Фиалки на фоне задымленного пейзажа

Горит солома — валит дым,
сгорает сердце — кто увидит?
Поговорка

Ирина Николаевна Струнова преподавала в местном институте искусств сценическую речь. Стройная, элегантная, она была, что называется, дама вне возраста. Пепельные волосы и зеленые глаза, со вкусом подобранные украшения позволяли считать ее как рано поседевшей, так и прекрасно сохранившейся женщиной. Она жила в однокомнатной квартире, главную ценность которой, несмотря на изысканность интерьера, составляли книги. Они теснились на полках, лежали на столе, поблескивали потускневшей позолотой на корешках и могли рассказать о вкусах и пристрастиях хозяйки больше, чем все слухи и домыслы.

Сегодня у Струновой с утра были индивидуальные занятия с первокурсниками. Молодые дарования обоего пола возникали перед ней в различных ипостасях и старались потрясти, приковать к себе внимание или, на худой конец, удивить. Она слушала, останавливала, указывала, отправляла, оставаясь сдержанной и чуть снисходительной к их молодости и самонадеянности. Наконец дверь за очередным гением закрылась, и Струнова с облегчением перевела дыхание. Хотелось курить. Она порылась в сумке, отыскивая зажигалку, но тут в дверь снова постучали, вернее, поскреблись, и в аудиторию неуверенно заглянула Даша Зотова. Длинноногая, в коротенькой юбчонке и с книгой, прижатой к груди, она была, пожалуй, самой неудачной из первокурсниц: какая-то неловкая, замкнутая, ни одного задания толком не выполнила.

— Ну, что у тебя?

Пройдя на подгибающихся ногах к столу, Даша положила на него книгу, нашла нужную страницу и, ткнув в нее наманикюренным ногтем, пробормотала:

— Вот. От сих и до сих.

«Господи! — мысленно воззвала Струнова. — И это студентка актерского факультета, будущая актриса!»

— Читай.

Накручивая пряди волос на тонкие пальцы с тонкими ободочками колец, Даша начала, запинаясь, монотонно читать. Струнова отошла к окну. Летел редкий снег, и пейзаж за окном напоминал поселение, на фоне которого Струнова со своей пепельной стрижкой и шалью, спадающей с плеча, казалась экзотической птицей, по недоразумению залетевшей из райских кущ в эту богом забытую дикую местность. «Черт возьми, — привычно ругнулась она про себя. — Вечный пустырь и вечный ветер. Есть ли что другое на свете?»

Внезапно в аудитории что-то неуловимым образом изменилось. Так же летел снег за окном, несвязно бормотала текст нерадивая студентка, так же хотелось курить, и Струнова то и дело подносила к губам незажженную сигарету, но вдруг завороженная не то интонацией, не то смыслом произносимого текста, Ирина Николаевна удивленно прислушалась. Даша сидела, низко склонившись над книгой, но ее голос, словно ручей подо льдом, вдруг прорвался какой-то глубокой нотой и нежно запел, зазвенел. В нем звучали и этот белый день, и быстротечность жизни, и сладость надежды, и прощания, и встречи.

Когда студентка замолчала, голос ее, казалось, все еще продолжал звучать в тусклом свете пыльной аудитории. Ирина Николаевна подошла и села рядом на соседний стул. Она отвела волосы с порозовевшего лица девушки и сказала:

— Ну, молодец, хорошо прочитала. И отрывок хороший выбрала...

Помолчала и потеплевшим голосом добавила:

— Трудно тебе приходится, Даша?

Дашины плечи под тонкой водолазкой чуть дрогнули.

— Да нет, учиться нетрудно, а так, вообще... иногда, — неразумительно пробормотала она и замолчала.

— Ничего, все образуется. Я помогу.

Струнова тонко очерченным карандашом сделала пометки на полях книги и отпустила Дашу. Никто больше не рвался в аудиторию, и можно было спокойно пойти покурить, но она почему-то забыла о своем желании.

