Две страсти Георгия Корешова
Он родился 14 ноября 1913 года накануне Первой мировой войны на острове Русском в семье младшего офицера 33-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Его отец, Михаил Федорович Корешов, окончив подпоручиком Санкт-Петербургское Владимирское военное училище, отправился служить в Тифлис, позже переехал во Владивосток. Человеком он был привлекательным и неординарным, на досуге писал стихи и прозу, любил почитать, повозиться с маленьким Георгием. В 1914 году Михаил Корешов ушел на фронт, воевал геройски (командовал пулеметчиками), дослужился до чина капитана, получил контузию, в сырых окопах сильно простудился, но оставить фронт не захотел, хотя военный врач отсылал его в тыл. 6 апреля в 1917 году он тихо скончался в ялтинском санатории, оставив вдовой 27-летнюю супругу Нину Николаевну и сиротой 4-летнего сына Георгия. Образованная, начитанная Нина Николаевна Корешова была первым учителем и критиком Георгия, подлинным другом и мудрым советчиком, непререкаемым авторитетом и почитательницей его таланта. Четверть века она прослужила в библиотеке Дальневосточного политехнического института, завершив карьеру в должности заместителя заведующей. Заботливую, корректную Н. Н. Корешову прекрасно знали, уважали и помнили бывшие студенты политехнического и многие известные владивостокцы, например писатель Лев Николаевич Князев, учившийся в этом вузе в 1941 году. В книге Ю. И. Трифонова-Репина «Альма-матер. Политехнический от Восточного института к Федеральному университету» на страницах, посвященных библиотеке ДВГТУ, написано о самоотверженном труде библиотекарей университета, «внимательных и скромных библиотечных работниках старшего поколения: Е. И. Дорошенко, Н. Н. Корешовой, М. И. Игнатенко, А. В. Савченко, А. Д. Фатеевой и др.». Гордая, независимая 73-летняя Нина Корешова в 1963 году сурово написала краеведу Г. Пермякову (перед этим она отправила ему некоторые материалы, фото Г. Корешова): «Пожалуйста, очень прошу, никаких денег мне не посылайте. Я получаю пенсию, ее мне вполне хватает».
До 1928 года семья жила на Абрекской, «через овраг была четырехклассная школа», потом Георгий перешел в школу от ДВПИ на Пушкинской (ныне школа № 9). Этот жизнерадостный ребенок всегда был занят — спортом, в школьном драмкружке, чтением (Купер, Лондон, Грин, Дефо, Свифт). В корешовском архиве сохранилась повесть Я. Рыкачева «Надежда Дурова», значит, будущему поэту была интересна судьба этой странной, одинокой, мужественной и загадочной женщины. Корешовым приходилось непросто, и можно представить себе, как выживала семья царского офицера в 1920–30-е годы. Нина Николаевна зарабатывала шитьем и вязанием, давала уроки игры на фортепиано. Любящая мама позволила завести Георгию собаку — фокстерьера по кличке Леди. Еще у Корешовых жили кролики, а когда мальчик подрос, появилась серьезная охотничья собака. «Дух непокорности и безграничного свободолюбия, — мятежный дух предков, аборигенов Дальнего Востока, владеет мной и часто является причиной неприятностей. Таков уж я с детства». Наверняка он не был прилежным учеником, есть смутные подозрения, что в 7-м классе Георгия оставили на второй год («оказавшись на повторительном курсе 7 класса»), 15-летний подросток был «нанят 10 июля 1928 г. на работу постоянную: на неопределенный срок. Разноска газет по адресам» в газету «Красное знамя». В два-три часа ночи шустрый Жорка, так называли его друзья, легко просыпался (будила мама) и спешил со свежими газетами на Эгершельд, там был его рабочий район, опасный и неудобный. К девяти утра возвращался голодный, усталый, довольный. Мальчик чувствовал себя взрослым. Через год он «сделал карьеру»: любопытный, не по годам развитый, умный Георгий продвинулся по службе — стал учеником корректора. Сидячая работа досаждала, деятельной, озорной, охочей до знаний натуре было невыносимо весь день вычитывать тексты, у любознательного Жорки были совсем другие приоритеты. Фантазер и выдумщик, он видел себя капитаном грозного судна, следопытом, вольным бродягой, полярником, репортером, поэтом (сочинять он начал еще в школе первой ступени).
