Маленький город

Марина Цветаева. Рисунок Ариадны Эфрон...Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице
Тонкий звон
Старинных часов — как капельки времени.
И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды —
Флейта,
И сам флейтист в окне.
И большие тюльпаны на окнах.
И, может быть, Вы бы даже меня не любили...
Посреди комнаты — огромная изразцовая печка,
На каждом изразце — картинка:
Роза — сердце — корабль. —
А в единственном окне —
Снег, снег, снег.

Марина Цветаева, 1916

«Марина долго и очень спокойно говорила о будущем. Мечтала жить в маленьком городе, ближе к морю, о том, как они «с Сереженькой» поселятся в таком городе, где будут работать, и насколько ей больше нравятся маленькие города. «Знаете, Нина, мне даже не страшно, что Сереженька не сможет жить после освобождения в Москве. Але и Муру, может быть, и нужна Москва, а нам нет, нам лучше будет там...»
(Из воспоминаний Нины Гордон о зиме
1940 — 1941 гг., Москва)

«...после этих семи — или десяти — лет я уже на земле никому не нужна, м. б. тогда и начнется моя настоящая: одинокая и уединенная жизнь, которая у меня кончилась с семнадцати лет. Может быть, тогда я напишу еще несколько хороших вещей, может быть одну вещь: мою. Я пока еще живу — отчасти российский, отчасти чешский — капитал... Дали бы на выбор — взяла бы самый маленький, забытый старый городок, где угодно, лучше всего — нигде, с хорошей школой для Мура и близкой окраиной — для себя. Так я бы могла прожить до смерти. Но этого у меня не будет».
(Марина Цветаева Анне Тесковой.
1 января 1932 г., Медон)

И все же такой «маленький забытый городок» в жизни Цветаевой был. О нем ли она мечтала в юности, думала в зимней Москве? Каким он виделся? Тарусой детства: с таинственными оврагами, Окой в столетних ветлах, с Кирилловыми-хлыстовками... Александровым юности: с баба-ягинским домиком на окраине городка, «лицом, крыльцом в овраг», с печью зимой, а летом — сплошной дичью зелени, прущей в окна... Маленький городок у моря — сказочный волошинский Коктебель. Задыхаясь в страшной Москве возвращения, помнила о всех тех Горних, Дальних Мокропсах, Вшенорах в бескорыстно и нежно любимой Чехии...

Елабуга. Дом Бродельщиковых, где Марина Цветаева прожила свои последние 10 днейОказалась — Елабуга. С холмами и оврагами, серебряным ключом — как в Тарусе, и даже с деревней Хлыстово и Чертовым городищем, где в незапамятные времена жили колдуны-лоцманы: отводили корабли от гибельного камня-быка, скрытого в водах Камы. С баба-ягинским домиком на окраине и окнами в овраг.

Романтический флер юности: маленький городок с флейтистом в окне и — финал: захолустная, вневременная Елабуга с колокольнями без колоколов, непереходимой Камой. Накликала, наворожила, назначила Судьбу. «Стихи сбываются. Поэтому не все пишу».

СБЫЛОСЬ. Маленький городок без звона старинных часов. Без огня — стихии. Морок — обморок. Ворошилова — Жданова — Малая Покровская: улица. Тот черт из детства, перевернувшись, обернувшись, встал стражем над городом, догнал, настиг ее в Елабуге.

Таруса — та же Елабуга. Как они похожи, русские провинциальные городки. Только дома попроще, победнее, нет размаха и широты елабужских купцов. В гору, на подъем — коробки 1960–1970 годов: своя Восточка, как в Елабуге, только зовут ее — Курган. И, попав вначале в уменьшенную Елабугу, я, спустившись вниз к Оке, обрела Тарусу. Ее рябины, ее холмы. Однако оставим Тарусу в стороне (это иное, совершенно иное время Цветаевой) и вернемся в Елабугу.

«Маленький старый городок, где угодно, с хорошей школой для Мура и близкой окраиной — для себя». Хорошей школы для Мура в военной Елабуге не было (если следовать факту, она предназначалась только для наркомовских детей). А вот окраина и старый городок были, и уединение нашлось. Но — не случилось. Совсем обратное — случилось. Время ли тому причиной — всеобщий хаос и страх, начало войны, обстоятельства ли, при которых Цветаева оказалась в Елабуге — не то эвакуация, не то ссылка, но городок не стал тем, мечтанным. И он ли исторг из себя Цветаеву, Цветаева ли не захотела в нем жить... Кто ответит, кто знает?

