«Три песнопения из Екклесиаста». К 60-летию композитора Александра Новикова

О масштабах творчества композитора можно судить по числу созданных им произведений, можно — по степени художественного совершенства его музыки. Но, наверное, самым верным будет суждение, основанное на том, какое место в композиторском наследии занимают произведения на духовную тематику. Александр Вячеславович Новиков не писал музыку богослужебную, предназначенную для исполнения в церкви. Однако ряд его произведений посвящен взаимоотношениям человека с Богом, духовно-нравственному совершенствованию. Эти сочинения немногочисленны, но весьма значительны. Камерная опера «Верую!» по рассказу В. Шукшина (1985) стала первым этапом на пути духовных исканий композитора, хотя персонажи оперы, вслед за героями рассказа, в своих рассуждениях и поступках далеки от позиций христианского вероучения.

Последующие сочинения написаны на канонические тексты: это Месса для смешанного хора, сопрано соло и симфонического оркестра (1991), «Три песнопения из Екклесиаста» для баса соло, хора и симфонического оркестра (2009), «Богородице Дево, радуйся» для смешанного хора a cappella.

«Три песнопения из Екклесиаста» — одно из самых глубоких сочинений Александра Новикова. В основу песнопений положены фрагменты текста Книги Екклесиаста (с греческого — говорящий в собрании, проповедник), помещенной в разделе Учительных книг Ветхого Завета. Книга написана от имени царя Израильского царства Соломона, жившего в X веке до Рождества Христова и прославившегося своей премудростью. Наиболее ранняя рукопись книги датируется серединой II века до Рождества Христова.

Для цикла песнопений А. В. Новикова, согласно первоначальному авторскому замыслу — четырехчастного, были отобраны лишь несколько стихов из первых трех и седьмой глав Книги Екклесиаста. Композитор жестко ограничил объем словесного текста, избрав один из возможных путей воплощения духовного текста в музыке. Такой способ позволяет сосредоточиться на важнейших для композитора мыслях, заключенных в литературном первоисточнике. И на музыку в этом случае возлагается нагрузка большая, нежели только бережно донести слово. Это еще и личностное переживание текста, размышление над ним, проникновение музыки внутрь текста и пребывание в нем при замедленном течении времени. Искусствовед В. В. Медушевский однажды подчеркнул в своей лекции, что живое слово, в противоположность «мертвому» компьютерному, всегда имеет интонацию. Альтернатива первому пути, отнюдь не исключающая интонирование живого слова, но в известной мере ограничивающая композитора — это работа с текстом достаточно объемным, при этом музыка избегает прямого диалога со слушателем, стремясь к наиболее выпуклой подаче все новых и новых текстовых блоков. Образец второго варианта находим в Концерте для смешанного хора на стихи Григора Нарекаци композитора А. Г. Шнитке.

В музыке первого песнопения строгая красота и внешняя простота сочетаются с наполненностью символикой. Композитор использует два вида символов: музыкально-риторические фигуры (особые мелодические или иные обороты музыкальной речи, за которыми исторически закрепились определенные смысловые значения) и числовую символику. Так, в музыкальном эквиваленте исходного тезиса, прозвучавшем у вторых сопрано и подхваченном хором, использованы оба вида символики. Мелодия, построенная на обыгрывании интонации вращения, служит символом бесконечного движения по кругу. «Суета сует» — трижды повторяет хор, — «все суета» (Екк., 1:2). Семикратное повторение слова «суета» связано с ощущением полноты суетности человеческой жизни при невозможности достижения абсолютного счастья. Этот мотив-тезис возвращается несколько раз, «прослаивая» композицию первого песнопения, подобно многократному возвращению исходной мысли Екклесиаста вслед за новым ее обоснованием.

Другие музыкальные темы первого песнопения, на которые распевается текст о круговращении мировых стихий, также графически отображают смысл слова. Если нисходящее мелодическое движение на слова «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки» (Екк., 1:4) затем компенсируется восходящим, то в другой теме, на текст «Восходит солнце и заходит солнце и спешит к месту своему, где оно восходит» (Екк., 1:5), наоборот, первоначальная устремленность вверх сменяется нисхождением к исходной точке. Темы зеркально симметричны и представляют собой две волны, которые, в итоге, лишь замыкают круг. Плавность мелодического рельефа и некоторые другие признаки обнаруживают стилистическое родство с древнерусскими церковными напевами.

Философская сторонняя наблюдательность и повествовательный тон первого песнопения сменяются драматизмом в следующем номере, поскольку далее материалом, на котором Екклесиаст проверяет исходный тезис, становится человеческая жизнь. Второе песнопение посвящено испытаниям сердца: «Сказал я в сердце моем: дай, испытаю тебя весельем, и насладись добром» (Екк., 2:1). Испытание чувственными удовольствиями выражается в музыке введением хроматических приятно-изнеженных интонаций («Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое»).

