От сырости все кругом насупилось, потускнело. Прибитая, лежала в огородах ботва, грустно клонились шляпки подсолнухов, на линии потемнел балласт, и вода блестела на промасленных шпалах. Дождь загнал ребятню под крыши, колхозникам не давал убирать хлеб, мешал работать железнодорожникам. Ночами морось закрывала от машинистов неяркие огни семафоров, и, подходя к полустанку, паровозы начинали гудеть, требовательно и сердито. В тот день по станции дежурил отец Ленки Чалова. Переговорил по телефону с дежурным соседней станции, он вышел на крыльцо и посмотрел вдоль стены, под которой обычно собирались ребятишки. Никого не увидев, дежурный спустился с крыльца, обогнул здание и вошел в коридор жилой половины. Поторкался в одну квартиру, в другую, но они оказались закрытыми. — Когда надо, никого не найдешь, — проворчал он, возвращаясь. — Куда это они подевались? Проходя мимо двери в маленький и всегда пустующий зал ожидания с единственным диваном, Чалов услышал негромкую песню и заглянул в коридор зала. На сухом полу под стеной он увидел кирпичи, застеленные белыми тряпочками; около них лежала сумка с неумело нашитым красным крестом, а на одном из кирпичей прикорнул тряпичный заяц с забинтованной лапой. Тут же сидела девочка и, напевая, баюкала завернутого в лоскуты плюшевого медвежонка с перевязанной головой. Это была Клара — семилетняя дочка начальника станции. Местная ребятня, не привычная к чудным именам, перекрестила ее в Карлушку. Эта дразнилка очень подходила к круглолицей курносой девчушке; ее и дома часто так называли. — Вот как, — негромка кашлянув, проговорил Чалов. — Да тут настоящий медсанбат, оказывается! Девочка быстро повернулась, лицо ее осветилось улыбкой. — Не-е, дядя Саня. Я тут в больничку играю. — Ну, больница или медсанбат — разница невелика... А что же ты одна? Где ребята? — Разбежались, — Карлушка вздохнула. — Ленка ваш с Пронькой и Толиком ушли на кажарму... Варнаки шалашик в орешнике строят. А моего брата Серегу мамка в Ужловую к доктору повежла... — Ты когда же научишься буквы хорош выговаривать? — улыбнулся Чалов. Девочка опустила реснички. — А вот когда в школу пойду... За выемкой, в двух километрах от станции, поднимая в сырое небо столб дыма, пыхтел на подъеме паровоз. Чалов присел, взял девочку за руку: — Есть важное дело, Карлушка... Знаешь в деревне старика Колотилкина? Который продавцом в магазине работает? Карлушка улыбнулась: — А-а, этот дедушка салажки делать умеет, да? — Точно! — обрадовался Чалов. — Дед Колотилкин и снабжает всех вас салазками... Так вот: нужно сейчас пойти к нему и сказать, что в военном эшелоне едет на фронт его сын Николай. Запомнила? — Ага. — И еще скажи, что этот эшелон пройдет у нас часа через два... Пусть поторопится. Поняла? — Ага, — снова сказала Карлушка. — Вот сколько! — Чалов показал растопыренные пальцы. — Два часа только. Скажи — сын Николай, танкист. Едет на фронт. Только ты сразу беги, сворачивай свой медсанбат! — повторил Чалов и заторопился: паровоз уже пыхтел на выходе из выемки. — Ладно, дядя Саня... А куклы пусть пока полежат. Я вот жбегаю домой за мешком и пойду. — Смотри не опоздай! Через несколько минут, сообщив по линии о прохождении состава, Чалов опять вышел на крыльцо и на тропинке к переезду увидел торопливо идущую девочку в накидке из полотняного мешка. Карлушка сложила мешок углом в угол, получившимся капюшоном прикрыла голову и спину. Так в дождливые дни делали все ребятишки. «Добежит