О Ерофее Павловиче Хабарове написано значительное количество книг, брошюр, статей, рассказов. В литературе писателями, историками и просто любителями дальневосточной старины воссоздано несколько портретов этого человека, порой настолько противоречивых, что создается мнение: речь идет об абсолютно разных людях. У одних (С. Львов) Хабаров этакий «душенька-человек», «мягкий, добрый семьянин, любящий отец своих детей, покровитель казаков», которые пришли с ним на Амур-батюшку. Другие, как, например, М.И. Забелин, Н.П. Чулков, представляют Хабарова «покорителем Амура» – жестоким, единственным в своем роде «законченным конкистадором» и грабителем тунгусов, якутов и русских промышленников. Третьи, а их большинство, стараются воссоздать портрет землепроходца неким «средненьким» между крайностями: он мог быть добрым и справедливым, но свирепым и безудержным в своих поступках, решениях и приговорах. Этаким непостоянным, зависящим от настроения человеком. В подтверждение даже приводятся примеры, которые нормального человека повергают в состояние возмущения. Но при всем этом натура Ерофея Павловича Хабарова, как отмечает Г.А. Леонтьева, была такова, что куда бы он ни пришел и за какое бы дело ни взялся, всегда и во всем был пионером, первым. Первым из местных жителей распахал пашню и доказал перспективность земледелия на реке Лене, первым нашел соль и организовал ее добычу, перенес в Восточную Сибирь практику самому организовать сельское поселение и стать слободчиком. Во время Даурского (Амурского) похода Хабаров получил три «наказные памяти» от якутского воеводы, содержащие подробные рекомендации о действиях руководителя экспедиции и предписания о том, чтобы регулярно посылать с Амура подробные отчеты. Свои отписки, уходившие раз в год в начале лета, Хабаров составлял самостоятельно, с учетом наблюдений и донесений его людей, расспросов местных жителей и советов близких ему людей. По этим отпискам видно, что о Хабарове можно говорить как о человеке недюжинного ума. Он любил казаков и восхищался их ратными подвигами. У каждой эпохи своя мораль, своя этика. То, что большинство людей представляет несправедливым сейчас, вполне могло несколько столетий назад быть нормой поведения. Как отмечал Н.М. Карамзин, «мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам того времени». В связи с этим в Средние века и много позднее качествами, ценившимися в человеке больше всего, были отвага и сила, а во взаимоотношениях одних народов с другими правым (и лучшим) считался тот, кто оказывался сильнее. Землепроходцы XVII века – люди своего времени, причем довольно сурового. Если оценивать их деятельность, как пишет Н.И. Никитин, с морально-этических позиций современного человека, то нельзя не заметить, что поступки землепроходцев нередко отличала жестокость, а определяла обыкновенная корысть. Вместе с тем нас и сегодня не могут не привлекать их решительность и отвага, предприимчивость и изобретательность, удивительная стойкость в преодолении трудностей и невзгод, а также ненасытная любознательность. В общем портрете власть имущих в Сибири и на Дальнем Востоке в период их освоения Д.И. Романенко как-то одним штрихом подчеркнул, что здесь, далеко от центра, за Уралом, наиболее отчетливо сформировался облик «самовластца», «который имел полномочия делать всякие дела по своему высмотру и как бог на душу положит». В связи с этим ярко просматривается еще одна черта в портрете Ерофея Павловича Хабарова. Как и многие другие, живущие в то время люди, он был в той плеяде, которую меньше всего затрагивала формула жизни «как бог на душу положит». Именно в этом, вероятно, главная причина того, что русские люди, подобно Е.