Страж города — башня Чертова городища да деревья, наверное, многое могли бы рассказать. Они встретили Цветаеву в первый день, они проводили ее в день последний. Но мы не слышим их и восстанавливаем время, творим свои мифы.

Московские колокольни, отзвонив, отгорев на солнце сорока сороков куполов, аукнулись заброшенными, разваливающимися колоколами Елабуги без колоколов. Московские колокола давно замолчали: безъязыкие. Колокола Елабуги сброшены в пыль и крапиву забвения. И там Влтава обернулась, как страшный оборотень в сказках, холодной отчуждающей Камой. Покровский бульвар Москвы захлестнулся петлей на Покровке Елабуги.

В таких совпадениях видится чей-то высший промысел. И поспешно надергав строки из писем, стихов, добавив немного мистики и вмешательства высших сил, получают нужный себе ответ. Человек сам, всю свою жизнь сознательно шел к такому концу. И даже можно предположить, что, войдя в дом Бродельщиковых и увидев в стене «тот» гвоздь, Цветаева сказала: «Остаюсь здесь». Елабуга как бы завершала то, что не случилось с ней в Тарусе в 17 лет. Грех отчаяния (одинаково неприемлемый как церковью, так и новой властью) тенью тяжелого проклятия осеняет всю жизнь Цветаевой. Забыто: «Я мятежница лбом и чревом», но помнится: «Я год примеряю — смерть».

Обычная поездка в Елабугу в начале 1970-х годов казалась путешествием на машине времени — в другой мир, в другой век. После Набережных Челнов — сонная одурь пыльного городка. Оказалось — правда. Время течет здесь, как две ее речушки Ела и Буга: в тине, в кустарнике — в никуда. Безвременье. И попади Цветаева сюда хотя бы в 60-х годах, когда имя ее не значилось в святцах советской литературы, кто знает, не окончилось бы все теми же сенцами...

Воскресный день в Елабуге. Терпкий запах сжигаемого на кострах лета окутал город. Туман ли стелется, дым ли этих костров, морок ли безвременья взял в полон церкви и залитый золотом осенних берез город. 31 августа. Дети играют на кладбище, украдкой таская яблоки и свечи с могилы. Нищета нищего духа. Провинция — как последний аккорд. Тмутаракань.

Из разговора на кладбище:

— Ушла из жизни добровольно, но оставила замечательные стихи.

— Да она родилась здесь, вот и похоронили в Елабуге.

— Да нет, ее сослали в 1939-м, а ей наша жизнь не понравилась, вот она и удавилась.

— Смотри, молодая, с 92-го... Машу недавно схоронили, тоже ведь с 92-го была.

— В 41-м году, говорят, повесилась. А мы как жили, и ничего! (Звучит не с сожалением, с превосходством!)

Елабуга. Малая Покровская улицаДа, мы выжили, и наши дети таскают с кладбища, с могил оставленные по обычаю конфеты и яблоки. Повзрослев, бьют о надгробную плиту бутылки, выпив, салютуют звоном битого стекла наотмашь, по граниту, замазывают плиту краской (как дегтем дверь грешницы!): а чего церемониться, белогвардейка похоронена! И не успели совершить обряд отпевания, как те же «заботливые» руки выдрали с корнем только что освященный крест с распятием, сбили памятную доску об условности захоронения.

Да, мы выжили, и в знак благодарности, в официальном рвении окружили условную могилу цепями, срыв соседние безвестные холмики, уложили тротуарную плитку с бордюрами: для удобства туристов. Но когда зашла речь об истинной могиле Цветаевой, нашелся весьма убедительный довод: не переносить же памятник. Место благоустроили, да и народ уже привык к этой могиле...

Елабужане еще сохранили приветливость жителей маленького городка. Здесь не редкость услышать на улице «здравствуйте» от прохожего или участливый вопрос: «Вы что-то ищите?» И объяснят, и помогут. Но есть и другие. Взрыв негодования, когда предложили переименовать улицу Жданова в улицу Цветаевой. Или это одни и те же люди, только поставленные в непривычные, неуютные условия: восхвалять то, что еще вчера предавалось анафеме. Лучше уж отторгнуть, как отторгли в 1941 году. А улице вернули старое название — Малая Покровская. И это было лучшее из всего предложенного. Ибо очередной абсурд нашей жизни: Горький жил в городе Горьком, Цветаева повесилась на улице Цветаевой.

