Поэтические миры Елены Добровенской
В стихах Елены Добровенской много музыки, воздуха, света, простора. В них живет родная сторонка и большая страна, огромный мир — Земля. Дальневосточные рыбаки «в тяжелых горбатых робах, на которых чешуя светится, как медали»; «соленое солнце, уходящее в море золотою рыбой».
За строками стихотворений — Амур, Желтое море, Владивосток, Рига с фантастическим Домским собором, Урал, Сибирь и Магадан, Греция с Коринфским заливом, славный град Петра, старый лупоглазый хабаровский трамвай, Москва, Кремль, лондонский туман, Байкал, Бутырка, жаркий пляж Таиланда. В текстах сходятся Восток и Запад. Таков масштаб и размах поэтического пространства Елены Добровенской. И в этом «неограниченном пространстве», как и положено в поэзии, случаются удивительные вещи: культурный код порубежной эпохи — XX и XXI веков — начинает творить чудеса.
Сквозь шум времени слышны голоса Мандельштама и Блока, Федерико Гарсиа Лорки и Басё, Босха и Бога, Ли Бо и Эйнштейна, Пушкина, Ван Гога, Маркеса, Ванги, Карла Иваныча Росси, Лао-Цзы, двух (или трех?!) Толстых: Льва Толстого и Алексея Толстого (которого?), Бродского, Ницше, Сартра, Шнитке... С ними перекликаются дядя Миша, Зоя, мама, дед, бабушка, рыбаки.
Ах, как густо населен этот поэтический мир!
Ажурными аллюзиями изящно сплетено посвящение Осипу Мандельшаму, круто замешанное на текстах знаменитых «Шерри-бренди», «Века-волкодава», «Мы живем, под собою не чуя страны». Стихотворение не только обращает нас к творчеству Мастера, но и заставляет вглядеться в себя и в наш век, взяв Мандельштама в проводники-посредники.
Осипу Мандельштаму
Все бредни, Мандельштам, смеющийся посредник
Меж нами и звездой, наследник черных ям
И ямбов, и цепей, и музыки последней.
Все бредни, Мандельштам, где бренди, Мандельштам?
Не волк, скорее — вол, с воловьими глазами,
Не золотистый мед, а злой Владивосток,
Все бредни, Мандельштам, тебе ль не предсказали,
Что на тебя — вола — найдется век твой — волк
Что старый зек — душа — начнет орать, ликуя,
Когда ты упадешь, и только солнца штамп
Скрепит печатью смерть. А мы живем, не чуя...
Все бредни, Мандельштам... Все бредни, Мандельштам...
Стихотворения Елены Добровенской — это тексты со сложной ассоциативной структурой, настоящие шкатулки с секретом. Хозяйка владеет ключами и тайнами смыслов. Читатель поспешный, неподготовленный, но искренне любящий поэзию, конечно, тоже найдет для себя немало интересного. Кто-то, может быть, обратит внимание на музыкальность стихов автора, попробует их напеть — и у него это обязательно получится. А поклонники творчества поэта наверняка вспомнят, что в непростом 2014 году в Москве, в издательстве «Спутник+», вышла книга «Так начинался джаз». Сборник песен (для голоса в сопровождении акустической гитары) дальневосточных авторов Романа Романова (музыка) и Елены Добровенской (текст/ стихи). Оригинальные поэтические тексты и ноты сделали книгу уникальной:
Мы окунались с дождем в купель,
Мы выпевали тебя, апрель,
Радуга спрятала тысячу фраз,
Так начинался джаз!
У Елены Добровенской много отличных поэтических циклов, с хорошо выстроенной структурой. Ключевые стихотворения циклов, подборок стихов предполагают поэтическую интерпретацию. Судите сами: «Рыбак», «Радуга», «Обниматель котов», «Навстречу Ли Бо», «Дерево об одном крыле». Для меня «Обниматель котов» и «Дерево об одном крыле» — уже целые «повести, состоящие из одних названий», безразмерные авторские метафоры. «Дерево об одном крыле» — целиком метафорический текст, который можно назвать стратегической метафорой поэта: «Слово было в начале. И Слово придет в конце». Текст этот устремлен в звездные пространства поэзии и Божьего света, а еще — отлично инструментован, оформлен красивыми звуковыми перекличками-повторами: корни — крона, солнце — слово.