Его кумиры: Г. И. Невельской (сохранились главы из неопубликованной рукописи о нем), прославленный российский адмирал В. С. Завойко («любя страну, он перед целым светом явил отвагу русских моряков»), В. К. Арсеньев (дважды «видел неповторимого автора „Дерсу Узала“ в жизни» и посвятил ему стихи. Где он мог увидеть этого легендарного человека? Может быть, в школе, куда писатель-путешественник приходил с рассказом по истории Уссурийского края, или на улице 1-го Мая, 4 — в Обществе изучения Амурского края можно было записаться на арсеньевскую экскурсию). Тысячи образов теснились в мальчишеской голове, Георгий много читал, не исключено, что был знаком с творчеством солидных дальневосточных современников-литераторов (Н. Асеев, С. Алымов, А. Богданов, П. Далецкий, В. Лидин, С. Диковский). Юноша подружился с Трофимом Борисовым, нередко бывал в его доме на Тигровой. Георгию не пришлось запомнить отца, слишком рано его не стало, может быть, поэтому он проникся таким горячим уважением к «батьке» (ласковое прозвище Борисова), к его уму и таланту, смелому характеру, железной воле, дерзким мечтам. Трофим Михайлович обожал молодую литературную поросль и вечно возился с ней, внимательно выслушивал, щуря острые живые глаза, наставлял, шутил, угощал вкуснейшим лососем собственного засола. В его немаленьком кабинете, тесно заставленном замысловатыми моделями кунгасов, ставных неводов и сетей, собственноручно сделанных, начинающий поэт Георгий Корешов, обливаясь жарким потом, застенчиво читал свои лучшие стихи. Мне думается, что «Слепой капитан» навеян романтическим образом солдата, ученого, писателя Трофима Борисова. Когда в самом начале Великой Отечественной войны 59-летний Трофим Борисов умер от рака, Георгий страшно горевал, узнав о смерти старого друга и наставника из открытки, полученной от владивостокского приятеля — поэта Ивана Степанова.
До 1933 года включительно он работал на судах Совторгфлота Дальгосрыбтреста. Возможно, во время одного из рейсов матрос Жорка Корешов подружился с матросом Сашей Никулиным (со слов Анатолия Гая, поэта и современника, А. Никулин был матросом на ледоколе «Красин»), также наделенным любовью к изящной словесности. Влюбчивый, импозантный, романтичный Александр Никулин уж сделал неплохую журналистскую карьеру, в 1938 году стал членом только что созданной приморской группы Дальневосточного отделения Союза советских писателей. В соавторстве Корешов и Никулин написали рассказ «Когда свирепствовал «Норд-ост», очерки «Патриот Приморья» (о Т. М. Борисове) и «Следопыт уссурийских дебрей» (о В. К. Арсеньеве). Это было страшное время, но оба друга-литератора «обнажив головы» почтили память писателя и ученого. Вспомнили его кипучую многогранную деятельность, помечтали о мемориальной доске на фасаде дома № 7 по Производственной улице, где жил Владимир Клавдиевич Арсеньев.
В отделе редкой книги и рукописей ПКПБ им. А. М. Горького сохранилась пухлая папка довоенных газетных публикаций Г. Корешова (очерки, фельетоны, рассказы, юморески, заметки). Его герои — охотники, капитаны, читатели библиотеки, студенты, строители, колхозники, пчеловоды, телефонистки, управдомы — счастливые граждане молодой Страны Советов. У Георгия был свой почерк, он умел самостоятельно думать, найти изюминку, сочную метафору, разглядеть красоту там, где многие ее не замечали. Советские дальневосточники, мечтатели и бессребреники в реалиях жестких тридцатых-сороковых годов, сегодня как живые: строгая девушка-старпом с волосами цвета кофейной гущи, поразившая пожилого матроса; «окрыленный бегун» (стайер) Станислав Пржевальский; молодая учительница из Занадворовки Калерия Мелехова. А еще суровые пограничники, астраханские рыбаки-переселенцы, задорные хетагуровки, мамы-депутатки, счастливые дошколята у новогодней елки... Интересно и легко читается его художественная проза, в основном посвященная Гражданской войне и морскому товариществу. Мне, например, очень импонирует бесстрашный Афанасий Бутырцев из «Последней пули» (1936). Возможно, рассказ написан по рекомендациям I съезда советских писателей: разрушить легенду о непобедимости японской армии, не раз битой во время Гражданской войны и покинувшей ДВК побежденной.
