Словесница Искусств

В мастерской на стенах, на стеллажах, на полу или просто прислоненные к стенке стоят мои этюды. На них родные края и не очень родные, дальнее зарубежье. Вглядываюсь в них и заново переживаю те чувства, эмоции, которые заставили меня заниматься этим. А кроме того, любопытные встречи и комментарии случайных зрителей по поводу этих работ. Комментарии были разные: больше доброжелательные, но случались и критические, насмешливые, ехидные и даже с политическим оттенком.

Для работы на пленэре (пленэр от французского «живопись на воздухе») желательно выбирать укромные, тихие места, там, где нет прохожих. Гуляющих, в общем, зрителей. Это удается не всегда. То не тот обзор, не та композиция, то свет, то еще что-то. Поэтому, когда работаешь в городе, всякий раз с этим приходится считаться. Или это будет взгляд из подворотни, или перед тобой откроется пейзаж во всей красе, но рядом будут зрители, которые отвлекают от дела.

«Сквозь листву». На переднем плане старые раскидистые ивы с причудливо изогнутыми стволами и буйной зеленью. Дальше Амур и освещенный солнцем город. С этим этюдом иду по берегу. Недалеко от тропинки в тени деревьев веселая компания хорошо подгулявших отдыхающих. Слышу обращенные ко мне возгласы:

— Картинщик! Картежник!

И самый трезвый голос:

— Художник! Иди к нам, у нас есть!

— Спасибо, ребята, но у меня много дел.

***

Но не всегда встречи сопровождаются разговорами. Случай, о котором хочу рассказать, произошел там же, на левом берегу Амура. Я пришел на остановку теплохода «Верхнее Заречье», когда последний катер отвалил от берега. Пишу вечерний Амур. Через какое-то время слышу шорох у воды. Пригляделся и увидел кожистую черепаху, выходящую из реки. Размер ее панциря был примерно тридцать-сорок сантиметров. Черепаха вышла из воды, огляделась по сторонам, очень медленно посмотрела направо, налево, понюхала воздух и так же не спеша, неуклюже направилась к растущим вблизи кустарникам. Я отложил кисти и стал наблюдать за ней. Дойдя до кустов, черепаха стала там что-то ворошить. Оставив мольберт, потихоньку направился к ней. И вот здесь произошло то, чего я никак не ожидал. Черепаха... побежала! Услышав мои шаги, они довольно ловко развернулась в сторону берега и дала ходу. Раскидывая в сторону ласты, не по-черепашьи шустро, она спешила к спасительной воде. Я догнал черепаху у самого берега и перевернул. Показалось желтое брюхо и беспомощно движущиеся ноги-ласты. Разглядев свою вечернюю «гостью», перевернул ее вверх панцирем и отпустил в Амур. В воде она тут же обрела ловкость, взмахнула ластами как крыльями и была такова.

***

Владивостокский пляж. Начало лета. С моря дует холодный ветерок. Сыро и зябко. На пляже я один. На переднем плане моего этюда лодки, яхты, чуть поодаль жилые много-этажки. В какой-то момент слышу дыхание в затылок. Не оборачиваясь заканчиваю работу. То ли настроение было неважным, то ли сырая погода, но этюд получился серенький, невыразительный.

Снимаю с этюдника картонку и слышу:

— Все хорошо. Небо, море яхты. Только вон тот сарайчик не запечатлели.

Мне запомнилось слово — запечатлели. Это, наверное, его сарайчик, подумал я. Вот такие бывают ценители искусства.

***

Петербург. Река Нева. За ней знаменитая Петропавловская крепость. Расположился у самой кромки воды, позади набережная, где прогуливаются люди. Слышу, как останавливается туристический автобус, и экскурсовод что-то рассказывает о здешних достопримечательностях, потом уводит слушателей дальше по набережной. Слышу, как шофер выходит из автобуса, останавливается возле бетонного ограждения и, обращаясь ко мне, начинает свой монолог. Говорит, что привез туристов из Казахстана, говорит про дорогу, про цены, про жизнь. Я молча пишу этюд. Вдруг он меняет тему. Спрашивает, куда пойдет эта картина. Я говорю:

— В Эрмитаж.

— А сколько она стоит?

Называю какую-то баснословную цену. Водитель интересуется, сколько дней уходит на работу.

— Четыре часа здесь и столько же в мастерской.

Собеседник стоит некоторое время молча, наверное, подсчитывая в уме прибыль, а потом задумчиво, как бы рассуждая, произносит главную фразу:

— А ведь мой сын тоже рисует...

***

Афины, бухта Алимос. Каких только яхт здесь нет: от архаики до суперсовременных, похожих то на подводную лодку, то на космический корабль. Лес мачт на фоне вечернего города. Стою на пирсе с этюдником и пишу эту красоту. Редкие гуляющие разговаривают на всех языках мира. О чем они говорят, я не понимаю. Но вот слышу родную речь. Мимо меня, замедлив шаг, следует молодая пара.

— Что делает это немец?

Это говорит молодая женщина, обращаясь к попутчику.

— Он рисует картину.

— А что, у него нет фотоаппарата?

Я взглянул на «ценителей искусства» и кистью указал на камеру, лежащую на этюднике. Женщина смутилась, и пара ускорила шаг.

***

Нафплио — древняя столица Греции. В центре города, в полукилометре от берега моря поднимается скала, на вершине которой средневековый замок. При ближайшем рассмотрении это сооружение оказалось тюрьмой того исторического периода. Здесь же, на берегу, бесчисленные кафе, рестораны, таверны. Отовсюду слышится разноязычная речь. Вдруг мое ухо улавливает знакомые слова.

