Словесница Искусств

К живописным полотнам хабаровской художницы Виктории Романовой хочется возвращаться. Они вливаются в сетчатку глаза как в точку схода и остаются насовсем. Это зеркало, чье отражение непредсказуемо. Благовестный колокольный звон. Порыв побуждающего ветра. Чердак, наполненный жизнью старых вещей. Аксиома невесомости. Игра в прятки, где все плоскости взаимосвязаны и прозрачны. Театр сквозняков, в котором время размахом крыльев-вееров сдает свои полномочия в руки режиссеров и актеров. Только от них зависит направление бега, скорость вращения стрелки часов. Здесь все подчинено умению различать.

О бессилии слов перед фейерверком чувств наш диалог с Викторией Романовой.

— Расскажите о серии «Виденья Виты».

— У меня несколько больших серий: «Нечто», «Золотой квадрат», «Старые вещи» и другие. Цикл «Нечто» о том, что невозможно описать словами явления, которые многогранны и ускользающи, например «Благовещение», «Ветер», «Веера», «Волна», «Ветер Венеции». Серия «Виденья Виты» — это своего рода дневник ощущений, предчувствий, жизненных нюансов. Он выражен не риторически, не вербально, а с помощью красок и линий.

— Вам важно, чтобы зритель увидел что-то определенное?

— Мне важно, чтобы пришел человек глубокий и увидел то, что близко ему. Живопись — как музыка. Здесь всегда два автора. Это автор, который создает, и соавтор — его зритель. Если человек посмотрит на мою работу и ему станет что-то понятнее в своей жизни — вот это уже соавторство зрителя. Пишу то, что мне близко, никаким образом не просчитывая ничью реакцию. Самый главный критик художника — он сам. Искусство — это постижение сути мироздания. Оно должно быть искренним, а не назидательным. Если чувства есть, когда создается произведение и когда оно воспринимается, значит, все сложилось. Нарисовать чайник, чашку — это достаточно просто. Но когда ты написал чашку, и в этом целый мир, глубина, многоплановость, тогда это искусство. Мы не можем сами оценивать свои работы. Все балансирует на острие бритвы: чуть-чуть туда — пошлость, чуть-чуть сюда — глупость.

— Вы рисуете свои сны?

— Я не иллюстрирую ни музыку, ни сны. Это параллельное сознание — часть меня. Сны, восприятие поэзии и музыки, наверное, каким-то образом влияют. Но я никогда не слушаю музыку, когда работаю, потому что это слишком серьезное вторжение в меня чужих эмоций и таланта. То есть один создатель проникает в другого. Можно этим наслаждаться, но работать, когда нас двое, — нет.

— Ваши персонажи из черт определенных людей или они собирательные?

— Мы не можем создать то, чего нет в природе. Наверняка в них присутствуют отголоски моих впечатлений. Идет включение в подсознание. Я не делаю подготовительных рисунков на холсте, но у меня очень большая предварительная работа: могу написать очень быстро работу, но при этом вынашивать ее десятилетиями, годами, месяцами. Иногда возникает название или звучание, и от него рождается зримый образ. Иногда рождается образ внутри меня, а потом приходит название, так было с циклом «Нечто». Когда я написала «Серебряные колокольчики», не могла понять, что это такое. Это был звон предчувствия внутри меня. Этот образ стал первым в цикле. Я долго думала, как все это назвать. И потом пришла вспышка: «Нечто».

— У ваших героев длинные шеи. Это отсылает на несколько эпох назад.

— В моих работах нет цитат произведений других художников. То, о чем вы спрашиваете, вероятно, подчеркивает ранимость, беззащитность и хрупкость образов. Я прекрасно знаю историю искусства и то, что было создано художниками до нас, — это тот фундамент, на котором строится здание изобразительного искусства. Мне кажется, что в отличие от технического развития (от простых машин, устройств к более сложным) уровень и глубина таланта художника не зависят от эпохи, в которой он творил. Леонардо да Винчи более велик и глубок, чем его последователи во времени. Потому что творчеству, таланту научить нельзя. Вспышки гениальности разбросаны во времени и светят нам из вечности, освещая путь.