В 1937-м он узнал трудное личное счастье, ему явилась Любовь: «со мной случился мрачный казус на почве „лирического“ свойства, основательно запьянствовал, за что был уволен». После вынужденной отставки пришлось поработать подручным вулканизатора в мастерской, месяц выдержал экспедитором, был грузчиком в 1-м районе Владивостокского торгового порта. Крепкий на вид, с большими нескладными, поросшими рыжими волосками руками и чуткой ранимой большой душой поэта, ворочая пудовые мешки, Георгий обдумывал начало новой поэтической жизни. Удалось вернуться в газету. Уцелел пропуск от 16 сентября 1940 года, выданный Народным комиссариатом внутренних дел Владивостока для временного проживания корреспондента газеты «Красное знамя» Георгия Корешова в Хабаровске. Здесь помимо основной репортерской работы он успевал заскочить к Пете Комарову, поговорить с Дмитрием Нагишкиным, попросить «советы по стихам» у квалифицированного филолога (по первому образованию) Сергея Феоктистова.
Корешовские «Песни моряка» в 1939 году напечатала «Молодая гвардия». После этой публикации в Свердловской области, в городе Серове, вдруг обнаружился целый народный ансамбль поклонников. Участница ансамбля, серьезная студентка медицинского техникума Н. Миклина зимой 1940 года в письме к Георгию Корешову сообщила, что его стихи понравились «правдивостью, красочностью и простотой языка», некоторые коллектив переложил на музыку, и она исполняет их и имеет успех. Георгий очень впечатлился, горячо поблагодарил за искреннее пожелание плодотворной работы, девушка в ответном письме рассказала о себе. Из переписки сохранилось лишь несколько писем, была ли она продолжительной, неизвестно. Солидный московский журнал «Смена» поместил подборку стихов Г. Корешова «Тюмень — Ула», а основательный, толстый «Новый мир» написал о нем доброжелательную рецензию. Поэт Илья Фаликов назвал Георгия Корешова одним из первых в советской поэзии певцов моря. Про синий рейд Золотого Рога, желтые отмели Скрыплева, солнце, греющее бухту Диомид, трубящие прямо в небо дома, и людей, которые добрее и смелее Бога, мог написать редкий романтик, рожденный только во Владивостоке. Он был привлекательный мужчина, это видно по сохранившимся фотографиям: голубоглазый, золотоволосый, выше среднего роста. Нина Николаевна Корешова подчеркивала, что он очень похож на отца. Франтоватый поэт любил шляпы, выучился курить трубку (трубка должна быть непременно прямой!), рубашки, костюмы и пальто шила мама. Цвета поэт любил темные: синий, черный, а рубашки обязательно светлые и белые. Ходил Георгий быстро, размашисто, а стопу для мужчины имел маленькую, 40-го размера. Недавно в архиве писателя Василия Кучерявенко, дружившего с Корешовым, нашелся довоенный снимок: Георгий рядом с неизвестным, в клетчатом теплом полупальто и темной кепке, задумчиво, как будто чувствуя близкий уход и прощаясь, смотрит в объектив камеры. В начале июня 1941 года Георгия отправили на учебные сборы в Комсомольск-на-Амуре. Армейский быт тяжел и мучителен: ранний подъем (без десяти пять), в 22.00 отбой, неуютная несытая жизнь, а он лакомка (сахар и конфеты его маленькая слабость), почти не было книг, лишь зачитанные газеты. Духовный голод одолевал. «Скучно здесь здорово, не то, что во Владивостоке. Ну да ничего — выполню свой долг перед Советским Союзом». Все дни были заполнены до предела занятиями и учебой, но он находил время «для писания стихов». «Муза волнует меня неизменно». «Тысячи образов теснится в моей голове, я ощущаю на языке вкус новых рифм, метафор и сравнений, изумительных и зрелых». У него планы, новые темы, мечта