Мой отец

Всеволоду Петровичу Сысоеву 99 летВ судьбе и характере моего отца, Всеволода Петровича Сысоева, как в капле воды, отразился XX век истории России со всеми его событиями и противоречиями. Все, чем жила страна в эту пору, коснулось моего отца в полной мере. Понимать и осознавать это я начинаю только сейчас, когда его нет с нами уже более пяти лет.

Отца мы начинаем помнить, когда он стал уже взрослым, самостоятельным человеком, главой семьи. Мы еще не осознаем этого, но отдельные проявления его характера, отдельные его поступки закладываются в нашей памяти навсегда. Отца своего я очень любила. Когда он бывал рядом, моя душа ликовала, я ощущала защищенность от всех бед. Я знала, что папа все может, все умеет, всему научит, все объяснит. С таким ощущением я жила всю мою жизнь. Но, став совсем взрослой, захотела узнать об отце нечто большее, чем сведения из школьной анкеты: «отец — рабочий-железнодорожник, мать — кухарка». Происхождение самое подходящее для советской эпохи. Но как же оказались правы те анонимщики, которые не единожды доносили в органы КГБ о том, что Сысоев скрывает свое истинное происхождение, что он «недобитая контра», потому что любит белое белье и рубашки, носит шляпу! Действительно, папа очень любил белые рубашки-косоворотки, подпоясывал их тоненьким кожаным ремешком, и особенно ему нравились рубашки с вышивкой крестиком по вороту и полам. Целую дюжину таких рубашек он купил однажды в отделе уцененных товаров центрального хабаровского универмага. Именно в них его можно видеть на многих фотографиях. А вот галстуки, наоборот, не жаловал. Не выносил кепок, всегда, даже на охоте, весенней или осенней, был в шляпе. А еще, конечно же, никого не оставляла равнодушным его борода. В Хабаровске в середине XX века на главной улице можно было встретить только двух мужчин с бородой — профессора мединститута А. В. Маслова и писателя В. П. Сысоева. Для меня это было само собою разумеющимся, а для окружающих — кого озадачивало, кого раздражало, у кого-то вызывало недоумение, подозрение.

Сысоев с тетей и дядей. 1914–1915Словом, все эти детали внешнего вида кого-то наводили на мысли об истинном происхождении моего отца. И только в 1990-х я узнала правду, которую он так долго и упорно скрывал. И понятно почему: разве могла бы так счастливо сложиться судьба моего отца, если бы сотрудники органов КГБ захотели досконально разобраться в биографии Сысоева по сигналу «доброжелателей» и докопались до истины? Так в чем же истина и как я ее узнала?

В начале памятного периода перестройки в России стали возникать общества по типу «дворянских собраний». Сложилась такая общность людей и в Хабаровске. Активистом общества стал внучатый племянник Д. И. Менделеева Н. А. Смирнов. Он напросился на встречу со Всеволодом Петровичем, которого почитал как потомственного дворянина. К этому времени я уже знала, что мама моего отца принадлежала к старинному и знатному польскому шляхетскому роду, но к концу XIX века разорившемуся. Дед был уже только управляющим в усадьбе какого-то богатого помещика на Смоленщине, а его дочь стала «кухаркой». То есть Всеволод Сысоев уже был наполовину потомком дворянина. Правда, говорить об этом он не любил, и дальнейшие мои расспросы пресекались решительно. Отец четко давал понять, что распространяться на эту тему нигде и никогда не надо. И вот как гром среди ясного неба прозвучали слова папы на встрече со Смирновым: «Петр Сысоев, чье имя я ношу — не мой отец. Это отчим. Моим, как теперь говорят, биологическим отцом был дворянин по фамилии Иевлев». Конечно, я была потрясена, но в то же время это объяснило многое в поведении, привычках, характере отца. И вот почему не только я, но даже сам Шолохов после общения со Всеволодом Петровичем произнес: «Как жаль, что черты характера Сысоева выветриваются из русского человека». Мне стали понятны слова папы о том, что он за свою жизнь перебывал в трех сословиях — великосветском, великосоловецком (имелся в виду ГУЛАГ) и великосоветском.

