Этюды о Лонки

Этюд первый: Талант быть человеком

До сих пор не могу привыкнуть к мысли, что Прокопий Васильевич Лонки умер. Мне очень близки слова Роберта Рождественского: «Не умею я к мертвым друзьям привыкать». Вот уже десять лет прошло со дня смерти моего друга Лонки, а я до сих пор не могу поверить, что больше никогда не услышу его чуть глуховатый голос, не увижу его умное, по-мужски красивое лицо, не смогу насладиться радостью общения с этим прекрасным человеком, верным в дружбе, верным во всем. Близкий друг Лонки, известный в Ульчском районе деятель культуры Петр Николаевич Дейчули писал о нем: «В 1932 году я после семилетки по направлению райкома комсомола приехал в только что организованный колхоз „Север“ в Верхней Гавани. В то время колхозом руководил Василий Лонки, у которого был сын Прокопий, по-нашему Подо. Шустрый был мальчишка, веселый. Отец в нем души не чаял. Потом встретился я с ним в армии — вместе служили в 432-м стрелковом полку в годы войны в районе Де-Кастри. В феврале 45-го я был комиссован по состоянию здоровья. Прокопий, помню, в то время прошел учебу в полковой школе младших командиров. Он участвовал в войне с Японией. После культпросветучилища несколько лет работал заведующим клубом у нас на Ухте. В селе его уважали. Он хорошо относился к старикам, постоянно их расспрашивал о прежней жизни, собирал сказки, легенды, много времени уделял художественной самодеятельности на ульчском языке. Занимался с ульчскими мастерицами, их орнаментированные изделия и различные предметы быта отправлял на выставки. В общем, относился к своей работе с душой. В районе его заметили и вскоре забрали у нас, он переехал на дальнейшую работу в районный центр, возглавил отдел культуры...»

Биография Лонки, как видно из рассказа его товарища, отражала в значительной степени историю небольшой ульчской народности на протяжении тридцатых-восьмидесятых годов ХХ века.

П. В. Лонки был самобытным поэтом, он также был прекрасным знатоком ульчской культуры. Казалось, что он знал все: легенды, сказки, песни. Но мне хотелось в этом этюде о нем сказать несколько слов о его человеческом таланте. Твердо уверен, что прежде всего Лонки обладал самым высоким талантом, каким наградил нас Бог — быть человеком. Я не встречал в своей жизни товарища более верного в дружбе, чем Лонки. Однажды, узнав, что я приболел, он прилетел ко мне из Богородского. Это было в двадцатых числах сентября, в самый разгар рыбалки. Для настоящего рыбака это был своеобразный подвиг. Ему ничего не стоило специально слетать в Богородское из Хабаровска и обратно из Богородского в Хабаровск. Для него это было делом чести. Как друг он был талантлив. Всегда хотелось ответить ему теплотой и верностью. Это я и старался делать. Не знаю, получилось ли. Спросить у своего друга я так и не решился.

Этюд второй: Поэт и сказитель

П. В. Лонки рассказывал мне, что уже в начале пятидесятых у него скопилось более пятидесяти стихотворений, которые он писал всю сознательную жизнь. Но только в 60-е годы у него появляются первые публикации: в газетах, альманахах, коллективных поэтических сборниках. При его жизни он выпустил и две отдельные книжки стихов. К печати были готовы и ульчские легенды и сказки, но они так и не увидели свет. Лонки умел удивительно изящно рассказывать сказки. Этому он научился у своей матери.

Но вернемся к рассказу о Лонки, как о поэте. Его стихи были посвящены любви к Родине, природе, особому отношению к детям, которых он очень любил. С большой поэтической глубинкой Лонки писал о рыбалке, охоте, которые для него были не просто ремеслом, а были частью ульчской культуры.

