Остров Торсона

Игорь Можейко...Поутру на рассвете открылся остров, совершенно очистившийся от тумана, а на середине острова высокая гора; вершина ее и скаты покрыты снегом; крутизны, на которых снег и лед держаться не могут, имеют цвет темный. Остров круглый, в окружности двенадцать миль, по крутому каменному берегу неприступен, прекрасная погода позволила нам сделать полуденное наблюдение, а широта места нашего оказалась 56°44’18″ южная, долгота 27°41’51″ западная.

Беллисенгаузен Ф. Ф., «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света в продолжении 1819—20—21 годов, совершенное на шлюпках «Восток» и «Мирный»

1

Художник М. Михайлов. Остров Торсона. 1820. Акварель. Государственный Исторический музей Дождей, как здесь часто бывает (это отмечал еще Николай Бестужев), в первой половине лета почти не выпало. Зато теперь, когда пора косить, дожди льют каждую ночь. По откосу у Селенги, по склонам холмов вылезла молодая травка, и ближе к вечеру, в прозрачном воздухе холмы расцветают пастельными оттенками зелени, лиловыми, серыми и розовыми полосами осыпей, фиолетовыми тенями под изумрудом сосновых боров и синевой озер у подножий холмов.

Декабристы жили в деревне, что стояла там, где этой весной построили летник для овец — занозу в сердце директора новоселенгинского музея. Директору кажется, что скромный летник нарушает вид недавно воздвигнутого мемориала.

От деревенского кладбища остались лишь два креста и три плиты. Черные, надежные кресты были отлиты на Петровском заводе, как бы напоминая об отбытой каторге. Остальные деревенские могилы давно сровнялись с землей, пропали, как и сама деревня.

Еще три года назад кресты стояли на пустом, поросшем травой, присыпанном мелкими камнями склоне к Селенге. Фоном им служили пологие бока холмов и небо. Зимой, видные издали на снежной белизне, кресты подчеркивали своим одиночеством бескрайность этой земли и трагедию людей, похороненных здесь. В год юбилея восстания перед крестами разбили сквер, с дорожками, беседкой, низким штакетником, а сами кресты забрали в полукруг гипсовых барельефов, увенчанных бетонным монументом... кресты оказались отрезанными от бурятской природы, потерялись, вычленились и кажутся чужими этому миру.

Зато хорош в Новоселенгинске музей декабристов. Двухэтажный, с колоннами, деревянный, под камень, дом купца Старцева, друга декабристов, сделанный по проекту неугомонного Николая Бестужева, хоть и перестроенный, обветшавший, сохранился — самый большой дом в некогда шумном и бойком, а теперь ставшем небольшим поселком Новоселенгинске. Дом был тщательно реставрирован, широкие плахи полов покрашены, коллеги из других музеев помогли экспонатами, и музей радует отсутствием провинциальности и хорошим вкусом.

Правда, ни одного портрета Константина Торсона в музее нет — не сохранилось его портретов. Даже странно, что не сделал его Николай Бестужев, создавший галерею бесценных портретов практически всех своих спутников по каторге. А впрочем, столько всего погибло... По жестокости властей и нерадению современников.

2

Игорь Можейко во время экспедиции на Дальний Восток. 1970-еПо загадочной случайности — из них порою и складываются закономерности истории — оказывается, что какой-то точке на географической карте, казалось бы, ничем не выдающейся, суждено стать узлом истории, куда стягиваются нити значительных человеческих судеб.

Когда Абрам Петрович Ганнибал узнал, сколь далеко расположено место его ссылки, арап Петра Великого, имевший неосторожность дружить с врагами Меншикова, взвыл от тоски и страха кончить свои дни в краях, немыслимо далеких и глухих. Летом 1727 года он писал Меншикову на пути в ссылку: «Не погуби меня до конца именем своего ради и кого давить такому превысокому лицу такого гада и самая последняя креатура на земли, которого червя и трава может сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен и жажден; помилуй, заступник и отец и защитель сиротам и вдовицам». Рука бомбардир-поручика выводила корявые буквы страстной поэмы, сродни плачам Аввакума. Стояла жара, дорога пылилась, за Волгой к ней подступили дремучие леса. Крестьяне плющили носы о слюду окошек — ссыльный был черен лицом, буен и схож с дьяволом.