Дерево об одном крыле
Зарычало внезапно дерево, будто лев.
Это певчее дерево об одном крыле,
То ли пленное, то ли свободно так,
Что ему улететь — ну такой пустяк,
Что оно легко оторвется от всей Земли,
Поплывет в пространстве, как звездные корабли.
Эти корни касаются темных и тайных лет,
Эта крона почти упирается в Божий свет.
Солнце в трещинке каждой, в певчем его лице...
Слово было в начале. И Слово придет в конце.
Звукопись стихотворений Елены Добровенской может быть темой отдельного разговора или филологического исследования, она у автора — «корневая», изначальная, кажется, что сначала рождается звукоряд, ритм, мелодия, они сплетаются в солнечную сеть, а уж потом в эту сеть попадают слова-рыбины, которые выплескиваются из реки-поэзии. Вот так я воспринимаю стихотворение «Куст».
Куст
Рыбалка. Речка. Рябь едва видна.
Светлеет небо, и заря нежна,
И розовые отсветы на теле,
Но комары, заразы, одолели.
Их, кровопийц, все больше каждый год.
Напрягся спиннинг. Кто-то там клюет.
Рыбак поймал огромного сома.
Рыбак священнодействует — шаман!
И бьет в экстазе в небо, будто в бубен,
И пляшет, и с ума сошел как будто.
Сом — это жизнь сама, удачи знак,
Но, к счастью, я не сом и не рыбак,
И знает это добрый наш создатель:
Я — наблюдатель.
Я — куст, из уст которого летят
Слова, когда они того хотят.
Рыбак уху готовит. Дух пьянящий!
И куст зашевелился говорящий:
«Ко мне, сюда, в движение стиха
Зачем-то ваша приплелась уха,
Зачем-то подвернулась ваша рыба.
Сварился сом. Рыбак сомлел. „Спасибо!“
Сказав кому-то, может быть, и мне...
И я опять остался в тишине».
В тексте стихотворения «Куст» много музыки и вкусной звукописи, приправленной отличной паронимической аттракцией: «Сварился сом. Рыбак сомлел. „Спасибо!“ » или «Я — куст, из уст которого летят/ Слова, когда они того хотят».
Лингвистически объяснение явлению паронимической аттракции, или парономазии, дал знаменитый Роман Осипович Якобсон, тот самый, о котором когда-то написал Владимир Маяковский в своем «Товарищу Нетте, пароходу и человеку».
Именно Р. О. Якобсон в работе «Лингвистика и поэтика» описал паронимический эффект, «эффект обманутого ожидания». Парономазия — смысловое сближение слов с подобным, сходным звучанием — широко распространенный стилистический прием в фольклоре, в афоризмах, в литературных произведениях разных жанров: Мал да удал; à la guerre comme à la guerre (на войне как на войне); Dum spiro spero. В поэзии Марины Цветаевой один из любимых приемов — паронимическая аттракция: «белорук — белокур»; «И душный ветер прямо в душу дует...».
А у нашего дальневосточного поэта — «В стихах упорно бродит Бродский».
Звукопись — несомненная примета идиостиля Елены Добровенской. Другая его примета — оригинальная цветопись и светопись. Светом «пропитаны» ее строки. Но поэт пишет не пасторально-пастельные тексты: в них и реальные страшные картины жизни, и совсем не целебная грязь, однако света всегда больше и он побеждает. Это у ее рыбаков «И чешуя на робах / Светится, как медали».
Светом пронизано стихотворение «Рыбак»:
Рыбак
Ликом вовсе не светел,
Не желая побед,
Он закидывал сети
И вытаскивал свет.
В робе, потом пропахшей,
Грузный, грязный, как ил,
Мокрый и настоящий,
Свет он людям дарил.