Этюд третий: Король устного слова

Те, кто знал П. В. Лонки, не могли не заметить и его таланта оратора. Среди народов Приамурья я не встречал равного ему по этой части. Говорил он порой тяжело, словно складывал камни. Но и в этом было особое мастерство и прелесть. Так, видимо, говорили ораторы в древности. П. В. Лонки искал и находил нужное слово. Он говорил на ульчском, русском, реже — орочском и нанайском. Лекции же свои для туристов, которые останавливались в с. Богородском, школьников, учителей, воспитателей детских садов он читал с особым удовольствием. За основу лекций и бесед он часто брал материал из своего Богородского этнографического музея. Часто начинал лекции с общих философских размышлений. Помню, однажды он свою очередную лекцию для педагогов и туристов начал так: «У моего маленького народа ульчей (смею вам напомнить: их всего-то 2500 человек во всем мире) на манер многомиллионного народа — китайцев — своя своеобразная дуалистическая теория о силах тьмы — Инь и силах света — Янь. Ульчи эту теорию не пропагандировали как какое-то открытие, но, знакомясь с их устным народным творчеством, с их искусством орнамента, играми, музыкой и танцами, становится ясно, что подобная теория отвечает сущности их философии жизни во всех сферах духовной культуры, идет как бы внутренняя борьба света и тьмы. И свет всегда и во всем одерживает победу. Возьмите хотя бы наши сказки, наш орнамент, наши традиционные танцы».

Другую лекцию перед школьниками старших классов П. В. Лонки начал приблизительно так: «В ульчском фольклоре сохранились сюжеты, близкие к сказке о золотой рыбке и Коньке-Горбунке, и еще много подобных. Это говорит о многовековых контактах русских с ульчами». И далее он развивал проблему этногенеза ульчей, отстаивая самобытность и оригинальность их культуры.

Особенно ему удавались лекции об образных словах ульчского языка. Слушатели сидели как завороженные, а он все приводил новые и новые примеры образных слов в ульчском, а также нанайском, орочском и нивхском языках.

Запомнилась мне и беседа П. В. Лонки в Богородском этнографическом музее. Он говорил необыкновенно интересно об ульчском медвежьем празднике. Так, он, сказав много превосходных слов об исследователе ульчей этнографе А. М. Золотареве, заметил, что последний не совсем точно записал по-ульчски название медвежьего праздника.

Этюд четвертый: прерванный полет

Лонки ушел из жизни не очень молодым человеком, но он до конца своих дней чувствовал себя нужным и, главное, на самом деле мог принести большую пользу исследованию ульчского языка и собранного фольклора. Он служил, иначе, пожалуй, не скажешь, музейному делу. Разработал свою систему хранения старинных вещей аборигенов, знал какую-то тайну их сбережения в веках. В его планах было написание книги о роли вещи в контексте культуры. Для Лонки вещи были живые, он часами рассматривал халаты, сшитые Очу Росугбу, пояса, сотворенные руками Зои Пластиной, медвежьи ковши, выдолбленные и орнаментированные ульчскими резчиками. П. В. Лонки разговаривал с вещами. Он знал о них все: истоки их зарождения, историю жизни каждой из них, их таежную эстетику, особую, манящую своим ароматом.

Хорошо помню П. В. Лонки в его последний приезд в Хабаровск. Он, как всегда, остановился на несколько дней в нашей квартире. В этот приезд он был каким-то тихим. Тишина была как бы разлита во всем его облике. Он не жаловался на нездоровье. Ульчи вообще никогда не жалуются, не говорят о своих болезнях, они, как правило, поднимаются над всем этим. И еще. У Лонки не было никакого страха перед болезнью и даже смертью. По моим наблюдениям, страх вообще не свойственен для ульчей. И не только страх, а еще — уныние. Оно также не характерно для ульчей. Все мои знакомые ульчи не знали, что такое уныние. Унывать в этой жизни им было некогда. Эту черту ульчского этноса наглядно демонстрировал Лонки. Вернее, не демонстрировал, эти черты присущи внутренней природе ульчей. Сразу же по приезде П. В. Лонки дал мне понять, что приехал работать. Именно в работе он видел смысл своей жизни.

