Она ушла, как жила: без долгих прощаний, объяснений, сожалений. Как человек, который вышел в соседнюю комнату – на минутку! – и, задержавшись на пороге и оглядев оставшихся, с тихой улыбкой закрыл за собой дверь. Это было в ее духе. Так однажды она, никому не сказав, уехала в другую страну. Друзья узнали об этом, когда от нее стали приходить письма в пестрых международных конвертах. Письма были интересные, подробные. На них хотелось отвечать. И целый год, пока она жила в Израиле, шла интенсивная переписка: от руки, на листках почтовой бумаги, ибо никакого электронного адреса у нее тогда не было, как, впрочем, и компьютера. Когда ее не стало, мы поняли, что многого о ней не знаем — так, обрывочные сведения: об учебе в музыкальной школе, о детской мечте стать концертирующей пианисткой (она признавалась, что, готовясь к экзамену и, долбя этюды Черни, видела себя на сцене за роялем в длинном платье). Затем теоретическое отделение в местном колледже искусств. Год учебы во Владивостоке. Был также композиторский факультет в Петрозаводской консерватории. Москва, в которой она задержалась на восемь лет. Одним словом, terra inkognita. Эта недоговоренность, во многом идущая от самой Марины, рождала мифотворчество, вполне понятное и естественное, когда речь идет о натуре творческой. Мифы дают иллюзию примирения мечты с действительностью. Первое время по возвращении из Москвы Марина пыталась жить по общепринятым законам. На Дальневосточной студии кинохроники писала музыку к документальным фильмам, достаточно назвать фильм Альберта Самойлова об амурском тигре, который взял несколько наград международных кинопремий. Работала в ТЮЗе заведующей музыкальной частью. Театр, игра фантазии — это тоже была ее стихия. Однажды даже приняла участие в городском конкурсе на лучшую песню о Хабаровске, написала музыку на стихи Людмилы Миланич «Мой город, ты со мной поговори», которая заняла первое место. Теперь мы вспоминаем об этом с неизменной улыбкой, ибо участие в подобного рода мероприятиях так не похоже на Марину. По ее признанию, у нее было несколько муз: композиторская, фортепианная, литературная, журналистская, живописная. Очень любила живопись. Стремясь и в этом достичь совершенства, брала через интернет уроки у профессионала. Писала вдохновенно, упоенно, оставив после себя более сотни живописных работ, большое количество написанных и опубликованных в разных изданиях статей, две книги (одна в верстке). Все ее музы были тесно взаимо-связаны между собой. В ее исполнении на рояле всегда чувствовалась красочность, штрих, характерный для романтического стиля, любимого ею в музыке. А стихи, рассказы, наблюдения, которые она «писала пачками», были продолжением исполнительского искусства. Ибо то, что невозможно выразить словами, подвластно музыке. Из всех инструментов предпочитала рояль — из-за его разнообразной звуковой палитры. Король инструментов, говорила она. Музыкант, композитор, теоретик, прекрасный аккомпаниатор, романтик до мозга костей, Марина просто фонтанировала идеями и обо всем имела собственное мнение, порой кардинально отличавшееся от мнения других людей. Самородок, который она не позволяла никому даже пытаться обработать, ибо была убеждена в правоте того, что делала, будь то музыка, литература, живопись. Такая убежденность сродни знанию, которое ниспослано свыше как единственно возможный способ существования. Еще это называют свободой. Марина жила с размахом, на три дома: Дом творческой интеллигенции, Арт-подвальчик, ну и свой собственный дом в Южном, где всецело хозяйничал ее любимец сиамский кот Йоська, названный в честь поэта Бродского. В Доме творческой интеллигенции и Арт-подвальчике проходили собрания музыкального центра «Стретта», который она организовала, — сообщества по интересам, очень напоминающего музыкальные салоны прошлого века, когда началось освоение Дальнего Востока, и в Хабаровск вслед за своими мужьями стали приезжать светские дамы, получившие хорошее образование. Чтобы скрасить нелегкую жизнь в отдаленном от цивилизации крае, они устраивали в своих салонах вечера, приемы... Такой подвижницей в музыкальном просвещении видится нам Марина. Ее идеи всегда шли от широты натуры, которая ни удержу, ни сомнений в своих начинаниях не знала. Зачастую они были обусловлены появлением в ее окружении той или иной личности. Например, органные концерты появились благодаря одному из ее учеников, Евгению Фокину, который сам, своими руками построил небольшой домашний орган. Инструмент перенесли и установили в каминном зале Дома творческой интеллигенции, и весь вечер накануне Нового года при свечах звучала органная музыка. Также возникали просветительские программы о жизни и творчестве композиторов, литературные, музыкально-поэтические вечера. А исполнение пианистом Владимиром Будниковым произведения