Несколько штрихов к историческому полотну «Айгунский договор»

Василий Евтропович Романов. Фото Валерия ТокарскогоКогда мы говорим о Приамурье, в памяти возникают главные символы нашей земли. Один из них — большое историческое полотно «Айгунский договор», созданное заслуженным художником России, одним из старейших дальневосточных живописцев Василием Евтроповичем Романовым.

Выпускник Всероссийской академии художеств в Ленинграде (мастерская Бобышова) был принят в Союз художников СССР сразу после защиты диплома и получил распределение в русский драматический театр Марийской АССР в качестве главного художника. В 1946 году Романов приехал на Дальний Восток. Сначала в его жизни был Благовещенск, затем — Хабаровск, где Василий Евтропович первые пять лет работал главным художником краевого театра драмы. С этим городом в итоге оказалась связана вся жизнь.

Основные темы творчества В. Е. Романова — российская история, Дальний Восток, коренные малочисленные народы Севера, охрана восточных рубежей России. Отдельные циклы работ посвящены Чукотке и Сахалину.

Особое место занимает большая серия графических и живописных работ «Ленинград в блокаде», созданная Василием Евтроповичем в 1941–1942 годах. По сути, это дневник художника, который сам был участником тех трагических событий. Несмотря на тяжелейшие условия, В. Е. Романов, в то время еще студент Академии художеств, с документальной точностью запечатлел все, что происходило вокруг, и в этом уникальность рисунков.

Ряд произведений художника, в том числе из серии «Ленинград в блокаде», находятся в собраниях Дальневосточного художественного музея, Комсомольского-на-Амуре музея изобразительных искусств, Биробиджанского художественного музея, Картинной галереи Управления по делам искусств при Совете министров Марийской АССР, Шушенской народной картинной галереи (Красноярский край), Дирекции выставок и панорам (Москва), Картинной галереи Гэккосо (Токио, Япония). Работы В. Е. Романова участвовали во всесоюзных, всероссийских, региональным, краевых и международных выставках.

В 2005 году при поддержке правительства Хабаровского края в свет вышел художественный альбом В. Е. Романова «Память сердца», в который вошли работы из блокадного дневника художника.

В 2008 году Василию Евтроповичу Романову исполнилось 95 лет, историческому полотну «Айгунский договор» — 61 год. Обе эти даты, без сомнения, важные вехи в художественной летописи Дальнего Востока.

Картина «Айгунский договор» окончена. Благовещенск. 1947Картина «Айгунский договор» рождалась в Благовещенске, куда художник приехал в 1946 году, однако тема освоения далекого края России заинтересовала его еще в студенческие годы. В Ленинграде Василий Евтропович познакомился с архивными документами о строительстве Транссиба. В них часто упоминалось имя генерал-губернатора Восточной Сибири, которому принадлежала идея создания «Великого Сибирского железнодорожного пути» к Тихому океану. Можно сказать, что именно личность графа Муравьева-Амурского во многом повлияла на решение В. Е. Романова побывать на Дальнем Востоке.

Художник изучал архивные материалы того времени, труды по философии и культуре Маньчжурии XVII–XIX столетий, по крупицам извлекал необходимые сведения, чтобы сделать свое произведение максимально достоверным, передать атмосферу важнейшего для Российской империи политического и исторического события. В сентябре 1947 года работа над картиной завершилась. Широкому зрителю «Айгунский договор» был представлен в Хабаровске на краевой выставке, посвященной 30-летию Октябрьской революции и 25-летию со дня освобождения Дальнего Востока от интервентов и белогвардейцев. Сегодня историческое полотно является собственностью Хабаровского краевого краеведческого музея им. Н. И. Гродекова. Печатное изображение картины вошло во многие книги и альбомы, в том числе и зарубежные, посвященные освоению российского Дальнего Востока.

Самым первым рецензентом этого живописного произведения стал известный исследователь Приамурья, краевед Григорий Степанович Новиков-Даурский, именем которого сегодня назван Амурский краеведческий музей: «Подобного я не ожидал. Это серьезный труд, выразительный и достоверный. Надеюсь, что картина будет пробуждать в сердцах людей дремлющее чувство благодарности к нашим далеким, смелым предкам...»