***

В студенческом общежитииВскоре после рождения маленького Севу взяла на воспитание тетушка по матери — Теофилия, служившая в одном из поместий на Смоленщине. Воспитывался он как барин: с ним разговаривали на равных какие-то знатные гости, ему рано подарили лошадь, на которой он ездил верхом с четырех лет, а в двенадцать он получил в подарок настоящее охотничье ружье с боевыми патронами. Умение обращаться с лошадьми и оружием много раз выручали отца в продолжение всей его жизни. Однажды в экспедиции, где транспортным средством были лошади, случилось так, что у одной из наездниц вдруг лошадь понесла. Все застыли в ужасе, не зная, как предотвратить трагедию. Отец не растерялся, рванул во весь опор, настиг лошадь и мгновенно остановил ее. А умение стрелять без промаха не раз спасало его во время охоты на медведей и послужило основанием особо уважительного отношения к нему в армии солдат и офицеров.

Его рано обучили грамоте и приобщили к чтению книг, приучили к чистоте. Умению вести себя в обществе Севу учили княгини и графини, с которыми дружила его мать Бронислава, когда они вскоре после революции стали жить в крымской Ялте. А рыцарские принципы в общении с людьми у него сложились, когда он зачитывался книгами А. К. Толстого (его князь Серебряный стал эталоном мужского благородства на всю жизнь), В. Скотта, Т. Майн Рида, Г. Сенкевича, Д. Фенимора Купера, А. Куприна и других. Книги эти он с другом находил в подвалах брошенных домов, когда Крым освободили части Красной армии. Вот почему в нашей семье главным богатством были книги, которые он читал и перечитывал до последнего дня своей жизни и постоянно цитировал любимых им авторов — Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Тютчева и других. Он очень заботился о том, что я читаю, иногда мог потратить целый вечер на беседу со мной о книгах и авторах. Я помню, как в шестом классе мои одноклассники стали взахлеб зачитываться Мопассаном. Читали тайком на уроках, шушукались, хихикали, передавали книжки из рук в руки по очереди. Мне тоже стало интересно, и я в нашей домашней библиотеке стала искать Мопассана. Папа сразу это заметил и сказал: «Знаешь, ты пока это не читай. Давай-ка я тебе дам другую книгу. Думаю, она тебе очень понравится». И он достал с полки «Избранное» А. И. Куприна, открыл оглавление и отметил три произведения: «Олеся», «Гранатовый браслет» и «Суламифь». На долгое время я погрузилась в такой блаженный мир возвышенных чувств, что и забыла про Мопассана, а когда прочитала «Милого друга» уже в студенческие годы, поняла отца и поблагодарила его за мудрый совет.

***

Сысоевы в Ялте. 1938Интересно, каким мальчишкой был мой папа? Да обыкновенным сорванцом, причем заводилой и лидером. Он целыми днями пропадал на берегу моря, купался до посинения, порой простужался и тяжко болел. Нырял и плавал он замечательно. Любил опуститься на дно и открытыми глазами рассматривать подводный мир. Он говорил, что никогда не понимал: как это можно утонуть в море. Ему стоило больших усилий удержаться под водой, на дне моря, и утонуть он никак не мог. Еще научился мастерски ловить крабов. Ни один мальчишка не мог сравниться с ним в искусстве краболова. Папа рассказывал, что сверстники воевали между собой за право носить за ним улов. Папу это забавляло, и он часто сам назначал своих «оруженосцев».

