Удэ — значит лесной

Георгий Иванович КузьминЛетом 1975 года, учась на Высших курсах сценаристов и режиссеров, я должен был снять курсовую работу — документальную короткометражку. Приехав в Хабаровск, явился на Дальневосточную студию кинохроники, переговорил с директором и главным редактором и отправился в село Гвасюги. Мысль снять фильм об одном из коренных народов Дальнего Востока созрела у меня еще в Москве.

Я приехал в Гвасюги накануне 9 Мая. Найдя правление, познакомился в нем с председателем сельсовета В. Т. Кялундзига. Сообщил ей, что собираюсь приехать в село снимать фильм. «О ком?» — спросила она. «О ваших земляках», — ответил я. «Хорошо, — согласилась Валентина Тунсяновна, — жить будете в интернате. Гостиницы у нас нет».

Выйдя из правления, огляделся. Внизу, под бугром, шумела неширокая протока, через которую очень живописно был перекинут плавучий мост из бревен, стянутых стальным тросом. По берегу протоки ходили темноволосые, кареглазые ребятишки с удочками... Я уже знал, что каждый из них — или Кялундзига или Кимонко. Других удэгейских родов в Гвасюгах не было. Вот об этом и будет моя курсовая работа. А назову ее — «УДЭ — значит лесной...».

Приехали мы, как и намечали, через месяц. Вместе с оператором студентом-заочником ВГИКа С. Эпштейном. В моей голове уже сложился замысел фильма. Это будет рассказ о мальчике-удэгейце. Как он проводит свои летние каникулы. Купается, рыбачит, помогает деду строгать лодку-долбленку, называемую оморочкой, слушает сказки и предания... Но одно дело задумать и совершенно другое — воплотить замысел на экране. Удэгейские ребята в отличие от наших — очень замкнутый, сдержанный народ. Попробуй в том же Хабаровске объявить конкурс на исполнение любой роли в каком-нибудь фильме — отбою от претендентов не будет! А когда мы в Гвасюгах попытались найти главного героя — ребята уклонялись под любым предлогом. Мы с оператором были близки к отчаянию. И тут случай свел нас с Георгием Ивановичем Кузьминым. Он тогда преподавал историю в школе-интернате, где мы квартировали.

Представьте себе худого, выше среднего роста человека с копной седовато-черных волос, очень живого, непосредственного, с необыкновенно быстрой речью... По-моему, он «выстреливал» до трехсот слов в минуту! Признаюсь, я научился понимать его только на третий день. Наверно, нам послала его судьба.

Выслушав наши сетования, Кузьмин деловито спросил: «Кого вы хотите снимать?» Я уже выбрал героя — восьмиклассника Диму Кимонко. «Добро», — ответил старый учитель и тут же заговорил с мальчиком по-удэгейски. Серьезно, напористо. Дима согласился без горячего желания, только из уважения к старшему наставнику.

Все шло своим чередом, но меня крайне заинтересовала личность самого Георгия Ивановича, и я решил ввести его в картину. Построить весь фильм как рассказ старого учителя. Но вот беда: записать его голос — значит безвозвратно погубить все. Если я привыкал к нему трое суток, то у зрителя нет такой возможности. Тогда было решено «тонировать» его, т. е. наложить голос актера.

С утра мы отправлялись на съемки, а вечером слушали истории, рассказанные Кузьминым. Память у него была уникальная, почти фотографическая, и помнил он так много, что мог бы написать не один том воспоминаний. Появился он в здешних местах 17-летним юношей, после окончания девятилетки. Довольно быстро изучил удэгейский язык и активно помогал в создании первого «туземного» колхоза. Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней подробней.