Поздней осенью исхудавший и изверившийся в надежде на ответ от Меншикова, Ганнибал добрался до Селенгинска. Кучка изб, голые холмы, буряты в высоких шапках, бродячий лама в красной тоге, казаки в крепостице, пьяный офицер, ждущий маньчжурского набега, край земли...

И удивительное дело — какая-то сила, рожденная этими холмами и быстрой рекой, ветрами с гор и прозрачным воздухом, возродила Абрама Петровича к жизни. Уже зимой он начинает строить в тех местах крепость. Потом еще одну — его не зря учил покровитель и командир — Петр. Верхом на низкорослом бурятском коньке бомбардир-поручик носился по округе, появляясь в окрестных городках и острогах, забираясь на юг. Он был деятелен, чертовски занят и, когда пришла весть из Петербурга, что Меншиков и сам уже в далекой ссылке, а друзья зовут поручика обратно, сулят чины и милость властей, Ганнибал вдруг понял, что месяцы в Селенгинске пролетели быстро и нет жалости и зла к судьбе.

Теперь от крепостей, поставленных прадедом поэта, следов почти не осталось, но вплетенная в исторический узел ниточка, приведшая сюда Ганнибала, отметила холмы над Селенгой знаком Истории.

А Селенгинск постепенно рос — причиной тому была недалекая Кяхта, через которую шла большая чайная торговля. Народ здесь жил разный — и потомки тех, что открывали эти места, и служилый люд, и раскольники, пришедшие из России, и, конечно, буряты. Посреди городка воздвигли белокаменную церковь, неподалеку — памятник последнему воеводе этих мест. Там сформировали полк — Селенгинский пехотный. Название городка стало известно далеко за пределами России. Селенгинцы отличались на полях Европы и Азии. 41-й Селенгинский полк носил на головных уборах ленточку: «За отличие» — в турецкую войну 1828–29 годов.

Селенгинску не везло. Дважды пожары пожирали торговые ряды и кварталы над Селенгой, а то, что уцелело — не раз смывалось буйными наводнениями. И вот более полутора веков назад город начал постепенно переползать на другой берег, повыше. Еще жили улицы и склады Селенгинска, а уже воздвигали посреди новых домов на другом берегу вторую церковь — похожую на ту, что украшала центр старого города. И вокруг новой церкви уже росли новые склады и лабазы. Некоторое время два города сосуществовали, но постепенно Новоселенгинск победил. А на пустом берегу осталась лишь белая церковь да памятник воеводе. И зеленая трава.

3

Здесь, в деревне под Селенгинском, жили три декабриста. Константин Торсон, Николай и Михаил Бестужевы. Жили они в ссылке, по выходе с каторги на Петровском заводе. Как принадлежность к известной и знатной русской семье, так и роль Бестужевых в Северном обществе, художнический талант Николая — все вместе создало братьям Бестужевым непреходящую славу.

И опять совпадение: Петр Абрамович Ганнибал попал в Селенгинск, потому что принадлежал к кружку Бестужева — фамилия эта испокон века не давала покоя власть имущим в России.

О Николае Бестужеве много написано, да и сам он, как и братья его, написал немало. А что мы знаем о Торсоне? Что-то ведь было в том человеке, умершем в 1851 году в Селенгинске в возрасте шестидесяти лет, если именно к нему приехали с каторги Бестужевы и прожили с ним рядом много лет, оставаясь близкими друзьями.

Судьба, жестоко ограбив Торсона, не единожды лишив его заслуженной славы, судьба, принявшая обличие царских чиновников и адмиралов, не смогла полностью стереть память о нем.

Кончив Морской кадетский корпус в Петербурге, Константин Торсон тут же начал служить в Балтийском флоте — начало XIX века было временем войн и кратких перемирий, флот почти постоянно был в деле. Мичман Торсон воюет со шведами, в 1812 году, командуя катером, выдерживает бой с французским фрегатом. В конце войны с Наполеоном Торсон становится лейтенантом, а еще через три года уходит на корабле «Орел» к Франции — в Россию возвращались оттуда оккупационные войска.

Молодой лейтенант уже хорошо известен на флоте. Строго отбирая офицеров в кругосветное плавание, Фаддей Беллисенгаузен берет его в экипаж «Востока», и более двух лет Торсон проводит у берегов Антарктиды, неоднократно отличаясь в этом походе и становясь одним из наиболее надежных и близких к Беллисенгаузену офицеров. И не удивительно, что один из открытых экспедицией островов в архипелаге Траверсе Беллисенгаузен назвал островом Торсона.

