Строки

Наблюдая движение планет и ползание насекомых

Жил в Хабаровске еще не так давно — в 2010 году умер — прекрасный художник Фарид Галиуллин.

Два его последних гобелена (он именно в этой невероятно сложной и трудоемкой технике работал) — Ангелы.

Светлый и темный.

Ну, всем же известно, что у каждого человека за спиной стоят два ангела. У левого плеча темный. Нашептывает подопечному на ухо всякие гадости. Подбивает на плохие дела.

А у правого плеча — светлый. Внушает добрые мысли, радуется, когда человек совершает хорошие поступки, и обливается слезами, если тот поддается на провокации темного.

Так вот, Фарид успел сделать к последней выставке только светлого ангела. И таким он получился истинно Светлым, что все ахнули и сказали: «Фарид, это твоя лучшая работа!»

А темный — не удался. Уж художник над ним и так бился, и сяк, и распускал уже готовые куски гобелена, и снова начинал — все ему казалось не то.

Умер, не завершив работу.

Друзья потом сказали, что это — символично.

Слишком добрый, совестливый и интеллигентный был человек, чтоб смог вложить всю душу даже не во зло, а хотя бы в изображение зла...

Складывает же жизнь иногда такие, почти библейские, притчи.

Удивительно.

Я знаю многих хабаровских художников, но с Фаридом Галиуллиным была незнакома, о чем очень жалею.

Говорят, у него был любимый тост: «Наблюдая движение планет и ползание насекомых...»

Далее следовал текст, который он хотел донести до компании за столом.

Я, когда мне это рассказали, обомлела.

Ведь слоган фактически про меня.

Я в детстве очень любила астрономию — отец тоже интересовался, показывал созвездия на небе, и учительница в школе была хорошая, и звали ее, как мою маму — Августа... Поэтому сейчас, если ночью не сплю, смотрю исключительно канал «Galaxy» — про звезды, про галактики... Умиротворяет.

А еще в детстве у меня было любимое занятие — наблюдать за муравьями.

Я проводила эксперименты: раскладывала в стороне от муравьиных тропок куски рафинада и ждала с мамиными часами в руках: сколько времени потребуется муравьишкам, чтоб обнаружить лакомство? Оказалось, примерно минут пять-семь. Какой-то муравьиный Джеймс Бонд, ведомый шестым чувством разведчика, зачем-то сворачивал с тропы, находил сахар, впивался в него жвалами, но долго в одиночку пировать себе не позволял — подавал сигналы товарищам. Вскоре сахар покрывался копошащейся массой черных муравьиных тел.

А еще я пыталась наладить контакт цивилизаций: партию муравьев из первого муравейника, тщательно промаркированных белой гуашью, перетаскивала во второй, и наоборот — а вдруг, думала, они дружить начнут? Торговлю откроют и так далее.

Как же, открыли, задружились!

Парламентариев моих тупо сожрали. Или уволокли в закрома родины и там засолили на зиму в своих муравьиных бочках.

Я поняла: муравьи кровожадны, дико консервативны, нетерпимы к пришельцам и вообще — крайне несимпатичные создания Господа Бога. Вроде большевиков или фашистов.

Ну и пес с ними.

Не об этом, опять же, речь.

А о том, что если долго и внимательно наблюдать за светилами в небе и насекомыми на земле, можно до многого додуматься.

Простейший, лежащий на поверхности вывод: как прекрасна, возвышенна и недосягаема жизнь небесных сфер и как отвратительно алчное копошение насекомых на куске сахара.

И, разумеется, аналогия — чем мы лучше муравьев?

Да ничем.

Так же суетимся, пытаемся что-то урвать, особенно на халяву, утащить к себе в норку...

Но если вы думаете, что звезды — образец божественной красоты и спокойствия, то сильно ошибаетесь.

Это только в прекрасных стихах говорится, что «звезда с звездою говорит», а композиторам еще и неземная «музыка сфер» слышится.

На самом деле звезды ведут себя куда более агрессивно, чем люди и муравьи вместе взятые: жрут друг друга почем зря, взрываются, толкаются и суетятся не по-нашему, тянут энергию откуда могут (а масштабы катастроф астрономы сейчас, спустя миллионы лет, вычисляют).

В общем, что тут скажешь?

Всюду жизнь, да.

Что наверху, то и внизу.

И нет в мире совершенства.

Наверное, это печально.

И все-таки, «наблюдая движение планет и ползание насекомых», жить гораздо интереснее, чем не наблюдая.

Я провела маленький эксперимент: спросила у коллег — как бы они продолжили эту фразу?

«Хм, черт, даже и не знаю. Наверное, так: «Начинаешь понимать, что все в мире непонятно, ибо и то, и другое — в принципе непознаваемо» (отвечал мужчина).

«Приходишь к выводу, что жизнь хаотична, несправедлива, но прекрасна в своем многообразии» (отвечала женщина).