М. Мусоргского «Иванова ночь на Лысой горе» (первая авторская редакция) в его собственной трактовке, наверное, невозможно представить где-то в другом месте. Это было истинное наслаждение для гурманов! Исполнение сопровождалось чтением повести Гоголя. Встреча и сотрудничество с Владимиром Будниковым были для Марины своего рода Ренессансом, потому что она встретила не только пианиста, но и единомышленника. Эта встреча вдохновила ее на создание в Арт-подвальчике «Фортепианной гостиной». С благословения председателя Фонда культуры Светланы Юрьевны Черепановой Марина взяла на себя всю организационную работу. Была и менеджером, и распорядителем, и вдохновителем этой уникальной гостиной (стоит ли говорить, что на этот период все другие «музы» были отправлены в длительный отпуск?), где выступали не только хабаровские музыканты и певцы, но и зарубежные гости. До сих пор многие вспоминают встречу со скрипачом из Страны восходящего солнца Джюном Танимото... Арт-подвальчик с любимым ею роялем Bluthner дал возможность самой Марине переиграть огромное количество произведений композиторов-романтиков и реализовать свою мечту пианистки, так давно и страстно лелеемую. Также на этих вечерах имели возможность показывать свои наработки ученики Цветниковой и Будникова, для некоторых из них это вообще были первые бесценные опыты — взглянуть на себя со стороны, осознать ошибки, преодолеть страх перед публикой. Владимир Будников, пианист, солист, художественный руководитель краевой филармонии: — Марина могла стать замечательной пианисткой, ибо мыслила масштабно, глобально, была жадной до музыки, хотела объять необъятное и была в этом желании очень упорной. Например, когда я предлагал ей подготовить и сыграть небольшую пьесу, допустим, Брамса или Чайковского, она возражала: «Почему пьесу? Я концерт для фортепиано сыграю». И, засучив рукава, бралась за дело. Мне приходилось (не без удовольствия) садиться за старинное пианино и аккомпанировать ей партию оркестра. В период нашего сотрудничества она столько сыграла, я такого количества музыки не сыграл за все годы нашего знакомства: концерты Скрябина, Рахманинова, Листа, Шумана (особенно любимого!), Брамса (!), оба концерта Шопена... Она как-то показала мне список всех фортепианных произведений, которые освоила, — огромный! К сожалению, «благодаря мастерству» ее первых педагогов, в мировой график известных пианистов она не вписалась. Виртуозом она не была по убеждению. Но она умела выстраивать музыкальную фразу, этим не все владеют, то есть играют вроде правильно, технично, а теплоты и того, что называют душой, нет и в помине. А у нее все было окрашено теплотой. Критичная к себе, она зачастую не принимала других исполнителей потому, что сама, исполняя это же произведение, вкладывала в него столько себя, что когда не находила такой же отдачи у других, говорила: «Не то». Ее непреклонное знание, как нужно исполнять то или иное произведение, шло от глубины, от собственного опыта, высшего знания. «Истина — одна», — говорила она. И точка. Музыкант, композитор, талант-ливый аккомпаниатор. Но, пожалуй, главным даром Марины было искусство вокального педагога. Работала только по рекомендации, ее телефон передавали из рук в руки, как эстафету, знакомые знакомых, друзья друзей или учеников — и только с ее собственного разрешения. Кстати, далеко не всех желающих она принимала в ученики, только если сама почувствует, что человек того стоит. Ее ученики Любовь Никитина, Юлия Мерзлова, Вадим Проць — люди взрослые, состоявшиеся в других профессиях, беззаветно любящие музыку и жаждущие реализовать себя в творчестве, сознательно искали такого педагога, которому не страшно было доверить свой голос. Ибо большинство учеников, да и сама Марина, пройдя начальное обучение в государственных заведениях, имели столь негативный опыт, построенный на страхе нового, непривычного, страхе ошибки, страхе получить выговор от педагога, что непонятно, как у них не отбили охоту заниматься музыкой вообще. Юлия Мерзлова, директор ООО «Икс-лайн»: — Марина Яковлевна умела снять психологический барьер, помочь раскрепоститься и добиться от ученика хорошего результата. Понятно, почему такому педагогу невозможно было вписаться в имеющуюся систему обучения: учит «неправильно», а результаты получает высокие. В чем секрет? Но мы, ее ученики, знали: если Марина Яковлевна взяла тебя в обучение, то целиком вставала на твою сторону. И эта ее вера в ученика, в то, что он сможет преодолеть трудности и все у него получится — пятьдесят процентов успеха. Главное, так она говорила, идти вперед и не останавливаться. Я занималась у Марины Яковлевны вокалом в течение шести лет. Начинали с камерных произведений итальянских композиторов эпохи барокко. Поначалу многое мне казалось невыполнимым (один итальянский язык чего