Плохо, что П. В. Лонки почти не записывал свои мысли по этнографии, искусству, музееведению... Этот ульчский Сократ все самое интересное и ценное высказывал в беседах, в его стихах и музыке была какая-то вечная песня, большая, без перерывов и пауз. Кажется, подобное творчество великий Рерих называл цветным вокалом. Но вернемся к научному (устному) наследию Лонки. В последние месяцы его жизни он особо интересовался теорией мифа. Помню, он говорил: «Слово и знак наука освоила, символ как философское явление интересует ученых уже более ста лет, а вот миф вообще не освоен в науке». Здесь же он добавил, что знает труды А. Ф. Лосева и других исследователей, и все же миф, как он выразился, не освоен. П. В. Лонки подчеркивал, что мы к мифам относимся, как к сказкам, не видя за ними ничего реального. А так ли это на самом деле? О мифах Лонки мог говорить часами. И я ругаю себя, что не записал тогда почти ничего. Отдельные фрагменты разговора лишь остались в моей памяти. Я записал от Лонки более десяти мифов. Но мне представляется, что нужно было записать его рассуждения о мифах. В них было много важного и нужного для ученых.

Через несколько дней нашего общения П. В. Лонки уехал в свое родное Богородское. Вскоре я узнал, что он умер. Я тяжело пережил смерть друга. Прервался полет его мысли, прервался полет его песни. Как не хватает нам таких людей, как П. В. Лонки, и как хочется, чтобы среди ульчей появились новые исследователи, ученые и поэты. Уверен, что так будет.

Петр ГОНТМАХЕР,
профессор, доктор исторических наук


УЛЬЧИ

Нани (самоназвание «местные люди»), мангуны (устаревшее название). Общая численность около 3,2 тыс. человек. Живут в Ульчском районе Хабаровского края (более 2,7 тыс. человек).Письменность создана в 1970–1980 гг. на основе русской графики.

Ульчи как этнос сформировались в процессе длительных и тесных контактов с нанайцами, нивхами, маньчжурами, негидальцами, эвенками и др.

Насчитывалось около 30 родов. Семьи каждого рода жили отдельно, но ежегодно собирались на традиционный праздник моления небу, медвежьи праздники. Основной социальной единицей была община, которая регулировала отношения внутри селений. Ульчи вели оседлый образ жизни. Возраст некоторых селений насчитывал многие десятки и даже сотни лет. Зимники — зимние жилища ульчей — обычно располагались вдоль берега Амура. С наступлением теплых дней семьи разъезжались по летним селениям и жилищам на островах и речках.

Традиционные религиозные верования ульчей имели сходство с анимистическими верованиями их соседей. Особенно почитались духи неба, тэму — дух-хозяин водной стихии, рыб, морских животных, от которого зависел улов, духи-хозяева мест охоты, гор, скал, рек, Пудя — дух-хозяин огня и домашнего очага, духи предков, покровителей дома. Дуэнтэ эдени — дух-хозяин тайги, представлялся в образе огромного медведя. Охота на этого зверя, поедание его мяса проходили с соблюдением множества табу. Существовал обычай выращивать медведя в течение нескольких лет в неволе. Затем, чтобы умилостивить духа-хозяина тайги, приглашали гостей на медвежий праздник, который сопровождался пиром, игрищами, собачьими гонками.

Во время медвежьих праздников, свадебных и поминальных обрядов выступали сказители. Чаще всего ими были шаманы. Жанры традиционного фольклора ульчей сходны с другими северными народами — мифы и сказки о духах, животных, волшебные сказки, исторические легенды и предания, загадки, пословицы и т. д. Из музыкальных инструментов наиболее характерны примитивные однострунные скрипки, малые свирели, железные и деревянные варганы.