П. Хабарову, в довольно короткий исторический срок смогли проникнуть далеко на восток, достигнуть берегов Амура, отстоять их, присоединить к Российскому государству и начать переделывать новые земли. Здесь, возможно, и заложен основной портретный штрих и смысл жизни землепроходца Ерофея Павловича Хабарова. История покорения «неведомых землиц» и народов наполнена множеством различных примеров, которые видятся исследователям под углом зрения сегодняшнего дня и уровня культурных ценностей. Без знания конкретной психологической обстановки, традиций народов, с которыми сталкивались землепроходцы, им приходилось на месте, порой в самых экстремальных условиях, решать задачи самовыживания и выполнения целей экспедиции. Поэтому трудно, даже невозможно сегодня давать «правильную» оценку действиям тех людей, которые шли «встречь солнца», а тем более судить со стороны, оправдывая или обвиняя в чем-то человека. Какой бы портрет Хабарова ни рисовали сегодня, все же очень важным и главным остается, как пишет Г.Г. Левкин, что целью экспедиции Хабарова было присоединение новых земель к России, приведение «под высокую царственную руку» новых народов, а не ограбление их. Историческая правда заключается не в теневых сторонах похода Е.П. Хабарова, на которые обращают внимание некоторые исследователи, а в присоединении к России Приамурья. Что же касается «жестокосердия» и «корыстолюбия», то подлинные события истории, даже если они кажутся непривлекательными, должны быть уважаемы при научной оценке явлений. И все же в обобщенном портрете Хабарова на фоне «властолюбия», «жестокости» и стремления к личному обогащению просматриваются черты отважного и энергичного человека, готового снова и снова делать шаг в неизведанное, где ценой ошибки может быть жизнь. Хабаров умел видеть главное и видеть в этом главном себя, свою роль, желать не то, что хочется, а то, что необходимо. Еще с мангазейского периода ярко проявляются его честность перед собой и людьми. Ради правого дела Хабаров не останавливался перед трудностями и давящей властью чиновников. Настойчивые и продуманные, последовательные шаги в поединках с чиновничьим произволом воеводы Кокорева в Мангазее и Головина в Якутске рисуют в историческом портрете землепроходца его настоящий характер, выдержку, волю, смелость, умение постоять за себя и праведное дело. Справедливость во всем – непреходящий штрих портрета Хабарова, который стал привязывающим к нему звеном окружавших людей. Он был страстным противником произвола, ценил и уважал законность, а потому в неравных схватках «как тигр был свиреп», «несломаем», тверд и последователен. И это приносило ему победу, это делало «его казаков» такими же сильными, вселяло в них веру. Люди потому и шли за ним, повинуясь его воле, верили в его мудрость и умение найти единственно правильное решение в нестандартной ситуации. Обычно такие люди стоят костью в горле у недалеких властителей. Был такой костью и Ерофей Хабаров. Честность перед своей совестью, перед окружающими его людьми ставили «атамана» на ступень выше простого промышленника, стремившегося к обогащению любыми средствами. Ему были противны смысловые понятия «брать все, что можно взять», «брать столько, сколько можно взять». Ему были присущи другие нравственные понятия «возможности», «допустимости» и «достаточности». Именно эти черты ставили землепроходца на уровень государственника, делали его уважаемым человеком своего времени. Благодаря таким чертам он выиграл схватку за прекращение грабежа мангазейской «землицы», в процессе взимания ясака с аборигенов Амура и присоединения амурской земли к Российскому государству одержал победу в схватках во время зимовки в Ачанском городке. Как и всем людям, Ерофею Павловичу Хабарову были присущи и слабости. Он не скрывал их от окружающих, превращая в сильную сторону при взаимоотношениях с людьми. Так, дважды отодвинутая по времени задача посылки посольства к «царю Шамшикану», оцененная Д.И. Зиновьевым как «неумение руководства», спасла жизнь не одному человеку, а его «слабость» в отношении повелевать людьми делала русских в схватке с маньчжурами, по оценке последних, «тиграми». Разные люди, разное восприятие окружающего мира, разные исторические и нравственные оценки. Поэтому и сегодня с высоты прошедших трех с половиной столетий не вправе мы судить по современным меркам о действиях человека той прошедшей исторической эпохи, имеющей свои нравственные ценности. Не растерять и не размельчить бы свои, приумножить достояние и наработанное духовное наследие наших предков – это наиболее благородное