Да уж.

Дамы смотрят на мир оптимистичнее мужчин, оттого и живут дольше.

А я бы сказала так: «Спасибо тебе, Господи, что создал нас всех: и маленьких, и больших, и великих, и ничтожных. Благослови нас, своих неразумных тварей, если можешь, спаси и сохрани».

В общем, со светлым вас Христовым воскресением, дорогие читатели!

И отдельное спасибо Фариду Галиуллину.

Вечная ему память.

Холст 37 на 37

Давным-давно, не помню, когда это было... (Зачин, как в чукотской сказке, извините.)

Короче, бабушка-чукча Саша вспоминает: миллион лет тому назад в журнале «Юность» было напечатано стихотворение одного начинающего, двадцать лет ему, кажется, всего-то было, гения:

Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.

Чукча Саша пришла в неописуемый восторг, и, как видите, до сих пор эти строчки помнит. Потому что юный гений высказал идею, которая мне, тогда еще тоже очень молодой, была близка: даже в маленьком холсте, написанном великим мастером, красоты и смысла больше, чем во всей нашей длинной, огромной, нелепой и несуразной жизни.

Люди умирают от тоски по совершенству.

Которое недостижимо в принципе. Разве что иногда в искусстве.

И Лермонтов от этой тоски умер, и Пушкин, и Чехов, и сейчас людишки продолжают мереть, как мухи.

Но боже, как зашпыняли, как заклевали во всех газетах и журналах этого несчастного гения, юного пессимиста! Леонид Губанов его звали, ежели кому интересно, посмотрите в интернете. И, кстати, та подборка в «Юности» оказалась первой и последней официальной публикацией в его жизни. Остальное ходило в самиздате. И умер он молодым. Но дело не в этом.

А в том, что мальчишка был прав.

Я с какой стати его, собственно, вспомнила?

Недавно прочитала статью одного американского социолога в журнале «Сноб», который вдруг озаботился необычайно высокой смертностью в России. Статья, кстати, так и называется: «Отчего умирают русские?».

Исследование доброжелательное, что удивительно: американец даже с некоторым недоумением отзывается о наших социологах, которые любят сравнивать Россию с Зимбабве. Хуже, мол, люди живут только там. Да ничего подобного, оказывается: и пьем мы не больше других европейцев, и медицина у нас вполне современная (зимбабвийцам, по крайней мере, не снилась), да и уровень жизни в целом не так уж плачевен. Ну, в глиняных мазанках и соломенных хижинах мы уж всяко не живем и одной маисовой лепешкой в день не питаемся, верно?

А умираем молодыми и чаще, чем во всех других странах. Почему?

Американец честно признался, что за двадцать лет он так и не нашел ответа на этот вопрос.

Кризис? Так он везде кризис. Неуверенность в завтрашнем дне? А кто уверен, скажите пожалуйста? И не надо на перестройку и «лихие девяностые» кивать — тенденция началась гораздо раньше, сразу после окончания хрущевской оттепели.

Такие дела.

"Есть некий специфический русский фактор, которому я никак не могу найти определения. Вероятно, он скрывается в области коллективного бессознательного«,— заключает ученый.

«Правильно!» — бурно отозвались читатели в интернете.

Русские всегда чувствуют себя несчастными, даже когда для этого нет никакого объективного повода.

И я вспомнила своего знакомого, который работал переводчиком в Пекине и однажды рассказал весьма примечательную историю. Как раз в тему.

Едет он, стало быть, по китайской столице на какое-то ответственное мероприятие — форум там или симпозиум, неважно. Погода мерзкая — ветер и дождь. А на душе у него еще гаже. И вдруг замечает у обочины китайца, который торгует с лотка грошовыми тапочками. Тот стоит под дождем, улыбается, и лицо у него абсолютно счастливое. «Надо же, — подумал молодой человек. — У меня два высших образования, я хорошо зарабатываю, на мне туфли за двести долларов, я еду в дорогой машине встречаться с потрясающе интересными людьми, никто из моих близких не заболел и не умер, и я — несчастен. А этот продает тапочки за две копейки, зарабатывает себе на чашку риса в день, мокнет под дождем — и счастлив. Удивительно».

Да уж.
Но вот это — и есть отгадка.

А к чукчам я не зря примазалась. Отдаленные мои предки — коренные камчадалы. Там три народности живут — коряки, ительмены и чукчи. Мама говорила, что наши пра-пра — ительмены. Вероятно, она их себе из филологических соображений в пращуры выбрала: слово незнакомое, а потому звучит интеллигентно.

Ну а мне больше нравятся чукчи.

Они смешнее.

И к тому же — всегда ждут рассвета.

Значит, почти счастливы.

