Словесница Искусств

Поджимали холода. После недолгого поиска места для строительства будущего городка казаки облюбовали наиболее подходящую площадку на правом берегу Амура в устье реки Хумархэ (Кумары) и назвали будущий острог Кумарским. Хотя в середине XVII века маньчжуры и китайцы вообще не проживали на территории Дальнего Востока и не считали этот край своим [8, с. 89], землепроходцы ощущали на себе неприязнь и открытую вражду к русскому правительству со стороны маньчжурской династии Цин (1644–1911) [42, с. 206]. Следовательно, подход к строительству будущего города был особым. Как пишет В. Г. Шведов, обе противоборствующие стороны рассматривали этот укрепленный пункт как стратегический ключ к овладению всем Приамурьем. [40, с. 25].

Кумарский городок начали ставить 2 ноября 1654 года. Возведение оборонительных сооружений поручили уже известному к тому времени градостроителю Петру Бекетову. К началу закладки городка земля уже подмерзла, а богдойцы были на подходе. Поэтому вместо рубленых стен острог имел врытый в землю двойной стоячий бревенчатый тын (подобную постановку стен острога в те времена называли «стоячей»). Угловые башни заменили «быками» (контрфорсами). Для удобства ведения верхнего и нижнего боя в стенах прорубили бойницы. Чтобы укрепить тын и предохранить его от пушечных ядер, между бревнами доверху засыпали «хрящ» (мелкую гальку с песком). Вокруг тына вырыли ров и набили вокруг него деревянный «чеснок» (частокол) из толстых бревен, а между ними «чеснок железный опотайной» [15, с. 109-110], для которого использовали даже подобранные богдойские стрелы, воткнутые в землю в разграбленном улусе.

В последствии система дополнительных оборонительных устройств была описана очень подробно Онуфрием Степановым в его отписке якутскому воеводе о нападении «богдойских войск»: «... а круг того рву бит чеснок стрельной, опотайной... а в остроге были исподний и верхний бои, в внутрь острожной стены засыпаны хрящем с нижнего бою и до верху от пушечного бою...» [15, с. 36].

Внутри острога, на случай длительной осады, выкопали колодец глубиной в 6 саженей. От него проложили деревянные желоба, расходящиеся во все четыре стороны для подачи воды к стенам на случай их поджога. Внутри острога также нарубили раскат, куда вкатили пушки. У стен поставили «козлы железные» и котлы, в которых ночью жгли смолье для освещения окрестностей и предотвращения незаметного подхода врага, а также проведения скрытого ночного штурма. Для того чтобы сбрасывать со стен лестницы штурмующих и отбивать щиты, в острог принесли все судовые мачты и высокие стволы деревьев, приготовленные к распилке на доски для постройки дощаников. Для отражения «навального приступа» у стен поставили кадки (большие деревянные бочки) для кипятка и горячей смолы [17, с. 109-110]. Как потом показали события, такие меры предосторожности оказались ненапрасными.

После отправки группы людей с ясаком в Москву в Сибирский приказ в отряде О. Степанова, по подсчетам Г. А. Леонтьевой, осталось 513 человек [17, с. 110]. Из вооружения — три пушки, около сотни пищалей, холодное оружие (сабли), куяки (одежда из сыромятной кожи с нашитыми на нее костяными или металлическими пластинами).

Осознавая, что богдойцы где-то рядом, что их лазутчики постоянно следят за каждым действием казаков и ждут удобного момента для нападения, О. Степанов запретил своим людям дальние отлучки из острога и на ночь велел выставлять усиленный дозорный наряд. Но даже при такой повышенной бдительности и готовности к встрече с маньчжурами хозяйственная жизнь в отряде не изменилась. Степановцы охотились и рыбачили для «добычи пропитания», заготавливали дрова для обогрева жилых помещений и приготовления пищи, промышляли пушниной. На случай сигнала тревоги на ночь все собирались в остроге за стенами и были готовы встретить неприятеля во всеоружии.

Так было и на этот раз. Как обычно, ранним утром 13 марта 1655 года [29, с. 63] из острога в ближайший лес за дровами* вышла группа из 20 человек во главе с Иваном Теленком. Все они были схвачены передовым отрядом разведчиков богдойцев, засевших там, и перебиты. Поднятые по тревоге из острога выскочили несколько десятков вооруженных казаков и бросились на выручку товарищей, но опоздали. Тем не менее они засекли основное движущееся к их укреплению маньчжурское войско. Таким образом, ценой жизни двух десятков человек степановцы избежали внезапного нападения противника. По сообщению сторожевой службы и подтверждению казаков, выбежавших на подмогу, отряд занял боевые позиции и был готов встретить врага.

Маньчжурское войско организованно подошло к острогу, был выслан их представитель-переводчик, который зачитал казакам «ультиматум-посулы» о сдаче острога без боя, но был опровергнут людьми О. Степанова. Тогда богдойцы провели по городку круговую артподготовку и бросились на штурм, однако ответный огонь их остановил. 10 суток защитники Кумарского острога подвергались систематическим артобстрелам, которые чередовались с приступами штурма. Особенно тяжелыми выдались 20 и 24 марта, когда маньчжуры били из орудий почти вплотную: они сумели подтянуть свои пушки на расстояние до 70 саженей к тыну острожка. Богдойцы засыпали городок горящими приспособлениями на стрелах, применяли другие хитрости, но в ответ получали «непокорность», приводящую к урону в живой силе противника.