стоил!), на грани моих возможностей, и я чувствовала себя некомфортно, неудобно. Но постепенно втягиваясь в процесс, начала получать удовольствие, становилась свободней, и в один прекрасный день чувствовала: получилось. Марина Яковлевна придумывала много распевок, приносила на уроки кучу старых романсов, песен, сама сочиняла музыку, у нее есть вокальные циклы на стихи Лады Магистровой, других поэтов, в том числе на свои стихи. Вадим Проць специально пению нигде не учился и образования музыкального не имеет. Просто ходил в хор и почему-то знал, что у него хороший голос. Интуитивно понимал, что учиться у кого-то пению — это большой риск лишиться не только голоса, но и слуха, вкуса. Поэтому, даже получив от знакомой номер телефона «проверенной» Марины Яковлевны, все равно сомневался. Вадим Проць, специалист информационного обеспечения ООО «Консультант-ДВ»: — Когда после прослушивания Марина Яковлевна сказала, что она согласна продолжать наше знакомство, я, зная, что она далеко не всех принимает в обучение, решил, что это такой у нее педагогический прием. Но вот мы начали заниматься, и это продолжалось десять лет. Я бы выделил три правила, на которых Марина Яковлевна строила свою систему обучения. Первое: умение брать на первый взгляд невозможное. Второе: ощущение реального времени, которое нужно ученику на освоение той или иной вещи. Бывало, что-то не удавалось, и тогда Марина Яковлевна предлагала отложить произведение, забыть про него на время. Про себя-то я думал: «Значит, навсегда». Но она обязательно возвращалась к тому, что было отложено, и добивалась, чтобы невозможное становилось приятным, комфортным, твоим. Третье: право ученика на ошибки. «Ошибка — это не трагедия, — говорила Марина Яковлевна, — а нормальный рабочий процесс». Не комплексовать по этому поводу, а учиться на своих ошибках. Потому что преодоление препятствия — это шаг вперед. Вера ученика в педагога, а педагога в своего ученика — важная вещь. Мне нравилось, что Марина Яковлевна всегда имела свое несгибаемое мнение — во всем. С ней было интересно и всегда предлагалось что-то новое, чему можно научиться. Так я стал разбираться (она научила) в стилистике разных композиторов, в трактовках и нюансах исполнителей (раньше я не видел разницы между исполнителями, думал, все поют по одним нотам, что тут особенного, кто-то лучше, кто-то хуже). Она научила меня слышать, понимать, и еще многим вещам, которые невозможно познать путем теории, они передаются от педагога к ученику. Откуда же взялся этот дар у человека, который специально ему нигде не обучался? Здесь тоже существовала своя легенда. Во время оно в Хабаровске жила и преподавала оперная дива минского театра Лилия Алексеевна Онегина, которая некогда пела на сцене Большого театра с самой Галиной Вишневской. Они обе работали в спектакле (улыбка судьбы) «Евгений Онегин», и в паузах между сценами примадонна делилась с молодой артисткой секретами своего вокального мастерства, главный постулат которых заключался в том, чтобы идти от природы голоса, а не наоборот, голос — природой данное сокровище — загонять в существующие рамки, порой очень жесткие. Идти от природы голоса означает петь на диафрагме, поднимать нёбо, правильно формировать звук. И множество других технических секретов, приемов познала Онегина (фамилия-то какая, господи боже! Прямой отсыл к Пушкину). Пришло время, и секреты ремесла Лилия Онегина передала дальше — своей ученице Марине Цветниковой. То есть от учителя к ученику, а от того к следующему. Вадим Проць: — Когда мы с М. Я. разучивали партию Ленского, она любила рассказывать историю, что эту партию исполнял лучший Ленский оперной сцены всех времен и народов Сергей Яковлевич Лемешев, который, несмотря на всемирную славу, в восемь утра давал уроки вокала начинающей певице Лиле Онегиной. В восемь утра, когда голос еще спит, сам великий Лемешев, подумать только! Но другого, более удобного времени у певца просто не нашлось. Вот на какой высокой ноте закольцевалась эта история. Марина Цветникова. Решительная, иногда категоричная, иногда непримиримая, создающая собственный мир. Разноцветный, яркий, наполненный звуками и красками, в котором все через край и каждый цвет насыщенный и определенный. Если красный — то огонь, зарево, пожар. Синий — густой, словно высокое небо в летний полдень. А желтый и зеленый — золотой одуванчик в изумрудной траве. Даже сочетание ее имени и фамилии вызывает образ разноцветных свечей на новогодней елке. Еще один штрих, последний: елка обязательно должна была быть на полкомнаты, с макушкой в потолок, разлапистая, колючая, с запахом зимы, снега, мороза, вся в ожидании волшебных перемен. Наверное, теперь каждый раз в этом праздничном ожидании нам будет звучать среди прочих ее голос: «Не забывайте делать невозможное». Светлана ФУРСОВА |
|||
|