«Послушайте! — Еще меня любите за то, что я умру». В маленьком городке Цветаеву невзлюбили именно за то, КАК она умерла. И не только за дерзкий вызов Богу. Ведь мало того, что осквернила дом самоубийством, еще и сына подбросила государству: воспитывайте! А муж и дочь — враги народа. И пригвоздила Елабуга Марину Цветаеву: САМОУБИЙЦА.

Что можно было придумать страшнее, изощреннее, несовместимее: столкнуть Елабугу и Цветаеву. Совместили, и произошел взрыв. Большего совпадения, попадания не придумать и высшим силам. Сила же была здесь самая обычная и самая страшная. Человеческая. Елабуга, которую распнули после 1917 года, превратив вольный торговый и меценатский город в захолустье. Эта Елабуга без колебания, без тени сомнения совершила свое черное дело в 1941 году.

«Меня Москва не вмещает». А могла ли вместить Елабуга, та, с заколоченными церквами, с распятой душой. Город словно специально готовили для этой роли: задушить Душу поэта.

Вневременность Цветаевой и безвременье Елабуги.

«России (звука) нет, есть буквы, СССР, — не могу же я ехать в г л у х о е, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят, б у к в ы н е р а з д в и н у т с я. В России я поэт без книг».

Буквы раздвинулись, впустили — и захлопнулись звуком: Е-ла-бу-га.

Цветаева возвращается в стерилизованную страну, в которой любить было запрещено. Душу, Дух, подменив Идеей, уничтожили. Но она была живой в стране «винтиков» и «стальных гвоздей». И ее следовало не просто убить (тем самым превратить в мученицу), а сделать мертвой. Сотворить такую легенду, при которой люди сами отвернутся от нее. Поставить клеймо НЕЧЕЛОВЕКА и тем самым вычеркнуть не только из жизни — из памяти людской.

Как похоже все, что происходило с Цветаевой со дня ее возвращения 18 июня 1939 года, на изуверский сценарий. И режиссер был гениальный. Если даже просто проследить известные факты жизни Марины Цветаевой с 1939 по 1941 годы, то явно проступит приказ: «Цветаевой ни в чем не мешать, но и ни в чем не идти ей навстречу». Со дня ареста дочери выстраивается вполне определенная закономерность: ее загоняли, окружив, как зверя, флажками, — арестами, глухой стеной молчания, невозможностью писать (дышать). «Писателю там лучше, где ему меньше мешают писать, то есть дышать». Дыхание перекрыли. Куприна встретили чуть ли не с оркестром и проводили в лучшую гостиницу. Ей определили черный ход и мытарства без угла.

Маленькая седая уставшая женщина — чем она угрожала этому колоссу — ГОСУДАРСТВУ? Духом своим, Душой. То, что и тогда, и всегда было и есть врагом номер один: инакомыслием, своемыслием. «Искупить» свою вину она могла: смириться, стать просто Цветаевой Мариной Ивановной, гражданкой данной страны, матерью, женой, домохозяйкой — не более. Принять те правила, которые позволили бы выжить. И тогда нашлась бы работа и прописка в Казани или Чистополе, появились бы продуктовые карточки... Только один шаг — отречься от себя. Но... «Здесь я не нужна. Там я — невозможна». Вот ЭТО было предопределено изначально. Вечный конфликт Стихии и Формы. Души и Тюрьмы. В форму государства, тем более такого, она не вмещалась. В стране разрешенных душ — места не было. Маленький городок на Каме оказался той самой НОВОЙ Россией, где Цветаева была НЕВОЗМОЖНА.

Не по-людски жила, не по-людски умерла — приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. И на долгие годы воцарилось молчание.

Елабуга. Петропавловское кладбищеВ сегодняшней Елабуге все чаще можно услышать («не для прессы»): «И чего все с этой Цветаевой носятся. Вон памятник ей какой отгрохали. Даже отдельный вход на кладбище сделали. Кладбище ради нее изуродовали. Простой-то бабе, что век горбатилась, и крестик поправить некому, а возле этой — все народ толпится, да больше приезжий...»

Странная метафора зрительского восприятия Цветаевой. В Елабуге ее запомнили высокой, сутулой, страшной.

Дочь пишет: «Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была невысока ростом, всего 163 сантиметра, с фигурой египетского мальчика...»

Запомнили высокой — высоко поднятая голова, «стальная выправка хребта». В стране, где стало признаком хорошего тона смотреть в землю, не в небо, даже карлы с гордо поднятой головой казались великанами.