Не могу не сказать об удивительных олицетворениях и метафорах в стихотворениях Елены Добровенской: у нее гудит колокольное слово, колокольная рифма; светят глаза костра, завораживает пляска маленьких костров; у горной речки глаза слезятся; А сердце выскочит рыбой алой. / И растворится в воде устало; в стихах строятся соты из дней; синяк трепещет, и светит подобно флагу; Шевелится весенний гром; а героиня играет солнечный гимн. Ее волнует, что «В сердце Земли прицелился пулемет, / Нашу планету хотят разорвать на части».
Поэт умело нанизывает сказку на кукан рифм и ритмов. Однако в текстах стихотворений немало не только понятных всем любителям поэзии образов, но и вкраплений иных культурных кодов, делающих строки Елены Добровенской многомерными, мерцающими смыслами и отголосками разных культур, затекстовых знаний.
Имена собственные — одно из проявлений идиолекта (или индивидуального стиля) поэта. Исследованием имен собственных занимается особый раздел языкознания — ономастика, изучающая имена людей и животных, мифических существ, стран, рек, гор, поселений. В произведениях Елены Добровенской функционирует богатая ономастическая система. В поэтическом пространстве ее стихов встречаются представители разных эпох, культур, национальностей. Заглянем хотя бы в одно стихотворение, чтобы ощутить тугой пульс его смысла:
Я — ручей
Мы тоже не всего читали Шнитке...
Вишневский
Не всего я читала Шнитке,
Не всего Льва Толстого пела,
Но душа не была хлипкой,
Даже если болело тело.
От обиды, что горя горше,
На горячих руинах марта
Не кричу я: «Да что ж Ты, Боже!»,
Не цитирую всуе Сартра.
Эрудиты — куда б мне деться! —
На цитату цитату нижут.
Я ж — ручей, я впадаю в детство,
А ручьи не читают Ницше.
Акварелю и жду апреля.
Ощущая: еще живая!
И рисую уже неделю,
В небо кисточку окуная.
А еще стихотворения Елены Добровенской добры и оптимистичны, она не боится подшутить над собой и всегда найдет повод улыбнуться, как дельфин, и улыбнуть читателя.
Морское
Иду походочкой моряцкой,
Как будто я не дочь, а сын,
Махая шапочкой дурацкой
И улыбаясь, как дельфин.
И вид как будто бы неброский.
Но сразу видно: молодец!
В стихах упорно бродит Бродский,
Венецианский не купец...
И так уж эта смесь гремуча!
И гром гремит — святая весть;
Рождает дождь большая туча,
И понимаешь: счастье есть!
Все верно: счастье есть, когда «не пишутся — случаются» новые стихи, через которые мы по-новому смотрим на время и на себя в этом времени, и ждем, что...
...архитектор Карл Иваныч Росси
Такую спроектирует нам осень,
Такую радость и такую синь,
Что, наконец, сольются ян и инь.
Елена КРАДОЖЁН-МАЗУРОВА
Елена Добровенская
«Подчиняясь старенькому кларнету»
Времена
Все смешалось: кони и их подковы,
Фонари, аптеки, ацтеки, Козьмы Прутковы,
Мировая тоска, за ней — мировой запой,
Шпиц, одетый, как барышня, Алексей Толстой. Ой!
Далеко ль от глагольной рифмы до алкогольной?
От: «Стреляй, братишка!» до: «Ой, как больно!»,
Далеко ль собираемся? Может быть, в темный лес,
Где двадцатого века уже не скрипит протез?
Колокольная рифма. Пушкин да карантин.
Сколько было всего! Остался лишь сукин сын.
Откроется
Вот деревья в молитве своей бессловесной,
Сквозь кору проступающий Бог их древесный,
Вот и ветер, сбивающий с ног.
Упадешь — и откроется Бог.
Под твоею корою, какие там лица?
Глядя в небо высокое Аустерлица,
Слышишь ты тишины голосок:
Упадешь — и откроется Бог.
Праздник
Когда от мировой тоски смертельной
Спасет меня твой голос акварельный,
Пронзительный споет ультрамарин.