Туда, где цветут лимоны

Мне иногда говорят читатели: мол, Александра Викторовна, почему вы никогда о любви не пишете? А что о ней писать — все уже давно написано, к сожалению. Могу только какие-нибудь глупости вспомнить.

Например, папочка мой меня однажды сильно насмешил.

Он в молодости был повесой (сам признавался, причем с гордостью), девушки это чувствовали и словам его не шибко доверяли.

А некоторые, особо требовательные, просили совершить какой-нибудь отчаянный поступок во имя и в доказательство.

Так вот, чтоб одна красотка поверила в его бессмертную любовь, отец сточил на ее глазах пять лимонов. Без сахара.

Что характерно, не подавился и худо ему не стало.

Ну, чуть-чуть, рассказывал, изжога потом помучила, ерунда.

Девушка зато впечатлилась.

К счастью, это была не моя мама.

Моя была все же поумнее.

А эта уж вовсе какая-то недотепа попалась. Пять лимонов ее поразили, надо же.

Идиотка.

И вот вам еще одна история про любовь, ближе к нашим временам, и куда более печальная.

Жила-была в Хабаровске в начале 90-х годов одна симпатичная умненькая девочка. Студентка. И угораздило ее влюбиться во взрослого женатого мужика. Полного разгильдяя.

Тому, разумеется, было лестно, что такая славная умная девочка его любит, но не более того.

Разводиться и заново жениться он ни одной секунды не собирался, а девочка-то ждала, надеялась, всякие картины грядущего семейного счастья себе рисовала...

Но, поскольку была умна, быстро поняла, что ее персональный Город Солнца — такая же утопия, как и все остальные Города Солнца, плюнула на предмет своей девичьей мечты и скоропалительно вышла замуж за молодого человека, который, в свою очередь, был в нее безответно влюблен и чуть с ума не сошел от радости, когда девочка вдруг согласилась.

Он, наивный, подумал, что она его тоже вдруг полюбила. Ну, оценила наконец его беспримерную преданность, а также редкий ум и талант.

Она, конечно, оценила — преданность, ум и талант и раньше в глаза бросались, слепой бы не заметил. Однако вот ведь в чем гадство нашей жизни и загадочность непостижимой женской души — не полюбила.

Хотя обязанности жены и матери (да, уже матери — у них ребеночек родился) не игнорировала. Справлялась вполне успешно.

Но молодого человека начали мучить страшные подозрения. Парень стал замечать, что в жизни своей обожаемой жены он исполняет роль некоего необходимого предмета мебели: что-то вроде шкафа. Открыли — закрыли.

Кофточку повесили. Трусики и полотенца аккуратно сложили. Тряпочкой дверцы заботливо протерли во время уборки.

И все.

А хотелось-то большего.

И вот он отважился на эксперимент.

Нарочно напился почти в лоскуты, хоть был к спиртному вполне равнодушен, приполз кое-как домой, пошумел, поронял ключи и вешалки в прихожей, потом плюхнулся в кресло перед телевизором.

Очень надеялся, что жена ему скандал устроит. Хотелось поругаться, потом сладко помириться, признать свою вину... Ну, чтоб все было, как у людей.

Утром с горечью мне рассказал (мы с ним вместе работали):

— Иду домой, натурально шатаюсь, думаю, сейчас жена мне скажет: «Ты — пьяный? С ума, что ли, сошел? А где молоко для ребенка?» А я отвечу: «Молоко по дороге потерял. Так случилось — с ребятами случайно засиделись, прости, дорогая...»

А она, представляете, даже НЕ ЗАМЕТИЛА, что я в хлам. Сказала только: «Есть хочешь? Иди на кухню, там рис с курицей, разогрей». Повернулась и ушла к сыну в комнату. И про молоко не спросила. Наверное, она меня совсем не любит.

«Ох, наверное!» — подумала я, но, конечно же, ничего такого не сказала.

И, конечно, они давно развелись.

Увы.

Если молодая жена ни по какому поводу никогда не закатывает скандалов, это не обязательно означает, что у нее золотой характер и воспитание, достойное выпускницы Смольного института.

Скорей всего, муж для нее — пустое место. Перед пустым местом с какой стати разоряться?

...А своему разгильдяю эта девочка (ах, уже не девочка — сыну ее скоро двадцать лет стукнет, бежит время!) до сих пор письма по электронке пишет. Видимо, по-прежнему любит.

А ему по-прежнему лестно, что такая умная и красивая женщина его, старого дурака, не забывает.

Но опять же — не более того.

И, кстати, о лимонах, с которых я начала речь. У Гете есть хорошая строка: «Dahin, dahin, wo die Zitronеn bluen!» («Туда, туда, где цветут лимоны!») Как раз о сути любви.

Поблизости эти проклятые цитрусовые не цветут никогда, даже если благоухают на родном подоконнике. Благоухают, да. Но мелкие какие-то, заразы, корявые. Тьфу.

Не те.

А те — всегда далеко.