ли? — подумал дежурный, провожая девочку взглядом. — Старику хоть бы глазом сына увидеть. На службу Колька ушел два года назад, а теперь, не побывав дома, едет на фронт. Кто знает, увидит ли еще стариков?.. Не подкачала бы кнопка малая...» До села, лепившегося на косогоре, за широкой падью с речушкой посредине, недалеко — чуть больше километра. Взрослому или ребятам в ватажке — совсем пустяки. Но маленькой девочке, да еще в дождь, по раскисшей дороге это не просто. До пади Карлушка добралась смело и быстро: от переезда дорога шла по чистому месту, между покосом и полем. Но в низине она отвернула к броду, а девочке нужно было идти по тропинке к мосту через речку. Узкая и сырая тропа уводила Карлушку в высокие кочки. Петляя меж редких кустов, она ничего не видела впереди и по сторонам. Только сырое, в темных разводах небо низко висело над головой. Как нарочно, из ближнего куста выпорхнула большая серая птица. Карлушка замерла от страха, привстав на цыпочки: она вся прислушивалась к опасности, которая могла ожидать ее за каждым поворотом. Как хорошо, если бы появился кто-нибудь из взрослых и перевел ее через таинственно-пугающую падь... Но не было слышно ни шагов, ни говора, ни кашля. Только капали дождинки, ударяя по травам и листьям, что-то негромко шептали. До села оставалось немного. Дойти до мостика, перебраться по нему, еще пройти чуть-чуть по тропе с другой стороны речки и подняться на бугор. Там уже начинался машинный двор колхоза. Стояли амбары и распахивалась широкая улица. Но туда еще надо было дойти, а кругом все загадочно, страшно... Карлушке захотелось вернуться. Она даже отступила немного, но тут вспомнила серьезное лицо дядьки Чалова, потом деда Колотилкина, сделавшего ей удобные и легкие салазки. Без нее он же не узнает о своем сыне-танкисте... И, сжимаясь от страха, Карлушка двинулась дальше... Вздрагивая от чавканья воды под ногами, она прошла до мостка. Боясь поскользнуться на сыром, узком настиле, стараясь не глядеть вниз, в темную, как в омуте, воду, перебралась за речку. Уже когда она уже выходила из пади, ее напугал длиннотелый зверек, шмыгнувший меж кочек. Не выдержав, девочка бросилась бежать изо всех сил и темной горошиной покатилась к вершине бугра. Только на деревенской улице она перевела дух. Но неприятности ждали ее и здесь. Когда она поравнялась с домом охотника Пронова, из-за ограды верхом на подсолнухе выскочил заляпанный до колен восьмилетний Тараска Пронов. Он подхлестнул «коня» прутиком и грозно спросил: — Ты че пришла сюда? Деревенские ребятишки всегда задирались со станционными, и от Тараски всего можно было ожидать. Но тут Карлушка постаралась не показывать страха. — По важному делу иду... К деду Колотилкину, вот... — Х-ха, к Колотилкину! — Тараска строго нахмурил выгоревшие брови. — А зачем идешь? — Их сын Колька на фронт едет... С танками... Пока Тараска обдумывал такое серьезное известие, из калитки вышел его старший брат Демка. Он турнул Тараску с «коня» и сердито спросил: — Чего пристал к маленькой? Бабка тебя куда посылала? Невозмутимый Тараска опять оседлал подсолнух. Но прежде чем умчаться по поручению, он скривил рожицу и пообещал Карлушке: — Тебя еще собаки-то покуса-ют! Демка погрозил вслед брату кулаком и сказал оробевшей Карлушке: — Ты не слушая его, болтуна. Иди куда шла. Торопливо шлепая по лужицам, Карлушка миновала магазинчик и скоро подошла к дому старика. Но калитка и ворота были закрыты... Потоптавшись, девочка