В школе он учился без особых успехов, а с русским языком вообще были проблемы. Ежегодно летом он занимался с репетитором, чтобы не стать второгодником. Это обстоятельство очень ограничивало его свободу, отравляло жизнь ему и его любимой матери, вот почему после седьмого класса он наотрез отказался возвращаться в школу. Мама вынуждена была определить сына учеником к знакомому слесарю-сантехнику, так что трудовую жизнь Всеволод Сысоев начал довольно рано. И навыки этой профессии сохранил на всю жизнь: когда мы стали жить в благоустроенном доме (а это случилось, когда папе шел 48-й год), всю нашу сантехнику папа приводил в порядок сам. Он прекрасно разбирался в водопроводной и канализационной системах дома и часто устранял неполадки, а слесарей домоуправления ставил в тупик своими познаниями. А еще он очень уважительно относился к этим трудягам, сочувствовал им, норовил чем-то угостить, заплатить за хорошую работу. Считал, что именно простой труд более всего способствует формированию у человека высоких нравственных качеств. Из его уст я часто слышала: «Трудом спасен будешь».

Ну а что касается русского языка, то с грамматикой он не дружил всю жизнь, писал с ошибками. Объяснял это тем, что в детстве ему пришлось осваивать несколько языков: у тетушки на Смоленщине он овладел польским, а когда переехал в Ялту, то в школе кроме русского учил и татарский, причем с этим языком у него не было проблем. А украинский освоил, когда с матерью бежали от голода в Крыму и пешком прошли всю Украину до Харькова. Передвигались от села к селу, останавливались, нанимались на работу и, набравшись сил, продолжали путь. Вышли из дома в Ялте ранней весной, а прибыли в Долголятку под Смоленском поздней осенью. И хотя в детстве папа много читал, грамматикой русского так и не овладел. Но зато в совершенстве овладел устной русской речью. Каким потрясающим рассказчиком он был! Когда возвращался из экспедиций, несколько вечеров подряд наша семья допоздна засиживалась за обеденным столом, слушая рассказы о приключениях в походах по краю. Как это было интересно и захватывающе!

Позже мне довелось работать с отцом в Хабаровском краеведческом музее. Все научные сотрудники выполняли обязанности экскурсоводов, и самым успешным был Сысоев. Когда он вел экскурсию по музею, все мы, разинув рты, слушали его. Так увлеченно, так образно о крае, его истории, природе и людях не мог рассказать никто. Вот почему всех высоких гостей города обязательно вели в музей. Там не только можно было увидеть много интересного, но еще и услышать потрясающий рассказ, в котором артистизм сочетался с глубокими познаниями о крае. И не из книг, а из собственной практики, ведь В. П. Сысоев совершил двенадцать экспедиций по Хабаровскому краю. Географические, геологические, зоологические, экологические, экономические, археологические, исторические и этнографические изыскания были целью его походов. Любознательность Сысоева не знала границ, память отличалась феноменальным свойством хранить все увиденное и услышанное в скитаниях. Лишь малая доля всех этих познаний и наблюдений легла в основу его книг.

***

Сысоевы в Ялте. 1978В младшем возрасте мой папа собирался стать кавалеристом. Он рано приобщился к верховой езде: ведь его дядя был директором конезавода в Долголятке на Смоленщине. Когда он с мамой перебрался в Крым, и его стихией стало Черное море, стал мечтать о морских путешествиях. Однако же в маленькой Ялте не было большого морского порта, где он смог бы начать путь мореплавателя. После школы вместе с другом пытался поступить в Одесское мореходное училище, но туда принимались, в основном, одесситы, дети моряков, и друзьям отказали в зачислении.

Была еще одна попытка связать свою судьбу с морем — поступить в Ленинградскую школу водолазов, но и тут сорвалось: когда папа прибыл в школу, набор уже завершился. Он не расстроился. Вспомнил, что в Долголятке живет его вторая мама. К этому времени на селе шла полным ходом работа по социалистическим преобразованиям: создавались колхозы, организовывались школы по ликвидации безграмотности (ликбезы). В этих делах принял участие и папа. Позже, уже в преклонном возрасте, он удивлялся, как местные власти доверяли ему, совсем молодому, безусому парню, такое серьезное дело, как агитация за вступление в колхоз. И он справлялся, своей искренностью подкупал крестьян, и они верили ему. А когда началось раскулачивание и коснулось непосредственно его дядюшки, папа в полном недоумении не знал, что и сказать на это и тетушке, и дяде, и соседям. К счастью, крестьяне отстояли свой конезавод, и дядя остался его директором. И когда дело в Долголятке справедливо завершилось, отцу вдруг очень захотелось вернуться в свою любимую Ялту, к родной маме. Он часто вспоминал, что, когда после разлуки возвращался в Ялту, падал на землю и целовал ее. Он так любил этот город, что не мыслил расставания с ним.