Занятия в институте давно закончились, но Струнова не спешила уходить. Она посидела на кафедре, выкурила сигарету, выслушала коллегу, которая в очередной раз поведала сагу о своей постылой семейной жизни. Еще раз перечитала письмо от подруги из Питера. Да, в Питере когда-то была семья, муж, развод с которым, а главное, раздел имущества, оставил чувство непроходимой тоски. От него хотелось бежать как можно дальше, хоть к черту на рога, хоть на край земли. «Вот он, край земли, дальше некуда, — думала Струнова. — Все прошло, забылось, и зовут вернуться, предлагают работу, но теперь уж я сама не могу. И неизвестно, что меня здесь держит».

Впрочем, Ирина Николаевна лукавила, она прекрасно понимала, что и, главное, кто держит ее в этом славном городе Ха. «Все продано, все предано, разглядывая в крошечном зеркальце пудреницы свои глаза, пробормотала она, — из какой это пьесы? А, неважно. Только и осталось, что учить молодежь повторять чужой текст».

Подходя к дому, Струнова увидела сквозь сумерки в воротах знакомую сутулую фигуру Мити Калитина. На ветру метался огонек его сигареты.

— Митя, что случилось? Я думала, ты в театре. А как же спектакль?

— Отменили спектакль, — хрипло отозвался Калитин, — в связи с большим наплывом публики. Я к тебе. Пустишь?

Калитин был на двенадцать лет моложе Струновой. Их отношения начались, когда он учился в институте, и продолжались вот уже несколько лет. За это время Калитин окончил институт, играл в театре, женился («Жена
Наташка», — представлял ее друзьям), развелся. Потом уехал, снимался где-то, снова женился («Танька, жена», — писал в письме), и опять неудачно. Теперь вернулся с очередной женой, которую никому не представлял. Для простоты обозначения в случае необходимости Струнова называла ее «Танька-Наташка», Митя не спорил. Похоже, брак его опять не задался, впрочем, Струнова не вникала. Митя поник, потускнел, начал выпивать. Струнова понимала, что периферийный театр для талантливого репертуарного артиста не предел мечтаний. Но как помочь ему? Чем? Ведь все дано человеку: профессия, внешность, талант. Право, так и кажется иногда, что мы сами кузнецы своего несчастья.

Они пили чай с мелиссой и медом из глиняных чашек шоколадного цвета. В квартире было уютно, мягко светила низко висящая над столом лампа.

— Жизнь, в общем, проиграна и летит в тартарары, — произнес Калитин, картинно откидываясь на диванную подушку, и Ирина Николаевна подумала, что и у него эта фраза из какой-то пьесы. — Понимаешь, мне здесь больше нечего ловить.

— Отправляйся в столицу.

— Поздно.

— Но ведь так нельзя, надо как-то выбираться.

Калитин посмотрел на точеный профиль сидящей рядом женщины и подумал, что она, вероятно, ждет от него каких-то иных слов. Но какие, к черту, слова, если сама судьба столкнула их однажды, и с тех пор ни сойтись и ни расстаться они не могут. Он взял ее руку, унизанную перстнями, поднес к губам.

— Знаешь, — сказала Струнова, — у меня на курсе девочка одна проклюнулась. Ходила такая неловкая, зажатая, что-то лепетала, и вдруг — раз!—и взяла за живое. Думаю предложить ей подготовить к зачету рассказ Куприна.

Митя встрепенулся.

— «Фиалки»? Тот самый, наш... Я угадал?

— Ты угадал.

Калитин уткнулся головой ей в колени, спрятал лицо в складках платья.

— Теперь будешь ее опекать. Ты и меня опекаешь. Все думаешь, как бы помочь, поддержать. Стою ли я того?

Струнова прикрыла вспыхнувшие глаза. Казалось, еще миг, и сорвутся с ее губ слова, в которых растворится холод недоговоренности, отчуждения, иронии. Все станет на свои места, и жизнь улыбнется им в этот холодный вечер, который приник к окну своими фиолетовыми глазами, раскачивая на ветру фонари. Но миг этот блеснул, как молния, и исчез. Струнова выпрямилась на диване.

— Нужен ты мне очень, — высокомерно произнесла
она. — Тоже мне, нашел опекуншу.

Когда Даша перешла на третий курс, Струнова сказала:

— Не знаю, какую карьеру можно сделать в нашем театре. По-моему, тебе надо работать с микрофоном. Для начала, что ты думаешь о радио?