Прожив чужаком больше десяти лет во Франции, Марина Цветаева вновь ощутила на себе свинцовый, холодный взгляд отторжения. Елабужане отвернулись от нее не в те августовские дни. Они просто не знали, КОГО забросила к ним волна эвакуации. Чего стоит фраза: «Если бы мы знали, что она такая знаменитая, мы бы уж, конечно, пошли ее хоронить, а так...» Тот дерзкий поступок можно было простить простой женщине «без божеств» («Край подошел»), но годы и годы спустя, когда узнали — великий поэт, — даже мысли о прощении не возникало. «Великие так не поступают».

У противников каких-либо поисков в Елабуге весьма весомый аргумент. Ни в 1960-м, ни в 1964-м, ни позднее, когда еще были живы люди, помнившие август 41-го, ни Анастасия Ивановна Цветаева, ни Р. Мустафин, никто иной ничего не мог найти: то есть никто ничего не помнил, не знал. Не запомнилась Елабуге беженка, ТАК покинувшая ее. И посему все нынешние «воспоминания» в лучшем случае бескорыстная фантазия, если не заведомая ложь. К тому же сама Цветаева хотела пройти по земле, «не оставив праха на урну». Такова ее воля.

Легенда красивая, что и говорить. Романтическая. Только не совсем понятно, как это соотносится с «глубокой религиозностью Цветаевой», — вспомнили теперь и об этом. Здесь, скорее, язычество.

Да, в Елабуге долго «не помнили» Марину Цветаеву. Даже огромный надгробный камень, появившийся у стены кладбища в 1970 году, «не замечали». Связывают его установку вместе с памятной доской на доме Бродельщиковых с празднованием 200-летия города в 1980 году. Странности памяти?

Перечитывая записи воспоминаний А. И. Бродельщиковой, сделанные разными людьми в разные времена, не могу избавиться от «заданности» в ее словах. Очень УДОБНЫЙ рассказ. По всему видно, что в Елабуге никакой Марины Цветаевой не было. 18 августа 1941 года сюда приехала растерянная, перепуганная женщина, не умеющая ни сготовить, ни за собой прибрать, ни работу найти, ни с сыном поладить. (В Москве Б. Пастернак и В. Боков провожали одного человека, а в Елабуге с парохода сошел другой? Все, что говорит хозяйка дома, — не о Цветаевой, о другой беженке). Насмешкой звучит: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!» Это в фартуке-то с огромным карманом, в гороховом берете, со сковородкой жареной рыбы — поэт? Полноте...

Впрочем, элементарный инстинкт самосохранения диктовал правила: не только говорить, ПОМНИТЬ предосудительно. 1939—1941гг: репрессии, страх, война — понятно. А конец 80-х, когда «разрешили быть свободными»? Чем объяснить активное, агрессивное неприятие?

Протокольный язык записей. С середины 80-х годов Николай Ильич Матвеев и его друг Фрезер Федорович Клемент неоднократно пытались публично, на различных встречах, письменно (в центральные газеты, журналы, на телевидение) рассказать о могиле Марины Цветаевой. Так случилось, что «московскую беженку, которая удавилась у Бродельщиковых», похоронили рядом с сестрой Н. И. Матвеева Леной, умершей в июне 1941 года. («Удавленницу рядом похоронили, грех-то какой», — все расстраивалась мать.) Их слушали, благодарили и — забывали.

Алексей Иванович Сизов тоже не единожды рассказывал о своей встрече с беженкой из Москвы, о ее просьбе поискать квартиру. «С хозяйкой (т. е. с А. И. Бродельщиковой) у нее что-то не сложилось. А попросту — выживала ее хозяйка. Непонятная квартирантка. Недавно из-за границы, родственники неизвестно где, пайка нет, проку в хозяйстве от нее никакого. Люди с Набережной (елабужская Лубянка) интересуются ею. Лучше от греха подальше». Хозяйка другой квартиры, согласившись вначале, тоже — отказалась. Испугалась?

Нина Георгиевна Молчанюк (Бровидовская), беженка из Пскова, в поисках жилья зашла в дом на улице Ворошилова. Ей подсказали адрес — квартирантка собиралась съезжать. «Я еду в Чистополь, там люди, а здесь — страшно», — усталый, но спокойный голос. Через два-три дня Нина Георгиевна видела, как недавнюю собеседницу хоронили на кладбище.

Таруса. Памятный камень над Окой с высеченными словами: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»Ариадна Сергеевна Эфрон: «Вообще, это как могила неизвестного солдата, только триумфальная арка здесь — дело воображения — или будущего. Неизвестная могила поэта. Вы знаете, у меня все близкие умерли и ни одной могилы! Ни могилы отца, ни могилы матери, ни брата, ни сестры. Точно живыми на небо взяты! Где твое, смерть, жало?»