заглянула в щель ограды и негромко позвала: — Деда-а! Дедушка-а-а! Ей никто не ответил. Во дворе было тихо, на улице сумрачно и безлюдно. Только дождик все шумел, ленива сыпя по крышам и лужам. Тут из проулка выбежала лопоухая собачонка. Карлушка ухватилась руками за верх ограды, потянулась и, высунувшись из-за плетня, позвала еще громче: — Де-еда-а! Ее услышали: за летней кухонькой зарычала собака. Гремя цепью, она выскочила на середину двора и залилась лаем. Но тут на крыльцо вышел сам старик Колотилкин — высокий, с окладистой бородой и черными, глубоко посаженными глазами. Увидев торчавшую из-за плетня Карлушкину голову в мешке, он спустился с крыльца. — Ты пошто на забор забралась, птаха малая? Зачем? — Деда, деда! — затараторила было Карлушка, но тут она сорвалась и исчезла за плетнем, шлепнувшись на траву у ограды. Старик торопливо открыл калиточку, поднял гостью и, отряхивая с нее травинки, усмехнулся в бороду: — Эх, неладная ты... Вот, поди, и ушиблась. — Нет, деда, не ушиблась! — Карлушку радовало, что она добралась до места, что все страхи ее остались позади и теперь-то ее не дадут в обиду. Растопырив перед стариком два пальца, она торопилась сказать главное: — Вот, деда... Череж столько вот часов череж станцию пойдет эшелон. И в ем едет на фронт ваш Колька... Танкист! Старик ухватился за руку Карлушки. — Колька, говоришь? На фронт едет? — Ага, деда... А ты, деда, помнишь, мы с папкой приходили к вам за салажками?
Прикрикнув на собаку, дед провел Карлушку в летнюю кухню — сухую, теплую, с запахом свежего хлеба и топленого молока. Посадив гостью у чисто выскобленного стола, придвинул к ней большую чашку с румяными, пахнущими медом шанежками с творогом, налил в кружку молока. — Поешь, птаха, поешь, — приговаривал старик. Он тоже присел было на скамью, но тут же приподнялся, встревоженно спросил: — Да ты не долго ли шла сюда? — Нет, деда, — надкусывая шанежку, объясняла Карлушка. — Я все бегом больше. А там птица ба-альшая, а я как испужаюся... Чуть и не померла сражу... — Бог ты мой, — тормоша кисет взволнованно говорил старик. — Колька — на фронт... А старуха, лиха ей мало, в гости уехала. Вот же неладно все как... Так и не закурив, он сунул кисет в карман и стал шарить рукой под столом. Достав белый мешочек, начал укладывать в него шанежки, приговаривая: — Хоть это старуха правильно сделала... Из последней муки надумало шаньгов испечь. Колька такие любит — творожные, на медке... Эх, Колька! Вот теперь на фронт едет! Чего же еще? Ага, меду в туесок положим. В подполье варенья баночка есть... Дед направился в дом, но из-за плетня его окликнула моложавая соседка с непокрытой русой головой. — Чего заметался, Дорофей Спиридонович? Старик шагнул к плетню. — Понимаешь, Ульяна, какое дело... Колька наш на фронт седни едет. С воинским эшелоном. Гостинцы вот ему собираю... — Да ты что?! — удивилась соседка. — А чего у тебя дома-то есть? — Вот шаньгов насыпал, туесок меду кладу, варенья банку. Может, молока налить, а? Больше и нет ничего. И старуха не в час по гостям собралась... — Можно и молока. Постой, лучше я тебе сейчас маслица вынесу. Сбивала вчера. А ты вот что... Ты посмотри, чего из теплого ему передать. — Есть же, есть! — обрадовался дед. — Это ты хорош подсказала! Он убежал в дом, а соседка сорвала несколько капустных листьев и скрылась в своей избе. Сидя у печки, Карлушка запивала шанежку молоком, обсыхала и отогревалась. Вернувшись, дед положил на