Свечой оплывшей уплывая в сплин
Закончит песня черную работу,
И будет воскресенье, а в субботу
С тобою, может быть, поговорим.
Что ты рисуешь, вечный пилигрим?
И будут краски петь, перетекая
От нашего Амура до Китая,
До края мира, до его основ.
И это все произойдет без слов.
И архитектор Карл Иваныч Росси
Такую спроектирует нам осень,
Такую радость и такую синь,
Что, наконец, сольются ян и инь.
Удержаться
Сводки новостей, как с войны,
И все меньше, Господи, нас...
Будто не бывало весны,
Будто бы не лето сейчас.
И полынным временем полн,
Пережить пытаешься срок,
Будто бы и не было волн,
Что бежали к нам на песок.
...Удержаться. Хоть полчаса
Продержаться в блеске зарниц.
Грозные сейчас небеса...
Но держаться надо за них.
То деревце тонкое
То деревце тонкое, тихий струящийся свет,
То деревце тонкое — силы и правды такой,
То деревце тонкое — лучше спасения нет,
Мы вырастем вместе, с тобою я буду живой!
То дерево прочное, мощное, смотрит вперед,
То дерево сильное даже в огне не горит,
То дерево старое, пусть оно переживет
Тягучее время, в котором болит алфавит!
То дерево сильное, старое, прочное, мощное то,
То деревце тонкое, тихий струящийся свет,
То деревце, дивное дерево, видел ли кто
На ветках мерцанье, но только не яблок — планет.
Березка
А когда запечатала рваную рану пчелиным воском,
Вот тогда поняла — ведь это же я, березка,
Не зиянье дыры, не черное отрицанье,
А свеченье коры, нагое ее мерцанье.
Эти хрупкие плечи крыльев скупых не скроют!
Гулкий, мощный и млечный сок течет под корою.
Я ведь дерево тоже. Мерцаю. Гляжусь неброско.
А под белою кожей — кровь ли? Кровь ли течет, березка?
Кто?
Бедный мой Басё, ты всегда босой,
Ты в любых стихах непременно бос,
Не японский бог твой, слегка косой,
А сквозь марлю дня проступает Босх.
Но, возможно, всё же глаза мне врут?
И, возможно, все-таки, это Бог?
Кто лягушкой прыгнул в твой старый пруд,
Родниковым всплеском отметив слог?
Кто стоит за буквами в феврале,
Брат мой, знаешь, как я тебя люблю?
Ничего, что холодно на земле,
Я, Басё, ботинки тебе куплю.
Кларнет
Говорил мой дедушка: «Миру — мир!»,
Прижимая кларнет, как частичку Бога.
Хорошо темперированный клавир.
Плохо темперированная эпоха.
В ней играл мой дедушка. Жил, посмев
Превратиться в музыку. Он любил солянку.
Он рассказывал, как крылатый лев
На спине катает венецианку,
Как безногий дяденька-инвалид
Вдруг исчез, сначала добыв победу,
И о том, как солнце внутри болит,
Подчиняясь старенькому кларнету.
Неотправленное письмо к Тео
Я писал сто тысяч красок земли,
Небо, доходящее до предела.
Тео, мы ведь рядом с тобою шли.
Горный мел нам брат. Трудно жить без мела.
Разбежаться в стоптанных башмаках,
Прыгнуть в небо, прямо в нутро заката,
Позабыть про липкий ползучий страх.
Горный мел мне брат. Трудно жить без брата.
Защити меня, я пока что жив.
Брезгует, как видно, и смерть-старуха.
Знаешь, Тео, видел вчера во ржи —
У Земли отрезано тоже ухо.
День соленой кровью пропах, вот жуть!
Он не то, что, Тео, слегка подсолен...
И осталось только, за что держусь:
Ты и краски, солнышко и подсолнух.
Тут нужна ведь смелость, а я — не смел,
В теле закипели морские воды.
Только знаешь, Тео, твой горный мел
Подарил не дни — подарил мне годы.
Защити меня, я пока дышу,
Только надоело скупое тело.
Ты прости, что так невпопад пишу,
Это попрощаться хотел я, Тео.