дело и задача потомков, нежели искать «развенчивающие улики» в портрете человека, именем которого назван край, в котором мы живем. А что мы оставляем своим потомкам? Фотографии? Видеозаписи? Или дела, по которым они нарисуют портрет каждого из нас? В биографии Ерофея Павловича Хабарова есть еще много неизученных моментов. Существуют разные версии и толкования его поступков и решений, которые позволяют видеть в человеке, именем которого назван дальневосточный край, более широкий спектр его жизненного пути. «Великий сын Великого Устюга», по другим данным – «сын сольвычегодской земли», как иногда называют Хабарова его биографы, был из той когорты землепроходцев, которые первыми проложили путь во имя России к богатствам Дальнего Востока. Родился Ерофей Павлович Хабаров в семье крестьянина, по мнению его биографов, между 1601–1607 годами, а по мнению составителей Большой советской энциклопедии, примерно в 1610 году. Родился он предположительно в деревне Дмитриево Вотложенского стана Устюжского уезда, что в 60 километрах от Устюга Великого, на берегу реки Сухоны. Вероятно также, что юношеские годы Хабарова проходили в Великом Устюге. В XVII веке Великий Устюг занимал исключительно выгодное географическое и экономическое положение между европейской частью России и сибирскими землями, через него пролегали основные торговые пути восток – запад. Поэтому детство и юность Хабарова проходили в атмосфере экономического подъема устюжской земли. Многие крестьяне, бросая обжитой предками родной угол, под влиянием рассказов о несметных богатствах сибирской земли и вдохновленные реальным успехом охочих людей, то подавались в Сибирь, за Камень (старое русское название Уральских гор), на промысел в «сибирские торги», то подряжались к московским купцам, то на извоз с «собственными товарами». Пришла в движение и семья Павла Хабарова. Старший из сыновей, Ярко, умный и проворный, не смог усидеть дома, занимаясь традиционным землепашеством, когда на его глазах происходило нечто более серьезное. Зимой 1626 года братьев Ерофея и Никифора увлекла в путь «златокипящая вотчина» Мангазеи, и уже весной братья вышли из дома. Одного Ярко отец не хотел отпускать из-за опасности пути, а потому напутствие в жизнь давал сразу обоим сыновьям. Велел братьям помогать друг другу во всем, а Никифору, как младшему и менее опытному, – отдельно, во всем слушаться старшего брата. Это стало последним напутствием старого крестьянина «в жизнь» своим сыновьям. И эта воля отца будущего землепроходца по Сибири и Дальнему Востоку исполнялась братьями всю их совместную жизнь. Ко времени отъезда в Сибирь Хабаров был уже женат, имел дочь Наташу. Жена его, Василиса, проживала во время одиссеи мужа то у своих родственников в Соли Вычегодской, то в Устюге Великом. Биограф Хабарова Сафронов описывает, что братья в этом путешествии сначала попали в Соликамск, затем в Верхотурье и Тобольск. В Тобольске они наняли пятерых человек и примкнули к большому каравану кочей (так в старину называли суда, приспособленные для плавания в северных морях), во главе которого шли мангазейские воеводы Г.И. Кокорев и А.Ф. Палицын. Так вместе со всеми братья пересекли Обскую и Тазовскую губы, поднялись по реке Таз и остановились в Мангазее: на севере зима приходит рано. Перезимовав в Мангазее, весной 1629 года Ерофей и Никифор дошли по Енисейскому волоку до Туруханска, оттуда по Енисею и дальше морем прошли в устье Пясины, а далее волоком перебрались летом на реку Хету в Хетское зимовье. Здесь, в таможней избе, летом 1629 года Ерофей стал служить целовальником по сбору десятинной пошлины с торговых и промышленных людей, а Никифор отправился в «нехоженые» земли южной и средней части Таймырского полуострова. В этих землях Никифору Хабарову и его людям удалось добыть восемь сороков соболей (320 штук). Через год, весной 1630-го, братья возвратились в Мангазею, а оттуда летом по морскому пути – в Тобольск. Именно здесь ярко проявился характер молодого Ерофея Хабарова: он был не только участником, но, как считают его биографы, организатором выступления торговых и промышленных людей против произвола воеводы Кокорева и, как подчеркивает М. Белов, действовал далее от их имени. Дело в том, что на обратном пути с Таймыра, где были братья Хабаровы, Ерофей стал свидетелем крупной ссоры между мангазейскими воеводами. Столкновение словесное завершилось весной 1631 года открытыми военными действиями обеих сторон. Хабаров с первых шагов не побоялся вступить в этот конфликт, примкнув к сторонникам А.