В. Сысоев в первой экспедиции. 1937Он серьезно задумался о профессии. Вернулся на работу в Курорттрест слесарем, поступил на курсы подготовки для поступления в вуз, потому что решил стать инженером. Его заметили партийные деятели Ялты и порекомендовали возглавить молодежную организацию. Так он стал первым секретарем горкома комсомола. Время было тревожное, через Ялту часто убегали за границу преследуемые законом уголовники, и комсомольцы помогали пресекать эти побеги. Для большей эффективности молодым людям выдавали оружие, овладевать которым помогал секретарь — ведь он уже не раз охотился на Дарсане на перепелов. Случались тревожные ночи, когда парней предупреждали о возможном появлении перебежчиков, бывали и перестрелки.

После окончания курсов, заручившись рекомендацией ялтинских коммунистов, отец в 1932 году отправился с другом детства в Москву поступать в Бауманку. Ему тогда шел двадцать первый год. Правда, Бауманка его быстро разочаровала, и прежде всего, как он потом часто говорил, своим внешним видом: тусклыми кабинетами и коридорами, темными массивными дверями, да и вычерчивание какого-то крючка не вдохновляло. И опять случай привел его именно туда, где он оказался на месте — в институт пушно-сырьевого хозяйства. Располагался вуз в Балашихе, в бывшем имении Голицыных, где сохранились красивые светлые здания, огромный тенистый парк с аллеями вековых лип и дубов, с прудами и мостиками. А главное, преподаватели дореволюционной университетской школы. Люди удивительной интеллигентности, широчайших знаний, принявшие идеи революционного переустройства мира, искренне настроенные на реализацию этих идей. Они и сформировали характер Всеволода Сысоева. Он остался романтиком навсегда.

Рыбацкая удачаУчился с упоением. Если курс лекций какого-либо профессора его не удовлетворял, отправлялся в библиотеку, находил труды этого профессора, потом читал его оппонентов и делал собственные выводы по спорным вопросам. Такое погружение в предмет курса очень импонировало преподавателям, с некоторыми из них у отца завязывалась глубокая дружба. Вот почему в нескольких ситуациях, когда другого студента без разговоров отчислили бы из института, Всеволода Сысоева не трогали. Например, когда в строящемся общежитии (а строили его сами студенты, и бывший сантехник очень пригодился в строительстве) случился пожар, отец первым прибежал на его тушение. Поскольку он был в кожаной куртке, ему пришлось быть на переднем крае в борьбе с огнем. Пожар ликвидировали своими силами. Но... любимая куртка пропала, голова раскалывалась от отравления дымом, с ног валился от усталости — и прилег на первую свободную кровать. Хозяин кровати разбудил отца и стал упрекать: вот, мол, все на пожаре, а он тут спит. Обидчик тут же получил увесистую оплеуху, а поскольку он-то и не был на пожаре, то за отца вступились другие студенты. За обидчика тоже вступились его друзья, и разгорелась серьезная драка. Формально зачинщиком был отец, но в итоге он за это не получил даже выговора.