Даша растерянно хлопала ресницами.

— На радио? Это что же, диктором?

— Ну почему диктором? Есть масса вариантов. Все от тебя зависит. Подумай.

Но Даша, глядя на Ирину Николаевну, невольно думала о том шлейфе слухов, который тянулся за ней. Неужели это правда, что у нее роман с этим актером из драмы, у него еще жена — посредственная актриса с толстыми ногами? Из-за этого Струнова якобы собирается уезжать. Нет, не может быть, не верю.

— Ирина Николаевна, а вы нас не бросите? Говорят...

— А, уже говорят, — рассмеялась Струнова. — Ну город! Да нет, в ближайшее время я еще не уеду, не бойся. Доведу курс до конца. А ты все же подумай о моих словах.

Однако после семестра как-то внезапно, ни с кем не попрощавшись, Струнова уехала. После окончания института Даша попала в театр и надолго застряла там среди тех заплесневелых кулис, от которых ее предостерегала Струнова. Мелкие страсти, мышиная возня, фальшивый пафос и отсутствие зрителей — все было скучно, привычно, но, как это ни парадоксально, устраивало. Притерпелось, притерлось как-то.

Однажды после гастролей театра Даша с подругой поехала в отпуск в Питер и там, на набережной, встретила Струнову. Зеленоватое после дождя небо отражалось в знакомых глазах, и они блестели молодо и ярко. И вообще, вся она, в длинной юбке, обвивающейся вокруг ног, в шляпе, которую придерживала унизанной перстнями рукой, была под стать этому городу, где чувствовала себя свободно и легко. Подле нее, словно приблудный пес в последней стадии потертости, мыкался Калитин.

Даша и Струнова расцеловались. Посыпались вопросы, восклицания: где тот, а что с этой, а как у тебя?

Узнав, что Даша до сих пор киснет в местном храме Мельпомены, Струнова взяла с нее слово изменить свою жизнь.

— Делом надо заниматься. Хватит и одного из вас, который... — бросив взгляд в сторону Мити, она оборвала себя и сердито продолжала: — В общем, ты меня поняла, и давай не кисни.

Но прошел не один год, прежде чем Даша решилась разорвать привычный круг и вырваться за пределы инерции. Однажды к ним долетела весть о смерти Струновой в Петербурге. По всей вероятности, она умерла внезапно, у себя дома, сидя в кресле — спокойная, красивая. В институте, где она работала, не сразу хватились ее отсутствия. Когда взломали дверь, удивились обилию книг в этой красивой квартире. Они стояли на полках, лежали одна на другой на столе, на диване, у ног. Родственников и детей у Струновой не было, и никто не знал, кому и куда сообщить о ее смерти.

Несколько дней вокруг города горели леса, и белый едкий дым, заполонивший улицы, не давал дышать. Он проникал в квартиру даже сквозь закрытые окна.

Даша сидела, склонившись над клавиатурой старенького компьютера, и наманикюренным пальцем тыкала в клавиши со стертыми буквами. Недавно она запустилась на одной из местных радиостанций с циклом передач «Старинных дней очарованье» по произведениям русских классиков. Текстом для первой передачи послужил рассказ Куприна «Фиалки» — изысканный, красивый, немного надуманный рассказ о первой любви. У Даши сохранились книги с пометками Струновой, которые напоминали легкую ажурную вязь на полях. Даша не решалась уничтожить пометки, ей казалось, что от этих строчек, порой совсем стершихся и неразборчивых, исходит тонкий аромат какого-то засушенного цветка, особенно явственный среди дыма лесных пожаров.

Светлана ФУРСОВА


Светлана ФУРСОВА. Окончила театрально-режиссерское отделение Хабаровского государственного института культуры. С тех пор объектом ее литературных и журналистских исследований становится театр и личность человека, занимающегося творчеством.

С 1995 года работает театральным обозревателем в городских и региональных СМИ. Занималась радиожурналистикой, автор программ «Зеленая карета», «Любви старинные туманы», «Театральный разъезд» и др. Печаталась в журналах «Дальний Восток», «Экумена», «Страстной бульвар» (Москва). С 2001 года сотрудничает с журналом «Словесница Искусств».