Старинная японская фотография в Хабаровском краевом музее имени Н. И. ГродековаИскусство фотографии прижилось в Японии не сразу. Консервативное общество вначале даже считало его вредоносным. Поговаривали, что можно лишиться души или умереть, если твое изображение окажется «на картонке». Поэтому некоторые японские фотографы уезжали работать в другие страны. К таким путешественникам, например, относился г-н Ичидзи Такеучи, чей доходный дом и ныне украшает главную улицу Хабаровска по адресу Муравьева-Амурского, 7. А если бы Такеучи-сан остался в Японии, то застал бы переломный момент, когда фотографическое направление стало набирать популярность, а японские первопроходцы нового жанра принялись создавать свой стиль. Нынешним летом хабаровчане могли видеть в Хабаровском краевом музее имени Н. И. Гродекова коллекцию старинных японских фотографий из собрания московского Мультимедиа Арт Музея. Удивляться традициям татуирования среди японцев, любоваться азиатскими пейзажами XIX века, рассматривать необычные одежды и музыкальные инструменты. Постановка ритуала сэппуку, который часто называют харакири, приветливые гейши, храм у тихого побережья: атмосфера старой Японии. Хотя бытует формулировка «раскрашенная фотография эпохи Мэйдзи» (1868–1912), вернее было бы сказать «японская фотография для иностранцев». Такой она и была, когда фотоискусство прочно закрепилось в Стране восходящего солнца и местные фотографы поняли, что именно традиционные мотивы, изображенные на бумаге и подкрашенные, можно неплохо продать приезжим. Для своих граждан выпускались аналогичные фотографии с другими сюжетами. Большинство фотографий этого периода постановочные и практически все сюжеты лирические и умиротворяющие. Позировали не настоящие военные или обитательницы чайных домиков, а актеры. Зато подходили к созданию такой постановки очень тщательно, подбирая настоящие костюмы и предметы. В трилогии Николая Задорнова «Сага о русских аргонавтах» («Цунами», «Симода», «Хэда») рассказывается о событиях 1850-х гг., когда русские моряки во главе с адмиралом Евфимием Путятиным после того как буря потопила их корабль, на четыре месяца были вынуждены остановиться в японской деревне Хэда. По воспоминаниям офицеров, за это время русские сблизились с жителями островов. В Хэда до сих пор проводят «Путятин-мацури» — своеобразный фестиваль дружбы. И русско-японский памятник, изображающий лодку с адмиралом и двумя японцами, имеется. Стоит он в городе Фудзи. А вот что любопытно: первые фотографии японской земли были сделаны «оппонентами» русских моряков — командой американского коммодора Мэтью Перри, которому в романе Задорнова уделено много внимания. Было это в 1853–1854 гг. При этом старейший сохранившийся снимок (расплывчатое изображение Симадзу Нариакира, главы княжества Сацума, ныне префектура Кагосима) датируется 1857 г. Хотя первая фотокамера появилась на островах девятью годами ранее, в 1848-м. Начать фотографировать родную землю японцам мешал простой факт: они не умели закреплять изображение на бумаге. И вот в Японию явились американские военные суда с категорическим предложением заключить торговое соглашение. Одновременно приплыли русские моряки, корабль которых позже затонул недалеко от залива Симода. Это, кстати, был последний парусный фрегат «Диана», построенный для российского флота. Именно благодаря его крушению японцы научились строить собственные корабли. Что-то умирает, что-то рождается. Закон жизни. В то же время, когда Путятин с командой собирал в японской деревне новое судно, попутно обучая местный народ азам кораблестроения, американцы показывали жителям Страны восходящего солнца, как фотографировать и закреплять снятое. Так родилось собственно японское фотографическое искусство с американскими, выходит, корнями. Кто знает, если бы «Диана» не пошла ко дну, может, именно русские стали бы фотопервооткрывателями Японии? «Сясин о торимаска?» («Сфотографируемся?») — могут спросить у вас в Японии. Собственно, когда речь идет о японской фотографии, оказывается, что слово «ся-син» переводится как «изображение реальности». Появился этот термин еще в V веке и в ту пору обозначал рисунки к книгам, в которых рассказывалось об исторических, а порой и мифических героях. Среди множества заимствованных иностранных слов термина «фотография» долгое время не было (хотя сейчас употребляется слово フォト — foto). Первые фотографии — исключительно портреты знатных людей и постановочные кадры. Ничего личного: не счастливая семья на прогулке, не праздник в городском храме. Отношение к фотографии в стране Ямато изначально было не таким, как у европейцев. Фотография наследовала принципы укиё-э (картина изменчивого мира) — традиционной японской гравюры, появившейся в XVII в. А укиё-э в свою очередь появилась в ответ на запрос небогатых слоев населения, которые не могли себе позволить картины, но иметь дома произведение искусства хотели. Впоследствии фотография «переняла эстафету» у этого направления искусства. Отсюда и сюжеты — прекрасные девушки, мужественные воины, знаменитые пейзажи. К «Старинной японской фотографии» в