скамью безрукавку из мягкой овчины, шерстяные носки и варежки, кусок байки. Соседка передала ему два колобка желтого масла на капустных листьях. — Эк, бабья сноровка! — похвалил дед. — Сейчас, погоди, еще кукурузы принесу, — сказала соседка. — Только сварилась. Сунешь в мешок, а им, солдатикам, все в охотку будет. Это им что в родном доме побывать... От спешки у деда все валилось из рук, не умещалось в сумке. Карлушка взялась ему помогать, но тут в кухню вошла соседка. Она вытряхнула все из сумки, уложила по-своему. В один носок сунула банку с вареньем, в другой — туесок с медом и обернула их куском байки. В женских руках все получалось легко, ловко, быстро. Через минуту сумка была собрана. Сверху в нее положили и белый мешочек с шанежками. — Иди, старый, иди скорей! — торопила соседка деда. И тут же вздохнула: — Мой-то вот где теперь? Второй месяц письмеца нету... Надевая на голову кепку, дед тоже вздохнул: — Напишет, Ульяна... Плохого не думай, напишет. Выйдя за калитку, он быстро зашагал вдоль улицы. Карлушка едва поспевала за ним. Старик перехватил сумку поудобнее и протянул девочке руку: — Давай-ка опоринку, сорока-белобока... Поди, упарилась под мешком? — Ой, да и нисколечко... Около дома Проновых Карлушка опять увидела Тараску и, не удержавшись, показала ему язык. Тараска обомлел, захлопал глазами, потом погрозил кулачком, но сунуться не посмел. День уже близился к закату, когда Карлушка с дедом, перевалив падь, подошли к переезду. Все так же, то густея, то затихая, моросил дождь, и Карлушке было до смерти обидно, что ребятишки отсиживаются по домам и не видят, как она идет рядом с дедушкой из деревни. Посмотрели б — тогда бы узнали, что и Карлушка кое-чего стоит... Чалов встретил их на крыльце станции. Поздоровался с дедом за руку, погладил Карлушку по голове, улыбнулся и похвалил: — Ну молодец, кнопка! Не испугалась, успела все вовремя! Они вошли в комнату дежурного, сели на диван, стоящий у стены, против аппаратов и стола. Закурив с дедом, Чалов объяснил, что о Кольке ему сообщил дежурный соседней станции, тому позвонил другой дежурный, а другому — еще более дальний... Так по цепочке и шла весть, переданная дежурным с большой станции, к которому во время остановки эшелона успел забежать сам Колька. — Вот оно как, — проговорил старик. — Не поленились, значит, люди, уважили просьбу солдата... Услыхав звонок, Чалов подошел к аппарату. Нажав нужную кнопку, он крутанул ручку и снял телефонную трубку. Послушал, посмотрел на часы, нахмурился. Повесив трубку на рычаг, вернулся к столу, что-то записал в журнале и только тогда повернулся к деду. — Наш идет, воинский... Только с опозданием он идет. Состав тяжелый, а тут все подъемы. Не будет ему остановки у нас. В аппарате опять что-то загудело, щелкнуло, и Чалов вздохнул: — Ну вот... Узловая дает составу прибытие... — А если... — Дед помолчал и, вроде стесняясь, негромко договорил: — Если не сразу ему семафор открыть, а? — За такое, отец, тюрьма мне, — так же тихо ответил дежурный. — У нас в журналах отмечается и когда поезд прибывает, и когда ему открывается путь. Задержу я состав, к тому же воинский, а машинист скажет, что опоздал из-за закрытого семафора. Почему, спросят, был закрыт семафор, если прибытие дано вовремя? Старик снова вздохнул и склонил голову. Карлушке, притихшей в углу дивана, тоже очень хотелось, чтобы состав остановился, чтобы дед встретился со своим сыном Колькой, едущем на далекий фронт. И, жалея