Ф. Палицына, и стал в итоге организатором выступления против произвола Кокорева. Однако в выступлении сам лично уже не участвовал, так как не считал кровопролитие правильным решением вопроса и вообще был противником военного столкновения. Хабаров видел разрешение этого конфликта несколько иначе и поступал так, как велела ему совесть. Он понимал, что силой ничего не докажешь, и в поисках справедливого решения вопроса еще в конце 1630 года (по другим сведениям, в январе 1631-го) Ерофей Павлович отправился с братом в Сибирский приказ в Москву. По пути братья заехали в Великий Устюг (январь 1631 года), Никифор остался дома, а Ерофей сразу же поехал дальше, в Москву. Там он подал челобитную на мангазейского воеводу Кокорева, в которой обвинил его не только в грабеже торговых и промышленных людей, но и в недозволительной продаже вина, пива и меда, в незаконном содержании кабаков, в насильственных нападках на Палицына, стоявшего на соблюдении законности, а также в разорении мангазейской «землицы». В этой челобитной на имя царя от имени «мангазейского мира» Хабаров, отстаивая «праведное дело», просил государя принять меры против произвола, «чтобы …мангазейская землица вконец не запустела». И выиграл спор. Так в коридорах царского двора впервые прозвучало имя будущего великого амурского землепроходца. Еще в 1630 году братья Хабаровы увлекли за собой племянника Артемия Петриловского, и будучи на Енисее, вблизи устья реки Тиса, вскоре от мангазейского воеводы Палицына узнали о возможностях развития на реке Лене «другой Мангазеи». А.Ф. Палицын излагал свои мысли царю на дальнюю перспективу и предлагал «послать сибирских людей», «поставить город или остроги» на Лене и других реках недалеко от нее с целью приведения «новых землиц людей» «под великую государеву руку», а «с них собирать ясак» для пополнения царской казны. Нужно отметить, что в будущем это месторождение наряду с иркутским Усольем будет обеспечивать солью всю Восточную Сибирь. Здесь, на Усть-Кутском соляном месторождении, Хабаров основал соляные варницы, и уже к 1639 году артель хабаровцев обеспечивала потребности в соли не только близлежащих острогов, но и Якутска. Здесь же он параллельно обосновал соболий и рыбный промысел, завел землепашество. В эти годы Хабарову посчастливилось еще в одном. Его отъезд на Лену в 1638 году совпал с отправкой туда же землепроходца Максима Перфильева с целью «проведывания новых землиц» в районе Витима – притока Лены. На этом пути землепроходцы познакомились лично и после встречи старались не терять связей. Вскоре Хабаров стал одним из крупнейших хлеботорговцев в Якутском уезде. Его желанием было собрать более тысячи пудов хлеба в год и захватить хлебные рынки в Сибири. Кроме солевой добычи и хлебопашества, рыбного и пушного промыслов люди Хабарова занимались еще извозом через Ленский волок – от Илимского до Усть-Кутского острогов. Однако мечтам Хабарова не суждено было осуществиться. Если бы не «желания» якутских воевод, возможно, не тронулся бы Хабаров на амурскую землю, не гнала бы его судьба «встречь солнца». Все вышло не так, как замышлял промышленный человек Ерофейка, Павлов сын Хабаров. Первые якутские воеводы П. Головин и М. Глебов «заняли» у него в «государеву казну» 30 пудов хлеба, затем они «отписали» в казну без всякого вознаграждения его соляной промысел, который Хабаров передал десятнику Семену Андреевичу Шелковникову, тому самому, который в 1647 году основал первый русский порт на Тихом океане – Охотский острог. Отобрали у Хабарова и пашенные земли. Так взятые в казну посевы Хабарова положили начало казенной пашни по реке Лене. Кроме «промысловой жилки» в это время, которое биографы Хабарова называют ленским периодом, по мнению Ф. Сафонова, Ерофей Павлович, «ища прибыли государям» и «прибытку себе», собирал сведения о Ленском бассейне, возможностях и времени хождения по Лене под парусами и греблей до устья, «какие люди по тем рекам живут», старался получить и перепроверить данные о различных народах этого бассейна. После потери земли в 1641 году Хабаров поселился в районе устья реки Киренга. С появлением бесстрашного и предприимчивого человека на этой земле началась новая история Усть-Киренгского острога. Вскоре он основал там заимку. В этих местах и до сих пор сохранились названия деревень: Хабарово, Хабарово Поле, Хабарова Роща и т.