Когда экспедиция вернулась домой, Торсон был обласкан правительством не менее прочих офицеров. Вторым он был в списке награжденных орденом Владимира и до конца службы пожалован двойным жалованием. Именно Торсону было поручено оформить все документы путешествия и составить записки о нем. Пока он работал над документами, судьба капитан-лейтенанта Торсона решалась в высоких сферах. Решено было, что более подходящей кандидатуры, чтобы возглавить экспедицию для открытия Северного морского пути, вряд ли удастся найти. Летом 1825 года Врангель писал своему другу Федору Литке: «На Охте строятся два брига для экспедиции в Берингов пролив для каких-то изысканий навстречу Парри или на Север — настоящая цель оной хранится еще во мраке секрета. Командирами прочут капитан-лейтенанта Торсона и лейтенанта Андрея Моллера».

Друзья Торсона — братья Бестужевы отлично знали о той тайне. В те годы — годы расцвета больших плаваний русского флота, когда на весь мир стали известны имена Беллисенгаузена, Лазарева, Головнина, Коцебу, Литке и тех молодых лейтенантов и мичманов, что станут потом знаменитыми адмиралами,— многие моряки грезили великими открытиями. И уже, конечно, не остались в стороне братья Бестужевы. «Помню те блаженные минуты, — вспоминал Михаил Бестужев,— когда в осенние ночи при тусклом свете сальной свечи мы проводили с Торсоном пути по земному шару и открывали неведомые острова и крестили их русскими именами. Как затруднялись, чтоб найти предлог посетить Средиземное море, куда меня влекло мое пламенное воображение: посетить места, столь славные историческими воспоминаниями. И, наконец, и эти места были включены в инструкцию, и эта инструкция утверждена высочайшей волей. Фрегат и бриг строились в Петербурге».

К концу лета корабли были построены на Охтенской верфи. А в декабре Торсон был арестован. И вместе с ним его друзья и спутники по несостоявшемуся плаванию.

Командование над кораблями получили будущие адмиралы Федор Литке и Михаил Станюкович. И в истории морских путешествий остался именно Литке. Корабли «Сенявин» и «Моллер» 1 сентября 1826 года ушли из Кронштадта в плавание, которое прославит Литке, сделает его героем книг и исторических исследований, приведет к тому, что к юбилеям будут выпускаться памятные медали и почтовые марки.

Исчезновение Торсона из истории русских географических открытий не случайно. Это — часть общей судьбы всех декабристов. Послушная администрация государя тщательно вымарывала имена декабристов из документов и книг, стараясь уничтожить даже память о них.

Историк В. Пасецкий, исследовавший географические открытия декабристов, тщательно просматривал отчет о путешествии Беллисенгаузена. Он знал, что Торсон был одним из основных участников плавания, и в то же время в документах и воспоминаниях оказалось немало противоречий и умолчаний. К примеру, судьба острова Торсона.

Остров был открыт. Остров был назван. И вдруг: в одном из томов записок о путешествии, которые, кстати, первоначально обрабатывались самим Торсоном, говорится, что остров этот называется «Высоким», потому что он «отличается от прочих своей высотой». Но в другой части книги, рассказывая об острове Сандерса, Беллисенгаузен говорит, что остров тот «покрыт льдом и снегом, но не так, как остров Торсона, хотя находится южнее». Итак, остров Торсона есть, но называется иначе. «Остров Торсона» есть и в альбоме рисунков художника Михайлова, работавшего в экспедиции. Что же случилось?

После ареста Торсона записки начальника экспедиции попали в руки верного слуги престола Логина Голенищева-Кутузова, который и принял нужные меры. Он разделил повествование на части, одну из них решил отредактировать сам, а другие передал цензорам. В «своей» части Голенищев-Кутузов безжалостно вычеркивал все упоминания о Торсоне. К счастью, не все цензоры были столь же рьяны — то ли по незнанию, то ли по лени они упустили некоторые из крамольных фраз. Потому остров порой зовется Высоким, порой — островом Торсона.

4

Торсон переехал на поселение в Селенгинск в 1837 году. Еще через два года к нему присоединились братья Бестужевы. Все трое жили в деревне на левом берегу Селенги, неподалеку от нового города, получили по наделу земли и по выпасу. Правда, выпасы были далеко, так что на выезд туда требовалось разрешение.