Отец любил посещать музеи. Он рассказывал, как любил бродить по Массандровскому и Ливадийскому дворцам, любовался картинами и убранством залов. Это было в пору Гражданской войны, когда эти объекты новая власть еще не взяла в свои руки. Моя бабушка, кухарка, иногда заведовала этими дворцами, была их хранительницей, и сын ее мог любоваться роскошью помещений. Но особенно он любил Третьяковку. Покупал батон, клал в карман и бродил по залам галереи, отщипывая по кусочку. Когда батон заканчивался, возвращался в общежитие. После Третьяковки отец составил для себя программу посещения других московских музеев и постепенно обошел все.

***

С тигроловом И.П. БогачевымСтуденческие годы Всеволода Сысоева пришлись на время репрессий, но его, к счастью, это не коснулось. На последнем курсе отец проходил практику в экспедиции по Архангельской области. Нависла угроза ареста начальника экспедиции, человека очень честного, умного и делового. Папа так возмутился несправедливостью, что написал письмо Сталину: «... если уж арестовывать такого специалиста, то пусть арестовывают и меня, потому что я полностью разделяю взгляды на жизнь своего начальника». Попало ли это письмо адресату, неизвестно, но дело в отношении начальника экспедиции прекратилось.

Было и еще одно письмо Сталину. После войны отец вернулся в Хабаровск на прежнюю должность. Став охотинспектором, он много разъезжал по краю и везде видел, как плохо вооружены охотники. Тогда он обратился к Сталину: «Мне стыдно, что мы — победили в такой войне, так прекрасно вооружили нашу армию, а охотники идут в лес с японскими и американскими ружьями образца прошлого века, что является причиной не только высокого травматизма, но и гибели охотников». Вскоре его вызвали в спецотдел и дали прочитать и расписаться в получении ответного письма, в котором сообщалось, что на вооружение дальневосточных охотников выделяется несколько тысяч карабинов и несколько миллионов патронов к ним. Вскоре пришла первая партия оружия, и папа приобрел себе карабин, с которым проохотился в течение двадцати лет и который хранится теперь в фондах Хабаровского краеведческого музея.

А в фонды музея он попал с великим трудом. Дело в том, что оружие можно было хранить по особому разрешению и регистрировать его ежегодно. Но с годами отец перестал охотиться, а после того как в нашу квартиру однажды забрались воры, он и вовсе забеспокоился: не дай бог, карабин попадет в руки преступников! Он решил передать карабин в музей, тем более что много чучел отдела природы, по сути, были трофеями Сысоева. Но музей отказался, сославшись на отсутствие соответствующих условий хранения. Пришлось обращаться в милицию, чтобы оружие приняли и утилизировали. Но когда в милиции узнали, чей это карабин, в приказном порядке велели принять его в музей и обеспечить должную сохранность. И теперь он хранится в фондах музея «за семью замками».

***

Амурские столбы. 1960-еПочему отец говорил, что он жил в «великосоловецком обществе»? Дело в том, что его второй после института в 1939 году стала экспедиция на БАМ. Штаб экспедиции находился в городе Свободном, а экспедиционные маршруты проходили по тем местам, где теперь пролегает железная дорога Чегдомын — Комсомольск-на-Амуре. В задачу землеустроителя Сысоева входило определение мест для создания впоследствии посёлков. В его отряде работало много заключенных ГУЛАГа, были среди них и политические, и уголовники. Последние отличались жестокостью, нерадивым отношением к работе. Политические же удивляли отца смекалкой, выносливостью, трудолюбием, надежностью. Но так случилось, что по состоянию здоровья отцу пришлось вскоре покинуть БАМ и переехать в Хабаровск. Позже он не раз говорил, что, добровольно отправившись работать на БАМ, то есть в ГУЛАГ, избежал репрессий.