д. У Хабарова была там также мельница. Энергичный и деятельный человек, на новом месте он развел обширное хозяйство. Для якутских воевод, которые в своих «отписках» на имя царя постоянно затрагивали имя Хабарова (уже вторично оно звучало в коридорах царских), он оказался «неудобным человеком», костью в горле. И повод для расправы с неуступчивым Хабаровым чиновники нашли быстро. В 1643 году за отказ «ссужать деньгами» воеводскую казну у него незаконно отобрали все владения, а самого бросили в якутскую тюрьму, где он просидел без всякого на то решения суда около двух с половиной лет, то есть до конца 1645 года. Но и это не сломило землепроходца. Освободившись из заключения, он вернулся в Усть-Киренгу и вместе с братом и племянником Петриловским принялся восстанавливать свое хозяйство. По случаю самоуправных действий воеводы Головина Хабаров обратился к царю с челобитной на притеснения воеводы и просьбой «разрешить ему выезд на родину для освобождения своей семьи от правежа». И такое разрешение он получил, но с условием «оставления своей пашни брату Никифорке Хабарову». Это был третий случай, когда имя Хабарова поневоле появилось на устах чиновников в Москве. Описываемые события, связанные с отстаиванием своих прав против незаконных действий якутского воеводы Головина, совпали по времени с возвращением в 1646 году с Амура экспедиции Пояркова. Слухи о богатствах Приамурья завладели Хабаровым. Он был осведомлен об экспедициях Перфильева, Бахтеярова и получил информацию о последней – поярковской, а также о путях, которыми отряд добирался на Амур. Однако сам он на подобный шаг до поры не решался, так как на организацию большой экспедиции нужны были большие деньги, а ими в тот момент Хабаров не располагал. Трижды ему пришлось поправлять разоренное Головиным хозяйство. Кроме того, на этой почве у Хабарова не сложились отношения с администрацией, поэтому думать о денежном кредите или о возможности получить из казны снаряжение не приходилось, тем более что экспедиция Пояркова по оценке администрации оказалась безрезультатной. Поэтому в сложившейся ситуации всякую мысль об экспедиции на Амур приходилось откладывать до более подходящего момента. В 1646 году вместо смещенного за злоупотребления и самоуправство воеводы Головина из Москвы прислали православного ливонского немца по происхождению Дмитрия Андреевича Францбекова (Фаренсбаха), который, по словам С. Маркова, «обеими руками вцепился в государеву казну, которую он считал за свою собственную». Ждать чего-либо от Францбекова также не приходилось, и Хабаров, понимая выгодность Амурской экспедиции, предложил совершить ее за свой счет. Францбеков согласился и отдал «оптовщику» наказ о походе в Даурию. В конце марта 1649 года отряд Хабарова уже вышел из Илимского острога и весной 1650 года достиг амурских берегов. На пути к Амуру к отряду примыкали небольшие группы охочих и промышленных людей. Хабаровцы прошли Амур до самого устья. Понимая важность колонизации земель на востоке, еще в 1651 году российское правительство по просьбе Хабарова и Францбекова собиралось отправить на Амур трехтысячное войско под командованием князя Лобанова-Ростовского, но этот поход в связи с внешнеполитической обстановкой не состоялся. С целью предварительной рекогносцировки на Амур к Хабарову Сибирским приказом был направлен московский дворянин Зиновьев. Встреча хабаровского отряда с представителем Москвы произошла только в 1653 году. Обладая воеводскими полномочиями, Зиновьев официально подтвердил включение