Зимой над деревенькой бушевали пыльные и снежные бури, летом подступала селенгинская вода. Посевы выгорали от засух. Жизнь была нелегкой, но здесь срабатывал закон масштабности человеческой личности. Чем человек крупнее, тем менее он поддается давлению обстоятельств.

Почетный академик Николай Морозов провел больше двадцати лет в Шлиссельбургской крепости. За эти годы в каземате он превратился в одного из крупнейших ученых. Сила сопротивления таланта, подобная силе сжимаемой пружины, заставляла узника находить неведомые резервы в условиях, диктующих лишь отчаяние или смирение.

Нечто подобное случилось в Селенгинске. До нас не дошли основные работы трех друзей, живших в деревне на Селенге: пропали дневники метеорологических наблюдений Торсона и Николая Бестужева, исчез капитальный труд Бестужева «Система мира». Нет воспоминаний Торсона о путешествии в Антарктиду, хотя известно, что в тюках с рукописями, направленных после смерти декабриста его сестрой в Петербург, они были, как и обширное сочинение «Опыт натуральной философии о мироздании». Вернее всего чиновники в Петербурге ничтоже сумняшеся сочли за лучшее «потерять» основные работы декабристов. Правда, до сих пор не исчезла надежда, что где-то отыщутся следы этих работ...

Николаю Бестужеву повезло больше, чем Торсону. Хотя везение это относительно. Но сохранился и был напечатан отчет о его исследовании Гусиного озера — голубой чаши, лежащей за перевалом, за сосновыми борами неподалеку от Селенгинска.

Аудитория была мала. Прочтешь тетрадь записок брату, отнесешь Константину. Были и еще немногочисленные знакомые в городке — все больше из купцов. (Тамошние купцы были людьми широкими, много повидавшими и по-своему образованными. Звание «государственного преступника» их не смущало — купец Старцев почитал за честь для себя знакомства с декабристами). И от того, что так долго шли письма из России, что так мизерна была надежда вернуться домой или увидеть напечатанными свои труды, хотя бы узнать наверное, насколько важны они для прочих людей, одолевало отчаяние. Ведь жизнь близилась к концу, вернее всего придется закрыть глаза здесь, на берегу Селенги.

Потом отчаяние проходило. Надо было жить — косить, выгонять овец, пахать землю — руки славных и знаменитых морских офицеров, загрубевшие на каторге, были покрыты твердыми мозолями. Но это не мешало пальцам сохранять чуткость и тонкость в работе, и по окончании дел сельских, слесарных, плотницких декабристы принимались за метеорологию, за проектирование домов, повозок и машин, за занятия с ребятишками — бурятами и русскими, даже за конструирование часов — Бестужев Николай еще на каторге изготовил хронометр, написал книгу «О часах». Их занятия поражают не только объемом, но и многосторонностью, темп жизни был выше, чем у иных в столице, — три русских интеллигента в деревне у Селенги до конца дней своих остались интеллигентами в высоком смысле этого слова.

До конца дней... Один из троих, Михаил Бестужев, дожил до освобождения — Торсон и Николай Бестужев умерли.

5

Могила Торсона в НовоселенгинскеЗа славой жен декабристов как-то померкла, осталась вне широкой литературы слава иных женщин. Сестер и матерей. Может быть, они были не столь знатны и красивы, и путешествие их, начавшееся позже, нежели путешествие первых из пустившихся в путь жен декабристов, прошло не столь драматично, но это не умаляет их подвига. Здесь, в Селенгинске, не было приехавших жен, но сюда добрались сестры Бестужевых, сестра и мать Торсона. И жили в той же деревне.

Рядом с крестом, под которым похоронен Торсон, есть небольшая плита. На ней краткая надпись: «ШАРЛОТТА КАРЛОВНА ТОРСОН, 1763–1852».

Давайте же представим себе, что скрывается за этой надписью. Константин Торсон приезжает в Селенгинск в 1837 году. Шарлотте Карловне в это время за семьдесят. Старуха на восьмом десятке собирается в фантастическое по тем временам путешествие и почти год трясется в повозках, бедствует — она небогата и не знатна,— терпит холод, жару, пыль и дожди, подвергается унижениям от полицейских и местных чиновников — едет в глухую бурятскую деревню и живет там еще много лет в добровольном изгнании ради того, чтобы разделить судьбу сына. И трагедия Шарлотты Карловны: она пережила своего сына. В 1851 году умирает Константин, и она еще год— а ей девяносто лет — доживает свой долгий век у могилы сына. И каждый день спускается к кладбищу у реки...