Удэгейцы, как известно, были кочевым народом. Правда, кочевали они в пределах местной тайги. Но в начале тридцатых годов советская власть решила приучить их к «оседлой жизни». Был собран сход из пожилых уважаемых людей. Приехал представитель Дальсовнаркома. А Кузьмин — тогда еще совсем юный — стал переводчиком. Представитель произнес речь, Георгий Иванович перевел. Старики слушали, закурили трубки. День сидели курили, два, три... Представитель начал выходить из себя, говорит Кузьмину: «Чего они молчат?» Тот отвечает: «Думают...» «Скажи им, чтоб думали быстрей!» Кузьмин сказал. Тогда самый старый — дедушка Гольду — отвечает: «Дело-то серьезное! Надо крепко подумать». Представитель выхватил наган, стал палить в воздух. Лесные люди перепугались, говорят: «Почему „луса“ (русский) сердится?!» Кузьмин объясняет: «Сердится, что долго думаете». «Хорошо. Пусть не сердится. Мы согласны». Так возник первый туземный колхоз и с ним село Гвасюги.

Открылась школа, и Георгий Иванович стал в ней преподавать. Учил не только детей, но и взрослых. Тогда было решено полностью ликвидировать неграмотность. Учениками Кузьмина стали таежные охотники, называвшие его просто — учителя. Он преподавал им все: и письмо, и счет, и литературу, и географию, и историю... Однажды с проверкой приехала инспектор наробраза аж из самого Ленинграда. Села на заднюю парту, слушает и записывает. Был урок математики.

Георгий Иванович задал довольно-таки трудную для лесных жителей задачу — речь в ней шла о километрах и часах — понятиях для тогдашних аборигенов слишком абстрактных. И вот один из них — охотник Ефу, обладавший зычным, трубным голосом, — не выдержал.

— Учителя! — гаркнул он на весь класс, — задачка больно х....! Ничего понять не могу!..

Молодой учитель готов был провалиться сквозь землю. Он вспыхнул как кумач и бросил быстрый взгляд в угол. Инспектор забилась под парту и содрогалась в конвульсиях. Крышка парты колотила ее по спине... Но все, слава богу, обошлось.

Тридцатые годы были для таежных жителей чересчур богаты событиями. В корне менялся привычный вековой уклад. Насильственная коллективизация и советизация привносили в него много неожиданных проблем. Из коренных обитателей леса делали неких усредненных «охотников-промысловиков». Было решено построить в селе больницу и открыть в ней родильное отделение. Это уже подрывало главную традицию: удэгеец должен появиться на свет в тайге. Обычай, надо сказать, жутковатый. Для роженицы строился шалаш из корья где-то в глухой чащобе. Она отправлялась туда дня за три до родов. Там лежал запас пищи и кое-что из одежды, дабы спеленать младенца.

«Я видел у многих стариков, — говорил Георгий Иванович, — на левой руке отсутствовал мизинец...» «Почему?» — спрашивали мы. «Мать откусывала, чтобы ребенок закричал». У нас в таких случаях новорожденных шлепают по ягодицам — от крика расправляются легкие. Но ведь недаром говорится: что ни город — то норов, что ни деревня — то обычай.

Больницу построили, отделение открыли. Прислали акушера-гинеколога из города, а роженицы в больницу не спешат. Наконец уговорили одну. Первую комсомолку Дусю Кимонко. «Ты комсомолка — надо пример другим подавать!» Дуся согласилась. Только легла, пришли старики, дверь с петель рвут. Вышел врач, ему говорят: «Ты мужчина — это нехорошо. Нельзя тебе там находиться!» Врач схитрил, уверяет: «Я к ней не хожу. Сестры только...» Старики не уходят. Расселись вокруг больницы, ждут... Начались роды. Заплакал младенец. Опять старики в дверь ломятся. Врач вышел, его оттеснили в сторону и — толпой в прихожую. Но дальше не идут, только трубками дымят. Врач возмущается:

— Вы что, с ума сошли?! Там же ребенок!...

— Ничего! — отвечают старики, — надо маленько подкурить. Злых духов отогнать!..

