Вода Амура и Зеи, других больших и малых рек зачаровывала меня с детства, она казалась одушевленным, живым существом. С водой можно было разговаривать, поверять ей свои мечты, что я и делал, бывало, часами просиживая на берегу. И она как будто понимала меня, отвечала мне — я это чувствовал чуткой юной душой. Дальневосточные реки, как правило, быстрые, но, естественно, есть на них и тихие заводи, и глубокие омуты; стремительное течение порой переходит в плавное, а то и вовсе замирает — разве не похоже это на поведение, на характер человека? Весной я чуть ли не каждый день приходил к Амуру — до или после занятий в школе, чтобы не пропустить начало ледохода. Лед постепенно темнел, становился ноздреватым, наверх проступала вода, а потом появлялись и полыньи; единое пространство кололось на льдины, двигалось, дыбилось, шумело. Как правило, в последних числах апреля Амур окончательно взламывал лед, и он устремлялся вниз по течению. Порой случались гигантские заторы, особенно в месте встречи Амура и Зеи, и тогда на помощь рекам приходили военные. Они подрывали лед, стреляли по перекату из минометов. Нам, мальчишкам, видеть это было, конечно же, радостно. Да и не только нам. Посмотреть на ледоход приходили все — от мала до велика. А потом я ожидал, когда на реке появится первый пароход. Речной порт был рядом. Там крановщиком работал наш сосед дядя Влад. Он всегда знал, когда начнется навигация. «Ну, пацаны, — говорил он, выходя во двор, — завтра встречайте!» ...И вот я стою на высоком берегу и смотрю на Амур. Бурный ледоход уже прошел, по воде плывут лишь небольшие льдины. Чу! Вдали раздается пронзительный гудок, ему эхом аукнулись берега. «Ура! — кричу я, подрыгивая на уже потеплевшем песке. — Первый пароход! Первый пароход!» Ну, все, значит, пришла настоящая весна, за ней наступит лето, и мы, мальчишки, будем днями пропадать на амурских берегах, купаться, загорать, играть, рыбачить — да мало ли чем можно заниматься. Пароходы были грузовыми и пассажирскими. Грузовые выкрашены в коричневый, оранжевый или желтый цвета, но от дыма, который валил из труб, и сажи, осыпавшейся на палубы, они выглядели как бы закопченными, мы говорили «чумазыми». Пассажирские были бело-голубыми, хотя сажа тоже на них оседала, но почему-то не так густо. Грузовые назывались как города, чаще как дальневосточные: «Владивосток», «Хабаровск», «Комсомольск», пассажирские — именами великих людей «Адмирал Невельской», «Сергей Лазо», «Миклухо-Маклай». Поразительно: прошло более полувека с поры детства, а я помню названия пароходов — такое неизгладимое впечатление они оставили в памяти. Приплывали к нам суда и из других портов, находящихся ниже по Амуру, но особенно мы, пацанва, ликовали, когда на реке появлялся китайский пароход. В городе Хэйхэ, который стоял на правом берегу прямо напротив Благовещенска, он, вероятно, был в единственном числе. Если у наших пароходов было по два колеса-лопасти и находились они по бокам судна, то у китайского — одно очень большое, прямо огромное, и было оно на корме. Когда пароход шел, то колесо, вращаясь, поднимало столб брызг. Из трубы китайского парохода валил необыкновенно густой и черный дым, а плыл он медленно, чуть накренясь, — все это вызывало у мальчишек неимоверный восторг. Говорили, что судно досталось нашим друзьям от японских интервентов, которых изгнали из Китая в августе 1945 года. Мечтой многих благовещенских мальчишек было проплыть на пароходе «Адмирал Невельской» или хотя бы на нем побывать. Трехпалубный, белого цвета, с большим красным флагом на мачте, он так и притягивал к себе восхищенные детские взоры. На этом пароходе обычно отправляли ребят в пионерский лагерь, который находился выше по Зее, у села Натальино. В лагере отдыхали дети тех, кто работал в речном порту, в нашей же семье таковых не было. А вот у соседки Гальки Прозоровой отец был речником. И однажды ей досталась путевка в лагерь, и я напросился в провожатые — уж очень хотелось поглядеть вблизи на «Адмирал Невельской»! На площади у причала толпилось много людей, казалось, полгорода собралось проводить ребят. Пароход стоял, притулившись белым боком к пирсу. На нем гремела веселая музыка, было много улыбающейся празднично разодетой ребятни. Я смотрел на радостные лица, и вдруг мне стало нестерпимо завидно, а еще почему-то обидно, что не я стою на палубе, а другие, и что не мне машут руками провожающие. Теплая влага подступила к векам, но я не заплакал, а только еще ниже нахлобучил кепку, чтобы никто не заметил моего состояния. Тогда же я решил: когда вырасту, то непременно поплыву на «Адмирале Невельском», а может быть, и на еще лучшем и красивом пароходе, куда-нибудь далеко-далеко, возможно, даже в неведомые страны, и кто-нибудь мне тоже будет завидовать. ...А после того, как сходил лед с Амура, начинался сезон купания. Смельчаки, не дожидаясь, когда вода потеплеет, «грели» ее еще в мае, бывало, простывали, но желание окунуться в реке было сильнее страха заболеть. С началом лета на школьных каникулах вся благовещенская ребятня была у воды. Купались, загорали, играли на песчаных берегах: оборудованных пляжей тогда не было, да о них никто и понятия не имел. Неподалеку от нашего дома высились огромные кучи, почти горы, гравия, который краном добывали со дна Амура. Они были нам и пляжем, и нырялками, и местом игр и отдыха. Как здорово было, разогнавшись, прыгнуть с кручи, вонзиться в прозрачную воду «ласточкой», «столбиком» или «солдатиком» под восторженные возгласы девчонок! Купальный сезон продолжался до сентября, и мало кто верил народной примете, что, мол, уже «Илья в воду помочился», она стала холодной — с Амура мы не уходили, и лишь когда начинались занятия в школе, реже появлялись у реки. Замерзал Амур только в конце ноября, и для нас, мальчишек, это было тоже радостью. С крутых и покатых берегов было здорово съезжать на санях и лыжах, гонять по льду самодельную шайбу, кататься на коньках и самокатах. Воды я не боялся, хотя несколько раз по собственной неосторожности тонул, но в последний момент какая-то неведомая сила выталкивала меня наверх из сине-зеленой пучины. Помню, как однажды я кое-как доплыл до спасительной косы, как лежал, обессиленный, на песке, а амурская вода омывала мои ступни, гладила их, словно ласкала пенистыми волнами. Много позже, уже взрослым, оказавшись на берегу Тихого океана, стоя на гранитном выступе, я восхищенно смотрел на бескрайний водный простор и вдруг подумал, что реки мне все-таки ближе, чем моря-океаны, и что, случись здесь со мной беда, никакое чудо не помогло бы, как это происходило не раз на родном Амуре. Валерий ЧЕРКЕСОВ * Печатается по книге Валерия Черкесова «Синее стеклышко». |
|||
|