Хочется думать, что Бестужевы и Старцевы не забывали старуху — за ней присылали повозку (легкие двуколки спроектировал Торсон и уговорил купцов изготовлять их в Селенгинске), и Шарлотта Карловна едет в недалекий, за скалой, Новоселенгинск, в гости в дом с колоннами, где ждут ее за большим столом многочисленные домочадцы купца.

По пути ей обязательно попадается на глаза грубый, крепко сбитый обелиск на берегу реки, сразу за скалой. Обелиск похож на верстовые столбы, что ставились у въездов в города...

Английский историк, пишущий книгу о деятельности Лондонского миссионерского общества, попросил свою знакомую в Москве, если она окажется в Бурятии, узнать, не осталось ли следов от английской миссии, основанной в Селенгинске в начале прошлого века. Известно только, что миссия состояла из одного священника и его помощника, не выдержала конкуренции с православными миссионерами и прекратила свое существование в конце двадцатых годов. Вот и все.

Директор музея в Селенгинске на вопрос, известно ли ему что-либо об английских миссионерах, тут же кивает головой:

— Да, есть одна могила у скалы Англичанка.

— У какой скалы?

— У скалы Англичанка.

Удивительны пути человеческой памяти. Сто пятьдесят лет назад уехал отсюда миссионер, не осталось следов его деятельности, не осталось воспоминаний о нем. Но скала зовется Англичанкой...

На обелиске у реки — чугунная плита, втоптанная в камень на высоте человеческого роста. На плите латинская надпись. Звучит она примерно так:

«Марта Коули и Роберта Юлия, Лондонское Миссионерское общество. Родилась в Глазго, жила в Селенгинске, умерла в 1826 году». А ниже на латыни и неграмотно по-русски — фраза из Библии о том, что господь примет умерших на небесах. В 1827 году умерли в Селенгинске жена миссионера и ее дочь Роберта Юлия. Эпидемия ли то была, а может, англичанка умерла от родов... До того англичанка несколько лет жила в деревне на пустынном берегу напротив Селенгинска, а размещалась миссия, вернее всего, в такой же крестьянской избе, как и те, что стояли за скалой и в которых жили декабристы. Муж Марты, преподобный Коули, безуспешно старался склонить к истинной вере местных жителей, а англичанка томилась здесь, тосковала по своему родному Глазго и поднималась на высокую скалу, обрывом уходящую в Селенгу, чтобы оттуда, с высоты глядеть на гряды холмов, на зеленые долины, за которыми, фантастически далеко, таилась ее Шотландия. И потом умерла. И в памяти людей, назвавших скалу Англичанкой, было сострадание к иностранке — сострадание, пережившее полтора века.

Есть скорбное сходство в судьбе женщин, похороненных здесь, но есть и существенное различие в судьбе их мужей, и мне почему-то представляется, как, похоронив жену и дочь, миссионер махнул рукой на свою бесплодную работу и — ведь был он здесь всем чужд — отправился в неспешное путешествие на запад, к дому.

Наверно, Торсон или Бестужев, зная об обелиске, тоже поднимались на скалу, может, даже завидовали английскому миссионеру, вольному покинуть эти края. Но, глядя на цепи холмов и зеленые долины, они принимались вспоминать о дальних плаваниях, о том, что даже будучи оторваны от славных дел, они остались их частью и обязательными участниками — в делах и памяти друзей. Они спорили о философской сущности естествознания, говорили о свойствах атмосферы, рассуждали о том, каким этот край будет через сто, двести лет... Они были своими здесь, они были частью этой страны, этого мира, как бы ни горька была их судьба.

А облака, проходившие к югу, к степям Монголии, и дальше, через океан, оседали холодным дождем на неприступный, ледяной остров Торсона, давно уже переименованный, чтобы стереть из человеческой памяти даже самое это имя.

Что, к счастью, оказалось невозможным.

Игорь МОЖЕЙКО
Иллюстрация Бориса ЖУТОВСКОГО

Материал из архива Игоря Можейко (Кира Булычева). Публиковался в журнале «Байкал» (Улан-Удэ, 1978, № 2) и в альманахе «Ветер странствий» (Москва, 1980, вып. 15).

Фото потомков Торсона с сайта http://burnews.ru/odin-iz-pervootkryvatelej-antarktidy-pohoronen-v-selenginske-a-ego-potomki-zhivut-v-buryatii