Приамурья отрядом Хабарова в состав Российского государства, вручил Хабарову и «его людям» царские награды и, превысив всякие полномочия, самоуправно и безосновательно приказал арестовать землепроходца. Он отстранил его от должности и дальнейшей работы на Амуре и велел передать полномочия приказного человека есаулу и пушкарю Онуфрию Степанову (Кузнецу), который с отрядом хабаровцев до 1658 года разъезжал по Амуру и собирал с местного населения ясак. Спешность отправки Зиновьева в столицу со «свитой» для доклада объясняется его боязнью возможной голодной зимы на Амуре. Вместе с собой Зиновьев забрал находящегося «под присмотром» Хабарова для «объяснения» в Москве. На самом же деле, добравшись до Тугирского волока в октябре 1653 года, московский дворянин вдруг забыл о поспешности и остался зимовать до наступающей весны. Опасаясь того, что Хабаров может уйти и вернуться на Амур, а он, Зиновьев, будет разоблачен в самоуправстве и невыполнении задания Сибирского приказа в подготовке прибытия шеститысячного войска, Зиновьев отдал распоряжение изолировать Хабарова и в наиболее доступных для возможного побега местах надевать на землепроходца кандалы (смычки). Поездка Хабарова до Москвы была тяжелой и изнурительной. Зиновьев вымогал у землепроходца то соболью шубу, то шапку, то собольи пластины. Грабил московский дворянин и других охочих и промышленных людей, как встречавшихся на дороге, так и тех хабаровцев, забранных из отряда в качестве обвинителей приказного человека, кто грозился выступить в Москве. Потом они горько раскаивались в содеянном и вместе с Хабаровым написали и отдали в Енисейском остроге воеводе Пашкову челобитные на Зиновьева о его самоуправстве, грабежах и вымогательствах, а также шантаже. На основании этих челобитных и по настоянию Хабарова Пашков вынужден был провести расследование и конфисковал у Зиновьева отнятое им имущество служилых людей, а также вместе с нарочным отправил все конфискованное в Сибирский приказ. Так благодаря принципиальности и настойчивости Хабарова было спасено награбленное Зиновьевым. По дороге Хабаров видел, как поток служилых и охочих людей по проторенным его отрядом путям двигался на Амур, несмотря на всевозможные запреты и преграды со стороны властей. Какую-то часть пути до столицы Хабаров проделал без Зиновьева, так как последний опасался обвинений и нагонял в дороге время. В декабре 1654 года Зиновьев был уже в Сибирском приказе в Москве, где сразу доложил о проведенной работе на Амуре. Он подтвердил факт и значение присоединения Хабаровым Приамурья к России, но самого землепроходца охарактеризовал крайне отрицательно. Что касается Хабарова, он в Сибирский приказ не очень спешил. Землепроходец прекрасно понимал, что сразу его никто не станет слушать, а потому рассчитывал прибыть на высокий прием после отчета, сдачи конфискованного награбленного имущества и документов расследования по делу самоуправства и шантажа, отправленных нарочным от воеводы Пашкова. За это время Хабаров побывал в Великом Устюге и только в середине февраля 1655 года был расспрошен в Сибирском приказе в Москве его руководителем князем А.Н. Трубецким, а затем его помощником дьяком Г. Протопоповым. Одержав победу в главном вопросе, Хабаров подал на Зиновьева жалобу, к которой приложил документы на 1500 рублей, то есть на ту сумму, на которую его ограбил дворянин. Жалоба Хабарова и вина Зиновьева были настолько очевидны, что суд вскоре разобрался во всем и 13 июня 1655 года вынес вердикт. Первое: в действиях дворянина Зиновьева по отношению к Хабарову усмотреть злоупотребление служебным положением и намерение обобрать и оклеветать землепроходца. Но учитывая, что подобное у Зиновьева случилось впервые, суд вынес в адрес «московского представителя на Амуре» предупреждение. Второе: дворянину Зиновьеву следовало возвратить Хабарову отнятое у него незаконным путем имущество на сумму 1500 рублей. Однако Хабарову удалось получить только часть. Этим он смог рассчитаться с Соковкиным, должником которого был. Относительно второй части долга, из-за бесчестности Зиновьева и волокиты в случае продолжения судебного