I
Предчувствие грозы... И тяжкие полотна,
Закрывшие зенит, и охристая мгла,
Стоящая у скал весомо и бесплотно,
И запроливных скал цветные купола.
И, фарисействуя, пытаясь к цвету моря
Приблизить цвет небес и море к небесам,
Они бросают тень на плоские предгорья,
Чей мрамор белизной подобен небесам.
(Но, может быть, и так: размытость побережий,
Горячий цвет песка, долин лесистых мгла,
Где ветер поутру так легок и небрежен,
Но солнечный клинок начищен добела.)
И в этой духоте, темнее терракоты —
Бесплодная земля под кожей запеклась,
Следя, как стадо с гор спускается струясь,
(Никчемные дела, тяжелые заботы!)
Идет худой старик, овечий древний князь.
О преданность плаща, привыкшего к увечьям —
Он стар и пропылен, он, как хозяин, сед,
Он травами пропах и запахом овечьим —
Не нужен новый плащ, коль новой жизни нет.
И как раскалены тугого солнца спицы!
Да он бы за глоток и жизнь свою отдал!
Но что это, вон там?! И крылья, как у птицы...
Не может быть! «Дедал?! Куда же ты, Дедал:
Жестка твоя ладонь... И плечи все в ожогах.
А на груди — тугих ремней кровавый след
Послушай, не спеши! Передохни немного!
Да помнишь ли меня? Я Герций, твой сосед!
Присядь. Вот сухари, вот сыр, а вот фисташки,
Здесь все, чем я богат, воды вот только нет.
Но ты не постарел за тридцать долгих лет,
А я уже старик... Овечки да барашки,
Да старая свирель... И скуден мой обед.
Послушай-ка, Дедал! В моем домишке старом
Найдешь себе приют. Вдвоем пасти овец
Куда как веселей» — «Меня зовут Икаром!»
«О боги! Ты — Икар?! Но где же твой отец?»
(Полуоткрытый рот, глубокие морщины,
И черепа оскал под темною личиной,
Под кожей дышит смерть, как рифы под водой.
И если есть вопрос — ищи ему причину:
Неторопливость слов сплетается с бедой.
О давний тяжкий гул стареющего лета,
И мерный караул с заката до рассвета
И на ухо царю о перьях и ремнях.
Не верить никому? В любом искать клеврета?
Но разве б так смотрел предатель на меня?!
Когда бы знать про то, что было и что будет,
Как и про то, что есть — не будет ли она,
История моя, как лакомство на блюде —
Стотысячной толпе, взбесившейся без сна?)
«Отец?.. Над бухтою, где волны, как сардины,
Чешуйчато блестя, распрыгались с утра,
Нас молча подвели к царю и господину,
И вот, замедлив миг, отец шепнул: „Пора!“
Тогда я бросился, в орлиных сизых перьях,
Отбросив воинов, к обрыву, напролом,
От стрел и дротиков, в полет еще не веря.,
Но ветер чувствуя распахнутым крылом.
Вслед за отцом, туда, где облака играли
Меж солнечных лучей, как овцы, по спирали,
В себе сжимая страх: не птица, не Гермес,
Не чувствуя земли подошвами сандалий,
Я поднимался вверх, к лазурности небес.
Когда ж настала ночь, и белые громады
Исчезли до утра, и солнце, бросив луч
В Элладу, покраснев, сошло с небесных круч,
Мы продолжали путь в потоках звездопада,
И свет далеких звезд был звонок и колюч».
II
«Куда же мы летим?» — «Куда? Уже не знаю...
Как дальше жить, сынок, коль землю облетев,
Я понял лишь одно: та красота земная,
Что видим мы с высот — вблизи лишь грязный хлев.
А все из-за чего? Вот мы, подобно нищим,
Куда-то все спешим, другие земли ищем,
Получше, потеплей. Чтоб жить там без тревог,
Чтоб честным был сосед и справедливым — бог.
Чтоб царь был милосерд, чтоб смирными рабами
Нас наделил, узнав о нашем ремесле,
Чтоб брюхо набивать не пресными бобами —
Жрать мясо, пить вино, пусть на чужой земле.
Прекрасная мечта... Искать — чего уж легче!
Но разве может быть Счастливая страна?»
«А где найти ответ?» — "В природе человечьей!!
Ты слушаешь, Икар? — Мне истина ясна.
Мы видели весь мир: от медных и стеклянных
Гиперборейских гор, где люди-великаны
Морских чудовищ бьют, до южных островов,
Где пряные моря напевом полупьяным
Голуболицых волн, таясь, вползают в кровь,
И от песчаных бурь, от едких испарений
Чудовищных болот, где жизнь проходит в тлене,
До диких горных троп, до раскаленных ртов
Чудовищ каменных, до смутных сновидений
Тяжеловесных туч над гребнями хребтов
Мы видели весь мир... Как изгнанные птицы
Метались над землей, и, как ребенок, всласть
Ты вглядывался в мир, а я пытался — в лица
Живущих на земле и предержащих власть.