Я, конечно, внимательно перечел книжку Дж. Кимонко «Там, где бежит Сукпай» и расспросил Кузьмина об одном из главных отрицательных героев повести — шамане Иванса. Старый учитель хорошо его знал. Был он довольно высок, голубоглаз, рыжеволос и очень мало походил на удэгейца. Знал японский, китайский, английский и русский языки. Какое-то время жил в Китае. Однажды, рассказывал Георгий Иванович, возвращались они с односельчанином с охоты. Подходят к селу со стороны Хора и слышат какой-то непонятный гул... То ли шум мотора, то ли раскаты грома... Идут по берегу, видят: горит костер, вокруг него люди сидят и кто-то возле огня мечется. Спутник Георгия Ивановича, охотник-удэгеец, говорит суеверным шепотом: «Иванса!» Остановились оба. Смотрят. Шаман на вытянутых руках бубен держит, бьет по натянутой коже беличьей лапкой, что-то приговаривает и высоко-высоко прыгает, тряся за спиной ворохом всяких железок...

— А потом как пламя изо рта изрыгнет! — рассказывает Кузьмин. — Совсем, как Змей Горыныч!... Удэгейцы со страху на землю повалились...

— В Китае научился чудеса показывать? — спрашиваю.

— А где же еще? — смеется учитель, — первые фокусники в мире!..

Кроме этих увлекательных историй мы с Георгием Ивановичем частенько ходили на рыбалку, не раз сплавлялись по стремительному Хору и его протокам. Несмотря на годы был он мускулист, крепок, очень быстр и деятелен. По темпераменту — чистый холерик. Мог иногда в горячности обругать человека, но через минуту отходил и просил прощения. Охотник и следопыт был замечательный. Видимо, научился этому у своих односельчан-удэгейцев, любил которых бесконечно. Побывал под медведем и выжил только благодаря мужеству и выносливости. И тигра встречал не раз.

Не кривя душой, могу сказать, что, узнав этого человека, ты не забудешь его никогда. Это была одна из тех добрых, чистых, искренних и достойных личностей, которыми не столь богато наше Отечество. Мир его праху.

Владимир ВАСИЛИНЕНКО
Фото Валерия Токарского


УДЭГЕЙЦЫ

Удэгейцы — удэ, удэхе, удихэ (самоназвание). Живут в Хабаровском и Приморском краях (районы им. Лазо, Хабаровский, Пожарский, Красноармейский, Тернейский). Общая численность около 2 тыс. человек. На территории Хабаровского края — 677 человек (по данным переписи 1989г.).

В этногененезе северной группы удэгейцев прослеживаются отдельные палеоазиатские элементы, у южных удэгейцев — древнекорейские, бохайские, тюркские, тунгусские, маньчжурские. В 1860-х годах, когда началось освоение Уссурийского края русскими, взаимодействие с новопоселенцами оказало существенное влияние на экономику и культуру удэгейцев.

Традиционное хозяйство основывалось на охоте и рыболовстве. Промысловые орудия носили индивидуальный характер: пушного зверя добывали в основном ловушками, для добычи крупных животных пользовались самострелами, копьями, приманивали зверя звуками берестняной трубы. Лук со стрелами (не смотря на то, что оружие было известно уже в 19 веке) оставался «универсальным» оружием и в 20 веке. Для обитателей притоков реки Уссури характерны и другие промыслы — пантовый, женьшеневый.

Селения удэгейцев были малочисленными и разбросанными на десятки километров одно от другого.

Религиозные верования имели локальные различия у удэгейцев разных территориальных групп. У приморских и амурских удэгейцев среди духов-хозяев значительное место занимали духи воды: касатка (ей приносили жертвы), дух — хозяин рыб, хозяйка лососевых Мамаса давани и др. Повсеместно почитали Буа — духа-хозяина вселенной, Онку — духа тайги и гор. Удэгейцы почитали тигра, молились его следу. Добыв медведя, непременно устраивали всеобщую трапезу, во время которой соблюдалось множество табу. Со множеством запретов связан и культ духа огня Пудя. Духу-хозяину гор приносили жертвы в горах и на перевалах. Для покровительницы охоты Сангия мама устраивали жертвенник (в качестве жертвенной пищи были кусочки рыбы) у дерева недалеко от селения, жгли багульник.