Интересно решение второго песнопения с точки зрения соотношения вокального и инструментального начал, а также оркестровки. Если в первой строфе хоровое пение сопровождается только «теплыми», наиболее приближенными к звучанию человеческого голоса тембрами смычковых инструментов, то впоследствии к ним присоединяются кларнет и ударные (литавры и малый барабан), благодаря чему в музыке усиливается волевое начало, появляется оттенок воинственности. Сильнейшее внутреннее напряжение выплескивается в двух кульминациях в отчаянные возгласы хора сначала на фоне «замершего» оркестра, а затем, во второй кульминации — a cappella: «доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни жизни своей» (Екк., 2:2). После первой кульминации слово постепенно исчезает, растворяется в кружении, и в заключительном разделе трехчастной композиции остается только музыка. Тогда партия, прежде исполнявшаяся хором, переходит к медным духовым (тромбоны, трубы, валторны), и тембровый контраст меди и струнных предельно обнажает противоречия между двумя ипостасями человека — «человеком мыслящим» (решительная маршевая поступь меди) и «человеком чувствующим» (лирический аккомпанемент струнных).

Вихрем проносятся испытания, разочарования, неизменно лишь завершение каждого раздела хоровым (первая строфа) или инструментальным проведением главной музыкальной темы второго песнопения: «Но и это, это суета». Мощным аккордовым изложением этой темы открывается и завершается вторая часть цикла, ее же вариант у валторн в зоне кульминации повисает вопросом — диссонирующим, а значит, так и не разрешенным.

Наконец умудренный опытом Екклесиаст переходит к нравственным наставлениям — таково содержание третьего песнопения. Его музыка контрастирует с предыдущим номером на уровне практически всех средств выразительности: сольное пение вместо хорового (подчеркивает личный характер опыта), светлый мажорный колорит, неспешный пасторский тон высказывания (возвращается повествовательность первого номера, но на новом драматургическом этапе), в оркестровых фрагментах — гимническая приподнятость духа. Более того, жизнеутверждающий характер третьего песнопения подчеркнут элементами танцевальности (характерные приплясывающие мотивы у деревянных духовых). Источник оптимизма Екклесиаста отнюдь не в иллюзиях относительного безоблачности земного пути: «Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей, нечестивый живет долго в нечестии своем» (Екк., 7:15). Однако терзающие паству сомнения не остаются без внимания, подобно вопросу и ответу перекликаются кульминации двух соседних номеров. Екклесиаст увещевает: «Не будь слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым: зачем тебе губить себя? Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время» (Екк., 3:16,17). Итак, пусть не абсолютное, но все же земное счастье, по Екклесиасту, вполне достижимо, важно, чтобы человек, реализуя свое право наслаждаться земными радостями, не преступал границы дозволенного.

Работу над Песнопениями Александр Новиков продолжал до последних дней, периодически возвращаясь к рукописи на протяжении почти двух десятилетий. Рукопись партитуры была завершена и подготовлена к изданию близким другом Александра Вячеславовича, композитором Сергеем Кравцовым. Впервые сочинение прозвучало в Новосибирске в 2010 году в исполнении Камерного хора (художественный руководитель Игорь Юдин) и симфонического оркестра Новосибирской государственной филармонии (дирижер Сергей Оселков, г. Рязань).

Обращаясь к духовному тексту — будь то фрагмент Священного Писания, месса или любой другой текст — Александр Новиков всегда оставался художником, размышляющим о судьбах мира. И в этом смысле принципиального различия между его духовными и светскими сочинениями не существует. Именно это позволило композитору использовать готовый материал первого песнопения в работе над музыкой к спектаклю Хабаровского театра драмы «Чума на оба ваши дома» по пьесе Григория Горина (режиссер Александр Мещеряков).

Протягивая нить исторической преемственности к творчеству С. И. Танеева, интересно отметить, что в поэме А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин», послужившей литературной основой для первого выдающегося произведения в жанре русской духовной кантаты, претворены идейные мотивы Екклесиаста. В сочинении А. В. Новикова, открываемом задумчиво-скорбным вступлением, слышен диалог и с творчеством другого русского классика — П. И. Чайковского, с его Шестой симфонией, названной впоследствии реквиемом композитора самому себе. Невольные ассоциации возникают и с хором «О, Фортуна!» из знаменитой кантаты К. Орфа «Кармина Бурана» — и смысловые, и музыкальные. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; [...] время любить; и время ненавидеть; время войне, и время миру» (Екк., 3:1-8). Эти строки композитор отобрал для сохранившегося в набросках финала — четвертой, незавершенной части Песнопений.

Светлана СЫРВАЧЕВА