***

Однажды он спросил у меня: «Что ты считаешь самым главным делом моей жизни?» Подумав, я ответила: «Музей». «А вот и нет. Мое самое главное дело жизни в Хабаровском крае — это обогащение его природы новыми видами животных и возрождение соболиной славы». Вот пример подтверждения его слов. Приехали мы с ним в Медвежку, что затерялась в глуши Вяземского района. С 1948 по 1968 год отец в этих местах ежегодно охотился. Именно отсюда прибыло большинство экспонатов, составивших отдел природы Хабаровского краеведческого музея. Когда-то сюда охотоведом Сысоевым были завезены для расселения буреинские соболи. И вот спустя полвека на вопрос: «А есть ли тут соболи?» местный охотник отвечает: «Да соболей тут, что мышей. Они-то нам и дают возможность выживать». Надо было видеть сияние в глазах папы в этот момент! И как я благодарна Хабаровскому телевидению, организовавшему эту поездку! Тогда папа встретился с тем трактористом, который вывозил на трелевочном тракторе из леса на трассу ствол лиственницы с берлогой гималайского медведя — экспонат номер один отдела природы краеведческого музея. Молодой охотник, присутствовавший на этой встрече, в конце беседы сказал: «Теперь и помереть не страшно — я видел самого Сысоева». А местный мальчишка, придя домой, сказал маме: «У нас на берегу Дед Мороз ходит! Я его видел!» И не знал в тот момент мальчуган, что в далеком 1948 году этот «Дед Мороз» сделал подарок жителям Вяземского района, расселив в его лесах соболя. В трудные годы перестройки не ушли в небытие многие таежные селения — их спас соболь, добыча которого не прекращается и поныне.

***

Беседа Сысоева с Е. Самаром, с. Кондон. 1962Война пощадила моего отца, он не только остался жив, но даже не был ранен. И хотя ему не довелось попасть на западный фронт, здесь, в Маньчжурии, он повидал и прочувствовал в полной мере, что такое война. Позже сказал: «А мне зачтется там, на небесах, что на войне я не только не убил ни одного человека, но спас от смерти несколько сотен людей». Вообще-то, как работник крайисполкома, Сысоев имел броню, его не должны были призывать в армию. Но он считал, что защищать Отечество от врагов — святое дело любого мужчины. Поэтому не стал отстаивать своего права оставаться «на гражданке». Мало того, сразу стал готовить себя к отправке на фронт, на Запад. Но его направляли на разные виды учебы: в войска химзащиты, на интендантские и офицерские курсы. Он просился на фронт, а его командировали сначала в батальон связи, который стоял в Озерной Пади в Приморье, потом перевели в медсанбат, в составе которого он воевал в Маньчжурии. Военные годы отец не любил вспоминать. Лишь в редких случаях с великой горечью рассказывал о военных событиях. Медсанбат не принимал непосредственного участия в боях, но случались моменты, когда отец чувствовал дыхание смерти, что называется, в затылок. Однажды мама получила от него письмо: «Если такие бои будут длиться еще несколько дней, от нашего медсанбата не останется ни одного человека». Но этого не случилось. Война в Маньчжурии была молниеносной, хотя по кровопролитию ничуть не уступала самым жестоким битвам на Западе.

***

Особо ценным качеством человека отец считал доброту, «подельчивость», как говорил он. Сам он был удивительно «подельчивым» человеком. Послевоенные годы были для нас самыми тяжкими, мы в прямом смысле слова голодали, мой младший братик падал в голодные обмороки за столом. Но вот к Новому году в доме появляется немного муки, из леса привозит папа мясо, жир, кедровые орешки. Мама печет простенькое печенье, папа раскладывает это печенье с орешками в кульки и вручает их приглашенным на елку соседним ребятишкам. Сколько радости! Я помню, как сияли глаза у отца. Это была самая счастливая елка в моей жизни!

Кто бы и когда бы ни приходил в наш дом, первым делом гостя сажали за стол. Разносолов не было, но накормить немудрящим обедом для отца было самым важным. Отойдя от охотничьих и рыбацких дел, папа увлекся дачей. Дружил со всеми селекционерами и все новинки садоводства применял на своей даче. Саженцы, семена раздавал без ограничений любому, кто попросит. Очень сетовал, что пропадают овощи и фрукты в пору массового созревания. На всех уровнях власти предлагал организовывать прямо на дачах сбор избытков урожая для детских домов. Но мало кто соглашался безвозмездно отдавать урожай, инициатива эта не нашла поддержки у большинства садоводов, что очень огорчало отца.