— В-е-ерка, снимай меня быстрее, а то я в этих шортах, как корова.

На берегу в изящной позе расположилась пышнотелая красотка. Указывая на меня, она продолжила:

— Видишь, вон тот немчура глаз с меня не сводит. Наверное, ему нравятся русские женщины.

— Гут, гут! — помахал я приветливо рукой.

***

В Греции много монастырей, церквей, соборов. На одной довольно тихой улице меня заинтересовала церковь, построенная в византийском стиле.

Устроившись в тени редких деревьев, пишу этюд. Улица эта малолюдная, ходят здесь только «трамы» (так в Греции называют трамваи), вокруг жилые дома невзыскательной архитектуры.

Часа через два слышу за спиной негромкие разговоры. Оборачиваюсь. Стоят человек десять-пятнадцать, как я понял, жители ближайших районов, люди пенсионного возраста. Аплодисменты. Я поклонился и продолжил работу. Через некоторое время из этой группы подошел ко мне, наверное, самый смелый и разговорчивый грек с вопросом, откуда я. Из России. Слышу знакомые слова за спиной: Россия, Наполеон, Гитлер, Сталинград. Здесь и без переводчика все понятно. Затем этот смельчак интересуется, зарабатываю ли я деньги живописью или пишу для души. В общем, профессионал или самодельщик. Я объяснил, что зарабатываю этим деньги, но картины пишу потому, что не могу устоять перед такой красотой.

Такой философский ответ, видимо, понравился моему новому знакомому, и он стал «разгонять» зрителей. Раз художник работает, не нужно его отвлекать. И пенсионеры разошлись по своим тенистым дворам и дворикам.

***

Я стою в тени какого-то южного дерева, а через дорогу ко мне направляется молодой парень. Он улыбается и всем своим видом показывает свое расположение к художнику.

— Германии? — спрашивает он.

— Нет, я из России.

Улыбка мигом исчезает с его лица.

Россия, Чечня!

Его взгляд становится холодным и жестоким. Он быстро проходит мимо, даже не взглянув на холст.

А я подумал: разные поколения по-разному воспринимают Россию. Для людей в возрасте — это великая страна, остановившая и орды Батыя, и Наполеона, и Гитлера. За границей для молодых людей, которые еще плохо знают исторический ход событий и которые находятся под влиянием пропаганды, Россия — это Чечня и не более того. Во Второй мировой войне победили американцы — так думает большинство западной молодежи.

***

Но вернемся к пленэру. На фоне лазурного Средиземного моря белый шарообразный купол храма ультрасовременной архитектуры. Вокруг сосны, кипарисы, за ними жилые дома, по стенам которых вьются какие-то растения с множеством цветов, преимущественно красного и фиолетового оттенков. Но у меня эта красота как-то не получается. Есть яркие краски, но нет именно той, которая дает ощущение, что в единое целое сливаются цвет, запах, звук... Ощущение гармонии, когда все это хочется видеть, чувствовать, хочется жить.

Позади негромко заиграла музыка. Обернулся. Рядом стоит шикарный кабриолет с итальянскими номерами. За рулем женщина лет сорока. Он поднимает вверх большой палец и восклицает:

— Белла, белла, белла!

Я развожу руками, мол, не понимаю. Она снова: «Белла, белла, белла!», потом темпераментный взмах рукой и кабриолет рванул с места. Дома мне перевели: «белла» — это «прекрасно».

***

Капитолий — один из самых классических холмов в Риме. Его архитектонику изменил сам Микеланджело в XVI веке. К Сенаторскому дворцу ведет монументальная лестница — кордоната, декорированная двумя египетскими львами. Здесь же статуи Диоскуров, конная статуя Марка Аврелия, почетный караул у вечного огня.

У подножия Диоскуров расположилась группа молодых людей с этюдниками. Мой итальянский коллега-преподаватель комментирует работы студентов. Вот и я, уже как зритель, заглядываю через плечо молодым художникам. Что же они пишут и, главное, как пишут. Этюды, как везде, разные. Есть хорошие, средние и откровенно слабые. Но не это главное. Мне в данном случае совсем не понятно, почему в Вечном городе, где столько интересных мест для живописи, они выбрали именно это пятачок, где поток туристов, масса зевак и все отвлекает от работы? А может, итальянцы другие люди и для них лучше эта толчея и широкая аудитория?

***

Разные зрители, разные оценки. Сейчас люди редко ходят на художественные выставки. Помню, как пришел в Третьяковскую галерею «Искусство XX века», что на Крымском валу, и с 10 до 13 часов ходил по залам в гордом одиночестве. Раза два или три мимо меня пробегали мамашки с детьми старшего школьного возраста и не разглядывая картины, не останавливаясь и не обсуждая их говорили своим чадам: это — «Черный квадрат» Малевича, это Кандинский, это Бенуа, это...

Изобразительное искусство снова ищет свою нишу, потерянную после изобретения фото, кино и видео. Это совершенно разные виды искусства, но простой человек отождествляет их, рассуждая примерно так: зачем писать портрет или пейзаж, когда все это можно сделать одним нажатием кнопки на фотоаппарате? Получится похоже и правдивее.

Встречи на пленэре помогают художнику понять зрителя, его запросы, суждения. Не идти на поводу у невзыскательного зрителя, но сделать шаг навстречу, сделать свои картины доступней для людей. Иначе живопись все дальше будет уходить от зрителя. Иначе у живописи нет будущего.

Юрий ЕФИМЕНКОВ