Устрашаясь внешней безвременности Цветаевой, мы даже не подозреваем, какая бездна внутри нее. Обыватель всегда бежит силы, тем более такой, которую ни понять, ни победить не может. Опутываем приметами НАШЕЙ жизни, определяем ее место во Времени, наряжаем в одежды, никогда ею не носимые. Последний путь ее — не ногами — на телеге, в гору. И лежит она над всем и всеми на горе.

Ариадна Сергеевна Эфрон: «Знаю, что мама умерла, знаю, как и когда, а чувства конца ее нет, и это без всякой мистики, без всякой „загробности“ — смерть не всегда и не для всякого значит — конец. Верующие служат панихиды по умершим, а я в память мамы хожу в лес и там, живая среди живых деревьев, думаю о ней живой, даже не „думаю“, а как-то сердцем, всей собою, близко к ней».

Я брожу по туманно-осенней ирреальной Елабуге под сенью колдовского Чертова городища, среди ее фантастических деревьев. Некто, забавляясь, скрутил их в жгуты, завязал в немыслимые узлы, распял на дыбе. «У деревьев жесты трагедий» — фантасмагория сталкеровской Зоны. И сочиняю свою легенду. То, что еще вчера возвышалось стройной логической схемой — рушится. Цветаева опять не укладывается в навязанные ей рамки, ускользает. Вопреки воспоминаниям, вопреки очень здравым, с цитатами и анализом, объяснениям. Невозможно представить Марину Цветаеву замолчавшей, десятилетиями выжидающей право на слово: ГОЛОС. Или медленно угасающей от старости. Ее могла одолеть только Стихия: огонь, вода, горы. Одолела — веревка.

Вчитываюсь в предсмертные записки, пытаясь уловить некую ускользающую нить. УСЛЫШАТЬ.

Магия слова. Сейчас стало общим местом во всем видеть «злодеяния НКВД». Смерть Есенина, Маяковского. Цветаева в этом же ряду? Очень заманчивая версия, но... «В сем христианнейшем из миров поэты — жиды».

Елабуга вобрала все, что было (и не было!) в жизни Цветаевой: в иммиграции ли, в России. И это дает уникальную возможность создать здесь, в маленьком городе, не музей, нет! Дом самого невещественного Поэта, чья собственность ограничивалась рукописями и детьми. Воплотить тоску Марины Цветаевой: «В Брюсселе я высмотрела себе окошко (в зарослях сирени и бузины, над оврагом, на старую церковь) — где была бы счастлива. Одна, без людей, одна с новой бузиной...» (7 июня, 1936 год — до домика в Елабуге с окнами на старую церковь осталось пять лет). Но маленький городок не стал колдуном-лоцманом, не провел мимо подводного камня. Сам обернулся гибельным порогом. Разбилась Марина Цветаева, превратилась в речную (не в высокую морскую!) пену. Стихи — сбылись.

Алена ТРУБИЦЫНА
Фото автора


Алена ТрубицынаАлёна Трубицына — энтузиаст-исследователь, посвятившая практически всю свою жизнь Марине Ивановне Цветаевой. Она стояла у истоков елабужского цветаеведения, занималась поисками могилы поэта еще в то время, когда имя Цветаевой находилось под пеленой забвения. Алёна Трубицына обладатель интереснейшего архива, среди документов которого ее записи воспоминаний людей, так или иначе соприкоснувшихся с Мариной Ивановной Цветаевой в дни ее пребывания в Елабуге. Обладая более чем скромными финансовыми возможностями, Алёна объездила практически все цветаевские места, встречалась с Анастасией Ивановной Цветаевой, переписывалась с ней.

В 1990 году исследование Алёны Трубицыной «Елабуга. Могила Марины Цветаевой» было опубликовано в газете «24 часа» (Санкт-Петербург). В августе 1991 года в Елабуге в свет вышел специальный выпуск благотворительного фонда МЖК «Молодежное», посвященный Марине Цветаевой, подготовленный Алёной Трубицыной.

Сегодня Алёна живет в Набережных Челнах. Занимаясь широкой просветительской деятельностью в центре эстетического воспитания детей, городских школах, библиотеках, по сути, именно она открыла челнинцам имя великого поэта ХХ столетия.

На ежегодных Днях памяти Марины Цветаевой, которые проходят 31 августа в Елабуге, Алёна Трубицына не произносит громких речей. Она всегда читает стихи.