***

Выпуск норкиИ, наконец, считал ли себя отец счастливым человеком? На этот вопрос он ответил телезрителям так. По словам Толстого, существует пять непременных условий человеческого счастья: общение с природой, общение с людьми, любимое дело, счастливый брак и безболезненная смерть. Вся жизнь отца прошла в тесном общении с природой, все его дела и помыслы были связаны с желанием познать природу и приобщить ее к служению людям в самом хорошем смысле этого слова. Никогда он не работал по принуждению. Каким бы делом ни занимался, это всегда было любимое дело. Брак с Екатериной Максимовной он считал самым счастливым на Земле. Он называл ее своим ангелом-хранителем, другом и спасителем. Считал, что все лучшее, что он сделал в жизни, случилось потому, что рядом с ним была самая красивая и мудрая русская женщина. Они прожили вместе 71 год, а когда ее не стало, он продержался без нее только два с половиной года. Безболезненная смерть — это стало последним условием счастливой жизни моего отца: он спокойно и без страданий уснул навсегда.

Разбирая его бумаги, после того как немного притупилась боль утраты, я нашла написанное еще в 2001 году, то есть за 10 лет до кончины, завещание. Крупными буквами там значились наставления, как проводить его в последний путь. Я читала с великим изумлением: каким чудом мы, не зная ничего об этом завещании, выполнили абсолютно все его пожелания? И до сих пор я не перестаю этому удивляться.

Свершилась после его ухода и еще одна его мечта: издан трехтомник «Избранное». Он мечтал о двухтомнике, но глава издательства «Приамурские ведомости» Валерий Смирнов и министр народного образования края Александр Базилевский, на чьи деньги осуществился этот проект, сочли возможным выпустить три тома. Теперь любой интересующийся краем, его природой и историей может прочитать все произведения Всеволода Петровича Сысоева. Убеждена, что безграничная любовь к Хабаровскому краю, заложенная в этих книгах, пробудит такие же чувства в сердцах многих поколений дальневосточников.

Вручение вазы из капа в честь столетия Гродековского музея. 1994Хотите увидеть моего отца? Идите на вокзальную площадь Хабаровска, подойдите к памятнику Хабарову и смотрите. Перед вами стоит Сысоев Всеволод Петрович. «Эк занесло любящую дочь!», — скажете вы. Нет, не занесло. Ведь прообразом Хабарова стал мой отец. При жизни он очень редко рассказывал историю возникновения этого памятника. А дело было так. Жил в Хабаровске очень талантливый скульптор — А. П. Мильчин. К столетию со дня основания города ему поручили создать памятник Хабарову. Через некоторое время Мильчин принес в крайисполком проект памятника для утверждения. Работу не приняли: не похож, все-таки Хабаров был русским казаком, надо подчеркнуть черты русского землепроходца. Скульптор расстроился и выпалил: «Так где же я возьму вам портрет Хабарова, ведь его нет в природе!» А ему на это ответили: «Да, портрета Хабарова нет. Но в Хабаровске есть человек, похожий на землепроходца, — это Сысоев, к тому же он с бородой. Вот с него и лепи». Историю эту при встрече на улице папе рассказал главный архитектор города, начав со слов: «Всеволод Петрович, а вы должны поставить бутылку шампанского Мильчину, ведь это он вас запечатлел в памятнике Хабарову». Папа смутился, однако вспомнил, как несколько раз (однажды даже в очереди в мясном магазине) видел Мильчина с блокнотом и карандашом в руках. Он явно делал наброски, при этом пристально посматривал на папу. В тот момент папе и в голову не могло прийти, с какой целью приглядывается к нему скульптор. Разговор с архитектором он с улыбкой передал лишь маме, а я узнала об этом только в 1990-е.

Ольга СЫСОЕВА
Фото из семейного архива автора