о большой «поэме эпического порядка». Культурного Георгия коробило «ефрейторско-солдатское остроумие», он «не привык, чтобы попирали, гнули, пинали». Спасали, берегли мысли о маме, жене, дочке, уютном домашнем тепле, интеллигентных друзьях-литераторах. Поэт выступал перед бойцами в летучих концертах художественной самодеятельности. Успевал писать для армейской газеты агитационные и оборонные стихи: бил врага своим оружием — словом! Перечитал обнаруженных в местной библиотеке Горького, Бунина, Николая Тихонова, вспоминая маму — библиотекаря абонемента: «...вот бы мне сейчас раздолье забраться в тишину, уют, теплоту твоей библиотеки!». Замечал красоту окрестной природы: «нахожусь в местности почти оригинальной прелести — среди гор Южного Урала. Они чертовски напоминают мне родные приморские сопки». Нашлись ценители его таланта среди бойцов, едва знакомый однополчанин хранил в кармане гимнастерки популярные «Письмо» и «Дозор», младший командир (сержант) после чтения корешовских новинок попросил переписать «Девушку в шинели». Хабаровское радио передавало его стихи, что тоже было отмечено боевыми товарищами: «ребята говорили неплохо». Георгий следил за литературной жизнью Приморья и требовал, требовал подробностей: звонил ли Б. Чиквиладзе, «Вахов Толя чтоб писал», «что нового у Никулиных», где Иван Степанов, А. Гай, С. Бытовой, Попов, Федя Бровкин, С. Баляскин? Журналисты «Красного знамени», «Боевой вахты», писатели, радиокомитетчики (близкие друзья, приятели, знакомые), встречая его жену Шуру во Владивостоке, «частенько спрашивали, где Георгий: «...дайте его адрес». А он по-хорошему завидовал Твердякову и Кучерявенко: «они и служат и уж конечно имеют возможность заняться литературой». Немцев-фашистов Георгий ненавидел генетически: «Я должен отомстить им за папу». Это одна из причин, по которой поэт стал добровольцем. Патриотизм был одним из главных нравственных принципов его жизни. «Я бодр и готов выполнить свой долг перед народом, Родиной, своим Владивостоком, своей семьей». Воевал он геройски и в полный голос рассказывал о боевых товарищах — бронебойщике Желтикове, политруке Зиновьеве, младшем лейтенанте Щекочихине, истребителях танков Бурове, Камчаткине, Шишалко, отдавших свои жизни ради жизни других. Стрелки его батальона в 1943-м стояли насмерть на подступах к Астрахани, сдерживая 16-тысячную, элитную немецкую дивизию «Бурый медведь». Военная специальность Георгия — автоматчик. Автоматчики всегда были на острие удара, врываясь с танками в боевые порядки противника, зачищая траншеи, сея панику внезапным автоматным огнем. В армии он возмужал, закалился, огрубел, не кружилась, как раньше, от запаха крови голова, но все же в душе оставался тем же нежным, ранимым, воспитанным строгой мамой-дворянкой, застенчивым ребенком. Командир Георгия Корешова политрук Федор Михайлович Молчанов специально приезжал во Владивосток после войны, чтобы познакомиться с его родными и друзьями, так поразил его этот почти мальчик, стеснительный, тихий человек, мужественный воин и настоящий поэт: «...он очень скромно себя держал, такой скромный, донельзя скромный, держался просто, может быть, немного скованно, он читал стихи о Приморье, о Владивостоке...» С Молчановым на местном телевидении беседовал журналист, осталась запись на магнитной пленке, требующая расшифровки. «На боку котелка и на болотной кочке», вспоминая родной Владивосток, страдая и волнуясь, пылко писал любимой женщине: «...