24 марта маньчжуры решили «давом задавить» защитников городка, которые были окружены тесным кольцом после беспрестанной суточной артподготовки. Они стянули к надолбам все свои силы, военные приспособления и оборудование, бросились на приступ, но «накололись на чеснок». Онуфрий Степанов этот случай описывал так: «... богдойцы у того деревянного чесноку щиты поставили, и на том железном чесноку многие богдойские люди кололися и идти к острогу не могли от того железного чесноку к стене» [15, с. 36]. Воспользовавшись заминкой в стане врага, казаки предприняли отчаянную вылазку: отбили неприятеля и захватили при этом две пушки, множество приступных снарядов и пленили нескольких раненых.

В этом бою маньчжуры понесли самый значительный урон в живой силе, а казаки в ходе вылазок увидели «знакомых» дауров, которые еще недавно платили им дань, приняли российское подданство, но были насильственно угнаны к богдоям и отправлены «воевать русских», чтобы как-то сохранить жизнь своим семьям, взятым богдойцами в заложники.

После неудачи в прямом захвате Кумарского острога маньчжуры перешли к длительной осаде в надежде взять осажденных голодом, круглосуточными обстрелами из пушек и «огненными зарядами для зажигу». Они подходили к укреплениям на «диковинных» телегах «со щитами», лестницами, баграми железными, со смолой и соломой [29, с. 63]. Но сделать так ничего и не смогли. Простояв у стен городка три недели, 4 апреля 1655 года из-за голода, потерь в живой силе и начавшегося роптания маньчжуры вынуждены были отступить. На поле боя казаки Онуфрия Степанова собрали 730 ядер, сотни стрел и другое военное оборудование. У степановцев также закончился и без того скудный продовольственный запас. Питаться приходилось «с великою нуждою». Из своего 10-тысячного корпуса маньчжуры оставили у стен Кумарского городка около тысячи солдат и все 15 орудий. В отряде Онуфрия Степанова погибло 18 человек [40, с. 25].

После ухода богдойцев Онуфрий Степанов подготовил подробное донесение о зимовке и сражении землепроходцев с маньчжурами. Он также собрал образцы подобранного трофейного оружия и снаряжения и отправил их с нарочным в Якутск. Кроме этого, Степанов попросил прислать ему подкрепление, зелье (порох), свинец и бумагу для ведения ясачных книг. Затем он предпринял шаг, который так и не был сделан его предшественниками — Поярковым и Хабаровым: Степанов приступил к разметке на местах государственной границы России в Приамурье [40, с. 25]. Как пишет В. Г. Шведов, в первую очередь межевые знаки выставили на Сунгари севернее современного города Цзямусы. Затем пограничные столбы установили на Большом Хингане севернее современного Цицикара [40, с. 25]. Степанов стремился, продолжает В. Г. Шведов, отодвинуть внешний рубеж как можно дальше от основного регионального ядра русской земледельческой колонизации — Амурско-Зейской равнины. Сам Амур, по мнению Онуфрия Степанова, для выполнения роли пограничной реки подходил мало, так как противник, преодолев амурское русло, сразу же оказывался в сердце здешних русских владений. Это, как считал землепроходец, могло иметь катастрофические последствия (что и случилось позднее, во время Русско-маньчжурской войны 1687 — 1689 гг.). К тому же в зимний период оборонная ценность амурского русла практически равна нулю. В планах Онуфрия Степанова Амуру отводилась роль транзитной артерии, связывающей Японию, Забайкалье, Среднее и Нижнее Приамурье. В тогдашних политических условиях совмещать эту функцию с ролью пограничной реки было бы невозможно, хотя бы из-за речного пиратства. Онуфрий Степанов считал, что граница должна проходить как можно дальше на юг: по труднопроходимой северной части Большого Хингана, затем по долине Нэнцзяна и далее — на водоразделы Малого Хингана, Фыньшуйгана, Тигровых гор (Ванданьшаня), а отсюда — по Бикину до побережья Татарского пролива [40, с. 26].

В этом случае маньчжурам, в случае выступления против русских, приходилось бы штурмовать почти сплошную линию естественных горных рубежей, защита которых могла быть организована достаточно малыми силами. Амур в этом случае превращался бы в запасную линию обороны.

Как и ачанская победа, успешная оборона Кумарского острога навсегда вошла в историю ратного искусства России. Ф. Г. Сафронов подчеркивает, что память о героическом Кумарском «осадном сидении» долго жила в Сибири, переходя из поколения в поколение потомков отважных амурских казаков [29, с. 63]. Деятельность землепроходца Онуфрия Степанова высоко оценили обе стороны. Царь Алексей I Романов именным указом предоставил Степанову полную свободу действий на Амуре, а маньчжуры назвали его Бэй Ван-да, что означает Белый Тигр, подчеркивая тем самым высокое отношение к землепроходцу, как к «ратоборцу» [40, с. 26]. Подобного имени «тигр» заслуживал далеко не каждый прославивший себя в военном деле маньчжурский военачальник. Неудивительно, что богдойцы стремились к личной ликвидации Степанова. Их поражение под Кумарским острогом и вынужденный отход открыли О. Степанову путь на Амур и Сунгари, куда он вновь стал пробираться за хлебом [34, с. 575].