— С годами человек меняется. Живопись его тоже?

— Наверное, я меняюсь, но неосознанно. В 1980-е было больше жесткости и графичности, потом появилось больше цвета. Живопись — это огромное пространство, которое нужно познавать и познавать. Каждая работа — это открытие, в котором я ищу что-то новое в смысле красок, живописных ходов и приемов. Это бесконечно. Когда-то я работала акварелью и акрилом, но на холсте больше люблю масло. Жизни не хватит, чтобы начало постичь и сделать первый шаг к совершенству. Все приходит волнами. Не хочется оглядываться назад. Я не знаю, что у меня будет завтра.

— «Начало полета». Сам образ является частью окружения.

— Это не полет в плане взлета, а энергия и свет, который пронизывает все, в чем мы находимся. Это первый толчок и движение существа к совершенству, развитию и началу свершений. Мы рождаемся из энергии и несем ее в себе. Правда, как мы будем действовать в дальнейшем, от нас зависит. Прольем ли мы свет дальше или он от нас погаснет?

— Что вас наполняет сейчас?

— То, из чего рождается «Начало полета» — общий свет. Во мне идет какая-то работа. Во что это выльется, я не знаю. Не программирую свою жизнь, особенно творческую. Я полна ожидания того, что на меня снизойдет образ. Это огромная ответственность, когда ты один на один с холстом. Нужно всегда помнить о том, что ты передаешь энергию, которая потом от холста пойдет к людям. Важно то, что ты туда вложишь. Это должно быть выстрадано.

— Тяжело переводить чувства в слова?

— Если кинематограф, музыку или живопись можно объяснить словами, это хроника жизненных событий, а не акт искусства. Мысль, выраженная в слове, упрощается, а живопись дает огромное многообразие приемов, оттенков, нюансов. Природа — огромное, сложное, невероятное пространство, которое пронизывает нас потоками энергии, и все окружающее, и мы сами — часть этого потока эмоций, света, цвета. Мои работы об этом.

Натюрморты, портреты, «Нечто» имеют свою предысторию. Порой работы начинают жить своей жизнью и диктовать автору, какими они должны быть. «Аттракцион» из цикла «Нечто» — это судьба, наша жизнь. Все вращается вокруг нас, и мы вращаем свою судьбу, огненные обручи пылающие и освещающие. Вначале я видела эту работу в темных тонах, но в окончательном варианте она стала золотой. Видимо, была внутренняя установка на этот цвет и пластику.

Можно рассказать о том, что происходило во время написания работы. Зрителю порой кажется, что есть какой-то фокус или секрет, а это просто форма существования художника.

— Существует ли образ, который не оставляет вас, а переходит из работы в работу?

— Это образ в цикле «Нечто». Иногда его достаточно упрощенно воспринимают как женщину в шляпе. Все сложнее: глаза специально скрыты во мраке, потому что глаза — это индивидуализация, полоса сознания, которая разделяет верхний и нижний мир.

«Веера» — это движение из «света» во «тьму» и из «тьмы» в «свет».

Каждая работа, будь то портрет, натюрморт, пейзаж — это автопортрет художника. Здесь раскрывается душа художника и модели. И скрыть ничего нельзя. Ведь в искусстве главное — искренность.

Натюрморт «Лимон» из серии «Золотой квадрат» для меня — портрет художника. Лимон кислый, поэтому не всем приятен и кого-то раздражает. Вокруг него острые ножи, как скрытая угроза, но, несмотря ни на что, он летает и светится.

— Каждый натюрморт соответствует вам в определенный момент жизни. А сегодня что было бы изображено на холсте?

— Я не загадываю. Прелесть искусства — в тайне. Она же не только для зрителя, но и для художника. Отворяешь эту дверь, и вдруг тебе открывается что-то. А бывает, сидишь в темной комнате, и ничто тебе не открывается, потому что в тебе что-то происходит, ты к чему-то готовишься. Ты можешь по этому поводу нервничать, головой о стенку биться — смысла нет. В свое время все произойдет.

Беседовала Валерия РУМЯНЦЕВА