процесса, Хабаров настаивать на возвращении денег не стал. 5 июля 1655 года по совету дьяка Протопопова он написал челобитную на имя царя Алексея Михайловича об официальном зачислении его на службу «в тот чин, в котором он пригодится». Сибирский приказ удовлетворил челобитную Хабарова, но лишь частично. Он признал заслуги землепроходца, «поверстал его в дети боярские», установив оклад в размере 10 рублей деньгами, 10 четвертей ржи, 10 четвертей овса и полутора пуда соли в год. Так в Москве оценили заслуги землепроходца. Нужно отметить, что факт зачисления Хабарова в «дети боярские», минуя казачью или стрелецкую службу, был большой редкостью для Сибири. Однако возмещение Хабарову материальных убытков, нанесенных Зиновьевым, Сибирский приказ игнорировал. В Москве Хабаров пробыл до осени 1655 года, то есть до момента организации 20 августа Амурского воеводства и назначения туда первым воеводой Афанасия Пашкова. Вероятно, потому, что, с точки зрения Сибирского приказа, Хабаров уже выполнил свою миссию на Амуре и его нахождение там могло поставить воеводу в дискомфортное положение, туда его не пустили, а отправили в Илимский гарнизон «согласно реестру»: землепроходец был назначен управителем приленских деревень от Усть-Кута до Чечуйского волока. На Лену Хабаров возвратился в 1658 году и поселился в Киренге – своей заимке. Еще в 1650 году, уезжая в Приамурье, Хабаров по договору передал Панфилу Яковлеву на период экспедиционной работы эту деревню с мельницей, пашенными землями и сенокосами. Панфил Яковлев как мог поддерживал все, за что был ответственен, и даже сумел организовать распашку части новой земли. Вернувшись в родную деревню, землепроходец занялся благоустройством своего быта. Он поставил новый двор, «хоромы» и различные хозяйственные постройки, распахал под пашню 18 десятин земли на Киренском лугу, Байдановской и Русовской заимках, расширил свои владения на лугу, поставил вторую мельницу на Чечуевском волоке. За все это Ерофей Павлович исправно платил оброк. Хозяйство Хабарова в Сибири было поставлено на широкую ногу и носило многоотраслевой характер. У него сеяли хлеб, выращивали скот, занимались мукомольным, скорняжным и кожевенным промыслами. Хабаров сумел организовать и использовать труд как нескольких зависимых, работающих за часть урожая крестьян, так и наемных работников, которых он приглашал к себе на работу в пору страды. Этих же людей Хабаров вербовал на соболий промысел в места хорошо знакомые: Олекму, Тугирь, Тугирский волок и его окрестности. Сам Хабаров в тайгу не ходил, так как по службе не мог отлучаться надолго. Он считался непосредственным представителем воеводской власти над крестьянами, а его полномочия, определявшиеся воеводской «наказной памятью», были очень широкими. Как приказной человек, он не только контролировал работу и наблюдал за государственным хозяйством, включавшим десятинную пашню и обрабатывающих ее крестьян, а также при необходимости вмешивался в личное крестьянское хозяйство, если того требовала обстановка, отвечал за моральные устои своих «подопечных» и их общественную благонадежность. Однако, имея широкий круг обязанностей, он стремился к возвращению на «свой» Амур. И случай вновь пройти на Тугирский волок ему представился, но уже по воле якутского воеводы Михаила Лодыженского, который на основании грамоты из Сибирского приказа велел взять Хабарова под стражу и отвести его на Тугирский волок «для поиска» снаряжения, спрятанного там во время отправления Хабарова с Амура дворянином Зиновьевым для объяснений в Москву. Речь шла о порохе и свинце, которые следовало отправить в Нерчинск воеводе Афанасию Пашкову. Сопровождали Хабарова 30 казаков во главе с сыном боярским Федором Пущиным, в «наказной памяти» которого предписывалось отпустить землепроходца, если казну обнаружат, а в противном случае препроводить его в Якутск для объяснений. Поездка результатов не дала, на волоке Хабаров спустя столько лет ничего не нашел, да и отыскать было бы уже невозможно из-за большого промежутка времени и значительного потока людей, двигавшихся на Амур через Тугирский волок. Не было ни казны (свинца и