Сегодня многие ученые и исследователи обращаются к картине В. Е. Романова «Айгунский договор» как к историческому документу, и это, без сомнения, высокая оценка. Говоря о значимости картины, Нина Ивановна Дубинина, доктор исторических наук, профессор ДВГГУ, отмечает прежде всего тот факт, что художник впервые за достаточно длительный период времени, от первых лет революции до середины ХХ века, создает живописный образ генерал-губернатора Н. Н. Муравьева-Амурского и отводит ему в своей картине центральную роль. На долгие годы «приобретатель для России Амура», как называл Муравьева-Амурского его сподвижник Богданов, по понятным причинам находился «в зоне молчания», память о нем сознательно уничтожалась. Так, в январе 1925-го с лица Хабаровска исчез памятник генерал-губернатору Восточной Сибири графу Муравьеву-Амурскому работы известного российского скульптора А. М. Опекушина, воздвигнутый на пожертвования горожан в 1891 году. Представители новой власти сбросили с пьедестала возвышавшегося над Амурским утесом бронзового графа и разбили на куски.

Нетрудно себе представить, насколько идеологически напряженной была ситуация, в которой В. Е. Романову приходилось работать над своим историческим полотном. Но это не повлияло на позицию художника. Н. Н. Муравьев-Амурский в картине «Айгунский договор» предстает перед нами не только как мощная историческая личность. Мы видим человека, наделенного умом и чувством собственного достоинства, верного сына Отечества. И это в то время, говорит Нина Ивановна Дубинина, когда царские генералы изображались советскими художниками исключительно как сатрапы. Без сомнения, полотно «Айгунский договор» было настоящим прорывом, так же как и уникальная книга М. Штейна «Н. Н. Муравьев-Амурский. Историко-биографический очерк», вышедшая в Хабаровске в 1946 году. Однако профессор Дубинина подчеркивает: это могло произойти только на Дальнем Востоке. Россия к тому времени уже забыла о генерал-губернаторе Восточной Сибири и о том, что он сделал для государства. Но художник Романов проник в историю сложнейших отношений между двумя державами, не обошел вниманием другие знаковые для Дальнего Востока личности, среди которых, например, святитель Иннокентий (Вениаминов), и сумел запечатлеть это на века.

Елена ГЛЕБОВА

В.Е. Романов. Айгунский договор.  Х., м. 1947. Хабаровский краевой краеведческий музей им. Н.И. Гродекова. Репродукция Валерия Токарского

Поиски и находки

Отрывок из воспоминаний Василия Евтроповича Романова о работе над исторической картиной «Айгунский договор»

При размышлении над композицией будущей картины мне виделось, что российская и китайская дипломатические стороны разместились за столом, перед ними карта реки Амур — главного предмета Айгунского договора. Я предполагал, что слева лучше посадить генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева с гусиным пером в руке. За ним поместить российских чиновников разных ведомств. Перед графом Муравьевым положить документ — договор о границе с Дайцинским государством. По правую руку от генерал-губернатора — архиепископ Иннокентий (Вениаминов), за спиной — статский советник министерства иностранных дел, который впоследствии был представителем России в Пекине, за ним — его ближайший помощник и друг П. Н. Перовский. Слева направо разместятся подполковник Генерального штаба К. Ф. Будогосский, управляющий путевой канцелярией В. Д. Карпов, подполковник В. Е. Язов и др. По левую руку от Н. Н. Муравьева, в центре картины, будет стоять переводчик Я. П. Шишмарев, рядом — управляющий дипломатической канцелярией Б. Г. Бютцев. Справа за столом должен восседать Амурский главнокомандующий князь И Шань в желтом парадном халате, как этого требовал этикет. У него холеные руки, в правой — кисть для письма, перед глазами — текст договора. Рядом с князем И Шанем маньчжурские чиновники.

Создавая образ И Шаня — престарелого тестя богдыхана (сына Неба), хотелось уделить особое внимание кистям его рук — бесспорному свидетельству его высокого, благородного происхождения. Руки надлежало изобразить по-женски ухоженными, с тонкими пальцами и длинными ногтями. Этим рукам незнаком какой-либо труд.

Надо сказать, немало времени потребовалось на поиски натурщика с подобными руками. Обладательница изящных рук оказалась совсем рядом — это была актриса Благовещенского драматического театра Нина Павловна Ландина, друг нашей семьи. Пришлось в моей картине «подарить» князю И Шаню руки Нины Павловны.

Продолжались поиски портретов в архивных документах, а типажей — в городской толпе. Я по-прежнему находился в окружении вельмож и сановников — персонажей картины, которые еще не получили нужного воплощения, индивидуальных характеров. Они смотрели на меня с холста, как бы с укором вопрошая: «Когда же мы обретем необходимые черты, достойные наших оригиналов?»

В книгах прошлых лет случалось обнаруживать уникальные портреты Н. Н. Муравьева, созданные художниками в ранние годы его жизни. Портреты, охватывающие 1840–1860 годы, встречались в литографическом исполнении. Его изображали и в штатском, и в казачьей сибирской форме. Наиболее известен портрет Муравьева-Амурского кисти живописца Маковского.