скоро ли я буду шагать по его улицам, под руку со своей маленькой, хорошенькой женой. Стих „Звезды“ — это о тебе. Счастье там — это счастье быть с тобой вместе». «Кареокая, несравненная, страстная, волнующая, маленькая рыжая шалунья» — жена Шура. Он бесконечно тосковал и ревновал, слал «горячие «автоматические приветы от бойца-автоматчика и приморского пиита», требовал ответных писем, а их все не было, потому что плохо работали «почтовые мерзавцы». «Как часто вспоминаю о доме — беззаботно с тобой сижу на диване, у репродуктора — льется танцевальная музыка, тепло, не хватает мне тебя...». С Шурой можно было поговорить о серьезных вещах, обсудить исследование Е. Тарле о Наполеоне, «разобрать творчество Дени Дидро», помечтать о будущем. Александра Пустовая, несмотря на хрупкость и воздушность, была женщиной практической, имела специальность бухгалтера («деловая у меня бабенка»). В начале войны она выучилась токарно-слесарному делу, чтобы не умереть с голоду завела кур, огород на Луговой и, как все городские женщины, была занята на оборонных работах. Маленькая Леда, дочь Шуры, оставалась дома одна, закрытая на замок, а папочка переживал: «Ледуся без присмотра». Георгий обожал девочку: «маленькая балеринка», «шейте ей красивые платья», «научилась ли писать и читать?» Беспокоясь за Нину Николаевну, просил жену чаще ее навещать. (Женщины жили в одном доме на Матросской, 10.) Хрупкая пожилая мамочка, родная душа, оставленная без его заботы, со скудным жалованьем библиотекаря, нашла возможность помогать армии (шила кисеты, теплые рубашки, вязала носки и рукавицы). «Горжусь твоим поступком», — написал сын и посвятил ей стихотворение «Письмо». Нина Николаевна и Александра Кирилловна, мать и жена, были не очень дружны («Дичитесь друг друга», — огорчался Георгий), но остаток жизни прожили вместе, в полученной от города двухкомнатной квартирке на Красного Знамени, 31. Леда Корешова вышла замуж, переехала в Холмск, родила сына и дочь. Александра Кирилловна после войны съездила в Уральск — «малосимпатичный равнинный городишко, пыльный и грязный, весной чем-то напоминающий Уссурийск им. Ворошилова». В 1942 году там находился Георгий, и она нашла и списала номер автомата, которым он был вооружен и защищал Родину. 9 февраля 1943 года при взятии Ростов-на-Дону Георгий Корешов получил тяжелое осколочное ранение в голень левой ноги (с повреждением большой берцовой кости). Три последних месяца жизни он провел в госпитале, медики спасали не только ногу, они лечили его от серьезных сопутствующих заболеваний. «Сколько я пережил, сколько вытерпел за время ранения». Ему было очень больно, страшно и одиноко, но когда наступало облегчение и он вновь обретал надежду жить — писал родным: «...жду выздоровления, чтобы с великой беспощадностью истреблять, мять, бить поганых фашистов» и трогательно: «...думаю о вас постоянно». А родные верили, любили, надеялись, ждали его дома: «...возвращайся любым, может быть, без ноги, это чепуха по сравнению с возможностью жить — жить, когда любишь жизнь, а ты ее любишь крепко». Нет, не прощай, а до свиданья! Лишь тот в печали, кто не верит, Тело поэта осталось лежать в земле, где воевал и умер от ран, а душа вернулась туда, где ей полагается быть, и смотрит с небес на родной Владивосток, где недолго жил и был счастлив. Закончить эту статью хотелось бы на позитивной ноте. В 2020 году в Москве в издательстве «Российская газета» вышла книга Дмитрия Шеварова «Ушли на рассвете. Судьбы и стихи: 25 молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной». Наш Георгий Корешов включен в мартиролог среди других 120 имен. «Этот поминальный список — быть может, самое важное, что есть в моей книге», — сказал автор. Марина АНДРЕЕВА Источники
|
|||
|
|