старика, она соскочила на пол. — Деда, а ты жнаешь как жделай? Вот как папка мой один раж делал. Поезд шел, а он вжял ужел в руки и ка-ак швырнет его прямо в дверь-то! — Это ты правильно говоришь, — похвалил ее Чалов. — Да, — спохватился он, — а ты написал сыну хоть пару слов? — Когда бы? — развел руками дед. — И так все бегом... Из ящика стола Чалов достал бумагу, придвинул чернильницу с ручкой. — Садись, пиши... Еще есть пять-шесть минут. Дед пристроился у стола и, размашисто двигая ручкой, начал писать Кольке письмо. Чалов вышел на крыльцо, чтобы увидеть приближение поезда. И опять маленькой Карлушке хотелось, чтобы поезд шел тише, чтобы больше успел рассказать дед сыну. Но дежурный скоро вернулся, сказал: — Пора... Уже показался из выемки. Заторопившись, дед сунул письмо в сумку, обмотал ее горловину тесемкой, и они втроем вышли в предвечернюю мглу. Укрывая лицо от дождя, Карлушка ждала. Поезд издали был похож на многоногое чудовище, гремевшее железными суставами. Паровоз уже выбрался на ровный участок и бодро набирал скорость. — Ты ближе, ближе к составу, к той колее становись! — прокричал Чалов деду. — Смотри, во-он вроде бы машут! Обдав всех паром, паровоз проскочил мимо и за ним потянулись платформы с танками. Под частый перестук колес приближались коробки вагонов. Увидев в дверях одного из них человека с поднятой рукой, Карлушка, подпрыгнув, звонко крикнула: — Еде-ет! Вот он, деда! Колотилкин приготовился и, когда вагон поравнялся с ним, бросил мешок, целя в приоткрытую дверь. Перетянутый ремнями, в гимнастерке с распахнутым воротом его сын Колька потянулся, стараясь подхватить сумку, но она ударилась низковато и, отброшенная стенкой вагона, отлетела в сторону. Танкист опять поднял руку и через шум состава прорвался его крик: — Будь здоров, батя-я! Прощай! Эшелон уже гремел за переездом, а дед все стоял в междупутье, не в силах оторвать взгляда от сигнальных огней на хвосте поезда. Он как будто все еще слышал своего Кольку, исчезнувшего вдали с поднятой рукой. — Надо же! — с горечью проговорил Чалов, — подойдя к старику. — Не додумались дверь шире открыть... Эх, черт, досадно-то как! Старик, не повернув головы, все также глядя вслед поезду, негромко сказал: — Молодые они... Ждали, видишь, а с дверью-то не подумали... Чалов ушел на станцию докладывать о прохождении эшелона. Согнувшись под мокрым мешком, расстроенная Карлушка смотрела в спину согнутого горем старика, не зная, что ему сказать и что сделать. Тихонько она подошла к отброшенной сумке, рядом с которой белел выпавший мешочек с шанежками. Уложив его на место, девочка протянула сумку старику: — Вот, деда. Вожьми... Старик обернулся, машинально взял сумку и, все еще поглядывая вдаль, с горечью выдохнул: — Видишь, как оно у нас вышло все? Неладно-то как... Махнув рукой, он хотел было идти, и только теперь увидел в своей руке сумку. Достал белый мешочек, протянул девочке: — На-ко, вот... — Не надо, деда, — прошептала Карлушка. — Не надо... — Бери, птаха, бери... Нам со старухой эти шаньги горькими будут. Сгорбясь, старик двинулся по тропинке к переезду. Прижимая гостинец, девочка постояла в нерешительности и тихо пошла к дому. Пройдя за угол, она остановилась у стены и достала из мешочка шанежку. Чувствуя все тот же медовый запах, надкусила румяный краешек и, повернувшись, удивленно посмотрела вслед старику... Шанежка была сладкой, как и те, которые она ела в кухоньке деда...
Борис МАШУК
|
|||
|
|