Но на всех портретах генерал-губернатора — печать напряженной официальной парадности. В них я не смог обнаружить того внутреннего содержания характера, каким он обладал и который проявлял в своей повседневной и многогранной государственной деятельности на Дальнем Востоке России. К моему глубокому сожалению, виденные мною портреты могли лишь послужить исходным, вспомогательным материалом для создания желаемого образа Муравьева, каким я его «видел». Необходим был натурщик.

Перебирая в памяти литературные портреты графа Муравьева, я предпочел краткие, но очень точные характеристики тех, кто служил под его началом. Например, такие: «...малого роста, юркий, живой, с глазами, в которых было много ума. С чертами лица не красивыми, но оригинальными. Имел бойкие умственные способности, хорошо владел пером и был хорошо светски образован...»

Писатель И. А. Гончаров, возвращаясь в 1854 году из путешествия на фрегате «Паллада», беседовал с Муравьевым и был покорен этой яркой личностью. Вот его краткие впечатления: «...нервный, подвижный. Ни усталого взгляда, ни вялого движения я ни разу не увидел у него. Это отважный боец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, в движениях...»

После продолжительных поисков в толпе на рынке мое внимание привлек человек, в какой-то степени схожий внешне с Муравьевым. Он оказался жителем Благовещенска, работал грузчиком на железной дороге. Мое предложение позировать для портрета генерал-губернатора Восточной Сибири вначале он воспринял как шутку, потом — как оскорбление. Мыслимо ли, с него, рабочего человека, рисовать портрет царского генерала, из тех, что в семнадцатом году ставили к стенке?! Ни за что!!!

Шел 1947 год, и у меня не оставалось надежды найти натурщика. Пришлось обратиться за помощью к историку Новикову-Даурскому, который в популярной форме разъяснил сомневающемуся рабочему, что Муравьев не просто генерал, а крупная историческая личность, принесшая своей деятельностью большую пользу российскому государству. В конце концов совместными усилиями нам удалось убедить «натуру», что позировать будет безопасно, без последствий, но денежно. Получив согласие рабочего, я приступил к рисункам и этюдам для портрета.

Одновременно продолжал искать хотя бы скупые литературные сведения о людях из окружения генерал-губернатора, но ни в трудах Барсукова, ни у Венюкова, ни в периодической печати того времени ничего нужного не находил.

Когда актеры Благовещенского театра узнали, что я работаю над многофигурной исторической картиной, они предложили свою дружескую помощь — позировать для портретов, сколько бы на это ни потребовалось времени. Другим моим активным помощником стал заслуженный артист Марийской АССР Николай Васильевич Орлов — инициатор нашей поездки из Йошкар-Олы в Благовещенск.

В то трудное послевоенное время друзья помогали искать подлинные костюмы и аксессуары китайского происхождения. На противоположном берегу Амура был Китай, и это позволяло встретить вещи максимальной достоверности.

Помощь моих друзей-актеров в позировании была для меня очень важной. Только они, в силу своего творческого дарования, могли наполнить образы героев картины необходимой правдой характеров.

Итак, для портрета графа Н. Н. Муравьева натурщик найден, работа с ним продолжается. Архимандрит Иннокентий (Вениаминов) пишется с режиссера Благовещенского театра Георгия Георгиевича Эпимахова.

Скудность сведений для создания образов из окружения Муравьева определяла свободный выбор натуры. Внешний облик и внутренний настрой актера Каплина-Дарского, по моим представлениям, способствовал воссозданию портрета П. Н. Перовского. По моему разумению, в картине переводчик Я. П. Шишмарев — основная фигура в композиции и ее действии. В ней сходятся все нити диалога представителей двух держав. В этой ситуации он — Шишмарев — олицетворение высокого ума, профессионализма, дипломата и эрудита. После Муравьева определяю Шишмареву особо важное место в Айгунских переговорах. Для создания такого емкого образа согласился позировать талантливый артист нашего театра И. Я. Андросов. Портрет Е. Г. Бютцева — того, что стоит рядом с переводчиком, писался с заслуженного артиста РСФСР Николая Васильевича Орлова.

Все, что связано с портретами дайцинской стороны на переговорах, обстояло сложнее. Не имелось никаких сведений, ни литературных, ни изобразительных, для создания портретов персонажей из окружения князя И Шаня. Пришлось воспроизводить облики сановников и мандаринов по индивидуальному принципу, используя сведения из старой прессы, а также искать выразительные типажи среди живущих в Благовещенске китайцев.

К началу сентября 1947 года полотно было практически завершено. Оставалось слегка пройтись кистью — уточнить детали портретных характеристик. Картина «Айгунский договор» стала осуществлением моей мечты создать произведение о наших дальневосточных предках, освоивших земли Приамурья, верных сынов России.