Туземные царьки, чей вид от побирушки
Почти неотличим, раскормленные тушки
Земных полубогов в сверкающих дворцах...
И нам с тобой, Икар, в мечтах о жизни лучшей
Скитаться над землей до смертного конца.
Спроси: зачем живем? С вершин своих убогих
Мы созерцали мир, слепые, как кроты.
Мы властвуем над ним... Герои. Полубоги!
И под ногтями грязь, да помыслы чисты.
Стремленье к лучшему — вот главный из пороков
И движитель всех дел, а суть благих идей
Предопределена сурово и жестоко:
Возвысить одного из скопища людей.
Из грязи — в небеса! От бедности к богатству
Подняться над толпой... Унизить, оболгав.
Забыв о доброте, до старости стараться,
Не чувствуя того, что непосильна кладь!
Идет за веком век — они все тяжелее...
И мы, давя других, самих себя жалея,
Как крысы в темноте, стремимся за куском...
Средь мира и войны бесстрастные, как змеи,
К страданиям других, не мыслим ни о ком.
Достоинства и благ достигнув недостойно,
Хватаемся за жизнь, как тонущий за твердь.
Ты чувствуешь, Икар, — нас ждут такие войны,
Что лучшей из наград живущим будет смерть!
Мне надоело жить... Не лучше ли — с размаху —
О камни... Головой...Избавиться от страха..."
«Что говоришь, отец?» — «Навеки... Навсегда...» —
«Мне страшно...» — «Ну и что? Ведь все надежды прахом!
Осталось лишь одно — исчезнуть без следа!»
III
«Он вверх, а я — за ним, сквозь затхлое дыханье
Холодных облаков и мириады граней
Кристаллов водяных, нет! — мириады глаз
Сверкали в полутьме. И беспощадной дланью
Бил воздух по лицу, и мгла в глаза лилась...
...Он падал с высоты, и сломанные крылья
Метались за спиной, и море, как свинец,
И белый всплеск внизу, и плача от бессилья...
Нет, больше не могу! О бедный мой отец!..
Сквозь сотни дней и стран назад искал дорогу...
Ты слушаешь, старик? Да я искал дорогу
На Крит. Я много лет прожил среди людей.
Все слушал да смотрел, а говорил немного,
И растворился в них, как соль в морской воде.
Я вспоминал отца. Всю жизнь у царских тронов...
Кормился от царей и ненавидел знать.
Надменные дворцы, тщеславные колонны...
Он строил Лабиринт. Но что он мог создать!»
«Будь прокляты навек и колоннады Кносса,
И этот Лабиринт! Здесь тысячи рабов
Протерты меж камней, как будто зерна проса,
И в шорохе песка — скрипенье их зубов.
Так кто же твой отец? Непревзойденный гений,
Постигший суть идей, предметов и явлений,
Не понятых людьми? А, может быть, — пигмей
Лишь уловивший(?) смысл чужих распоряжений,
Скользивший, словно уж, средь ядовитых змей?»
(Сосед... А как хитер! Неспешность разговора,
Расспросы об отце, и вдруг — удар, в котором —
Жестокость и упрек. Наотмашь! Наотрез!
Как жутко с ним в горах вдвоем в такую пору!
И смотрит, будто он не Гермий, а Гермес!)
«Но ты не прав, старик! Он думал, что в угоду
Богам, а не царю — непогрешимость сводов,
Что пахарь и пастух, и щеголь из дворца
Не внешностью своей, так сущностью уроды...»
«А как же думал ты?» — «А я любил отца!
И если б не было объедков и отбросов
На узких улочках Пирея и матросов,
Ломавших для меня свой горький, черствый хлеб,
И женщин, плачущих в изорванных пеплосах
Над бедностью моей — и я б остался слеп!
И как мне им помочь? Не человек, не птица...
Сандалии, хитон да жалких два крыла...
Окончен мой полет. Легенда умерла,
Бессмертна полоса щитов из красной меди
И бронзовых мечей блестящая пила».
«Так кто же ты теперь? Не человек, не птица...
И милостынькой жить попроще, чем трудом!»,
«Я многое могу!» — «А можешь — так учи!
Учи простых людей. Входи в их мозг, как спица,
Как входит метеор в безмолвие ночи!
Отдай им все, что есть, и ничего не требуй
Взамен. Учи за кров, учи за корку хлеба,
Отныне ты — Дедал! Так что тебе цари?!
...А мальчик твой погиб. Упал. Сорвался с неба,
Желая долететь до утренней зари...»