Гродековском музее тоже стоит относиться не как к фотовыставке, а как к выставке художественных работ. Первое, на что обращали внимание пришедшие на ее открытие — яркая краска на определенных участках фотографий. Но дело тут не в особенном художественном вкусе японцев, а в качестве красителя. Некоторые цвета сильно выгорели за десятилетия, а кое-какие неплохо сохранились. Много вопросов гости задавали об истории татуировок в Японии, хотя в экспозиции была представлена всего одна такая фотография. Считается, что татуировки японцы переняли у айнов — исконного населения японских островов. Хотя китайские путешественники еще в 622 г. н. э. делали заметки о древней традиции нанесения рисунков на тело женщин на острове Рюкю. Исследователь из Поднебесной заметил сходство с узорами Тайваня и предположил, что у этих изображений единое южное происхождение. Между тем айнская культура с годами смещалась на север, вытесняемая японским народом. Вероятно, в Японии существовало как минимум два источника обычая татуирования. В период Кофун (250–538 гг. н. э.) татуировки были распространены среди небогатых слоев общества в тех местах, где климат мягкий. В определенном смысле рисунок заменял одежду, выполняя и информативную роль — сообщал, откуда родом человек и чем он занимается. Позже сформировалась традиции татуирования среди пожарных, которые тушили огонь практически обнаженными и «прикрывались» татуировкой. В 712 г. в Японии появилась первая печатная книга с описанием татуировок и их роли. В первом случае это был символ высокого социального статуса, во втором знак преступника. Появляется разделение — и начало того искусства, которое много веков спустя воплотится в фотографиях, которые представляли в Гродековском музее. Примерно с VIII в. женщины, служившие в богатых чайных домах (в обиходе чаще всего их неверно называют «куртизанки»), наносили на свое тело изящное изображение — имя возлюбленного и покровителя в окружении цветов, птиц или узоров. В сознании многих людей цветная татуировка ассоциируется с якудза. Но только в 1232 г., когда ввели кодекс Дзёэй («Дзёэй сикимоку»), в котором приказывали «награждать» преступников татуировкой, она действительно стала символом принадлежности к преступному миру. Хотя еще много лет в среде чайных домиков и среди актерского сообщества сохранялись традиции декоративного татуирования. Гости выставки по традиции задавали вопросы и о квартале Ёсивара. Это место появилось в Токио в 1617 г. Как и с татуировками, по этому поводу закрепился стереотип, что гейша — японская куртизанка, а Ёсивара — квартал борделей. Но Ёсивара был центром и источником моды, в его домиках придумывались новые прически и способы завязывания оби (традиционного пояса для кимоно), девушек обучали мастера танца и игры на традиционных музыкальных инструментах. Здесь же располагались театральные студии и сам театр кабуки («искусные песня и танец») и более академичный театр но («мастерство, талант»). Интересно, что первоначально в кабуки выступали исключительно женщины, но указом 1629 г. им было запрещено показываться на сцене. Что касается тетра но, то его пьесы собирали исключительно образованных людей с тонким вкусом. Если для просмотра спектаклей театра кабуки требовалось просто некоторое знание японской истории, то постановки но были глубоко символичны и предназначались для узкого круга ценителей. В фонде Мультимедиа Арт Музея есть фотографии гейш и музицирующих девушек. Интересная фотография «Прически и пояса», датируемая 1880–1890 гг. Это изображение четырех молодых гейш, сидящих на скамейке спиной к зрителю. Первые повязывали пояса оби сложным узлом на спине, а вторые — простым узлом на животе. Развязать свой пояс гейша без посторонней помощи, как правило, не могла. Гейко были душой чайного домика, умели поддержать разговор, разбирались в тех самых пьесах но и знали новости высшего света. Одни пели, другие танцевали или играли на инструментах. Свои умения девушки оттачивали годами. Минэко Ивасаки, автор книги «Настоящие мемуары гейши» (в русском переводе), писала, что за все годы обучения один раз пропустила занятие по танцам. Бессонная ночь или высокая температура не были причиной пропуска, несмотря на раннее время занятий и тот факт, что они были ежедневными. Отдельное направление — пейзажная лирика. «Водопад Мино близ Кобе» или «Ворота тории святилища Тюгу на берегу озера Тюдзэндзи и гора Нантай, Никко» — это невероятно уютные и живописные виды, в которых покой сочетается с истинно японским представлением о красоте, то есть «живом расположении деревьев, тропинок и камней». О коллекции раскрашенной фотографии можно прочитать на сайте Мультимедиа Арт Музея. И этими словами, пожалуй, стоит закончить: «При всей неестественности во многих композициях невольно проскальзывает неподвластное художнику дыхание жизни: смазанные фигуры-призраки на улицах, непосредственные проявления эмоций у второстепенных персонажей и „некрасивые“ с точки зрения профессиональной европейской фотографии моменты, например, процесс вкушения пищи, где герои застыли с открытым ртом». Анастасия МАГНУС |
|||
|