пороха), ни серпов, ни кос, ни сошников, которые он когда-то прятал. А потому Хабарова доставили в Якутск и предъявили долг на сумму 4 550 рублей, которых, естественно, у землепроходца на тот момент не было. После долгих переговоров с воеводой стороны пришли к согласию на уплату долга в казну частями: Хабаров обязался посылать в Якутск ежегодно 1 600 пудов хлеба. Свое слово землепроходец сдержал. Из официальных документов переписки известно, что к 1660 году у Хабарова имелись два сына – Андрей и Максим и внук. Хабаров действительно был любящим мужем и заботливым отцом. Находясь даже в самых трудных условиях, подолгу не имея сообщений из дома о своей семье, он использовал любой подходящий момент, чтобы побывать на родине. Сегодня найдены документы, согласно которым можно полагать, что в 1651 году его семья проживала в Сибири: либо в Якутске, либо в Илиме. В 1663 году старцем Гермогеном был основан Усть-Киренгский монастырь. Жена Ерофея Павловича Василиса умерла до 1667 года. Именно в этом году Хабаров наказывал старцам Усть-Киренгского монастыря ее поминать. В это время дети Хабарова уже с ним не жили и были «отделены», так как он не хотел их сделать наследственными должниками в казну. Из документов также известно, что 28 октября 1666 года Хабаров обращался с просьбой отпустить его снова на Амур к илимскому воеводе С.О. Аничкову (Оничкову) по службе или так, чтобы строить там «город» и завести пашни. Но воевода этот вопрос не решил и посоветовал ему обратиться с подобной просьбой к тобольскому воеводе Петру Годунову, который считался старшим (главным) по службе среди воевод Сибири, или в Сибирский приказ. Перед отправкой в Тобольск, будучи уже в пожилом возрасте (56–60 лет), Хабаров подарил монастырю мельницу, а затем ему же пожертвовал недвижимость своей деревни, на что старцы обещали в случае смерти землепроходца поминать его, Василису и их родителей. А насеянный хлеб, ценные вещи (медную посуду, изделия из железа) и скот Хабаров продал. Осенью 1667 года с ясачной казной и документацией Е.П. Хабаров прибыл в Тобольск и 15 октября подал челобитную с просьбой отпустить его на Амур. В ней землепроходец указывал, что «поднимет на своих проторях сто человек и на своих судах и хлебными запасами», а на Амуре поставит город (острог) и займется хлебопашеством. Дать разрешение на эту челобитную Хабарову, которого на Амур не пустил Сибирский приказ, воевода не решился и порекомендовал отправиться землепроходцу самому в Сибирский приказ. Он надеялся, что Хабаров по возрасту уже не пойдет на этот шаг и просто не поедет в такую даль, перестанет тревожить «начальство». Очень уж известен был Хабаров в Сибири, и за ним на амурские земли могло потянуться большое количество людей, что было нежелательно для властей: Сибирь по сравнению с Амуром была в то время менее заселенной. Это оказалось второй причиной отказа землепроходцу. В Сибирском приказе, как и следовало полагать, никто не стал хлопотать перед царем за Хабарова. Он им был просто не нужен. Ограничились лишь повышением ему оклада за безупречную службу перед царем и Отечеством, а остальные вопросы, в том числе и просьбу о разрешении уехать на Амур, оставили без внимания. Ничего не добившись, Хабаров вновь возвратился в ставшую родной Киренгу, на свою заимку, так как по условиям завещания, написанного землепроходцем перед отъездом, она переходила в собственность монастыря только после его смерти. Немолодые годы, нелегкая работа и быт землепроходца брали свое. Ерофей Павлович Хабаров свои последние годы провел в своей заимке возле Усть-Киренги. Когда и как умер землепроходец, где похоронен – для историков пока остается загадкой. По мнению Б.П. Полевого, Хабаров умер в начале февраля 1671 года в возрасте 64–66 лет. По сведениям сибирских краеведов, он похоронен в ограде Усть-Киренгского Троицкого монастыря. Дом Хабарова не сохранился, но место это до сих пор в Киренге называют Хабаровским. Таков очень краткий рассказ по имеющимся у историков в наличии архивным документам о судьбе амурского землепроходца Ерофея Павловича Хабарова – устюжанина, крестьянского сына. Литература:
|
|||
|
|