Словесница Искусств

Непослушный ветер шумел прошлогодней листвой и гонялся за солнечными лучами. Нанайское село Лидога, окруженное березняком, встретило меня как старую знакомую — приветливо и спокойно. И дорога эта была мне уже известна: никуда не сворачивая, она торопилась в сторону леса, а я спешила в небольшой дом, примостившийся почти на окраине Лидоги, к старой шаманке Коде, в надежде, что она вспомнит меня. Все-таки два года прошло со дня нашей первой встречи. Говорили, что здоровье ее уж не очень, что почти никуда не выходит, все реже берет в руки свой бубен. Вместе с провожатыми я нерешительно топталась у калитки, пока бабушка сама не вышла к нам. Прищурилась, всмотрелась в меня и, к изумлению, крепко обняла. Уже потом, когда мы прощались, я поняла причину того внезапного порыва. Северные народы верят, что у каждого человека есть собственный хранитель в образе определенного животного. «Правда ли это», — спросила я у бабушки? Ее дочь Галина перевела вопрос (дело в том, что Кода говорит только по-нанайски), и шаманка утвердительно кивнула головой. А потом заулыбалась и, показывая на меня, что-то долго объясняла «переводчику». Видя мое нетерпение, Галина объяснила, что когда бабашка встречала нас у ворот, из моего плаща... высунулся симпатичный зверек, похожий на енота. Так вот с кем обнималась старушка!

Впрочем, в судьбе Коды Ингировны Киле и мистического хватает, и земного. Она шаманка, разговаривающая с богами, и обычная женщина, которой многое пришлось пережить. Даже слишком многое для одного человека.

В тот день, когда Кода появилась на свет, ее мать ушла в царство мертвых. Девочку взяла к себе родственница, но воспитывала без любви, обращалась с ней сурово. Отец Коды надолго покидал стойбище, уходя на промысел, а когда возвращался, усаживал любимую дочь в оморочку, обнимал ласково и тихо плакал. Знал, какая горькая доля досталась его девочке.

Как только ей исполнилось двенадцать лет, ее отправили в семью будущего мужа. Это считалось нормальным для того времени. В народе говорили так: если девочка может ведро воды унести, значит, замуж пора отдавать. Первый муж Коды Ингировны тоже был охотником. Но с ним произошло несчастье — замерз в лесу. Вышла замуж за другого, но и его забрала смерть — погиб на фронте во время Великой Отечественной. С третьим мужем — рыбаком Ульгу Киле, прожила долго, но потом похоронила и его.

В советские времена в Лидоге существовал колхоз «Новый путь». Здесь-то и складывалась трудовая биография Коды Ингировны — она была свинаркой. В ее доме хранится пожелтевшая от времени почетная грамота, которой ее наградили как лучшую работницу, сумевшую получить от одной свиноматки двенадцать поросят. Наверное, это настоящий рекорд. Уйдя из колхоза на пенсию, лет двадцать бабушка Кода нянчила лидогинскую детвору. Мест в садике не хватало, вот и возилась с малышами, сказки им рассказывала, песни пела. Что касается собственных детей, то их у Коды было одиннадцать. Правда, в живых осталось трое, и с этого момента в ее судьбу начала вплетаться мистическая нить.

В роду Коды шаманом был ее дядя. Возможно, это и повлияло на дальнейшие события. В молодости Кода Ингировна часто болела, теряла сознание, и некоторые дни проходили как в забытьи. Пришлось даже обратиться к «большому шаману», который жил в то время в Найхине. Он-то и сказал, что высшие силы наделили Коду способностью исцелять и «поручили» ей стать посредником между духами и простыми смертными. Не сразу женщина дала согласие стать шаманкой, потому что знала — тяжкое это бремя, и такой человек себе уже не принадлежит. И тогда духи разгневались и стали забирать ее детей. Терпела, плакала, но когда трагически погибла дочь, не выдержала, приняла условия, продиктованные свыше.

Бабушка Кода вспоминала, что в тот момент какая-то неведомая мощная сила вошла в нее и так ударила, что в беспамятстве пролежала она целую неделю. Жизнь ее находилась где-то между миром мертвых и живых, и родные думали, что уже не вернется она оттуда. Но Кода вернулась. Сделала бубен из шкуры изюбра, колотушку смастерила и стала камлать. Никто не учил ее этому, но знания приходили сами, словно таинственную книгу читала. Шла на ощупь по незнакомой тропе, обретала силы, знакомилась с неведомыми доселе мирами.

Шаманка Кода рассказывала о своих путешествиях, а мне казалось, что слушаю волшебную историю. Вот, бывало, рыбой обернется и отправляется далеко-далеко по рекам, а иной раз птицей станет и летит в соседнее село в гости к другой шаманке. Однажды в образе крошечной мухи добралась до царства мертвых «буни». «Какая там жизнь?» — спрашиваю. Да такая же, как на Земле. Люди охотятся, рыбу ловят, ходят в красивых халатах. Только заговорить с ними не может, да и они ее не замечают...

О том, что Кода обладает особым даром, узнали очень быстро. Люди приходили к ней со своими несчастьями, и она старалась всем помочь. Исцеляла от недугов, помогала отыскивать тела утонувших на рыбалке (вот, наверное, когда пригождалась способность оборачиваться рыбой). Однажды в лесу заблудилась маленькая девочка. Родители кинулись к шаманке, и та, поговорив с духами, указала точное место ее нахождения. Был даже случай, когда в Лидогу приехал иностранец, говорят, француз. Откуда он узнал о нанайском селе Лидога и его необычной жительнице неизвестно, но шаманка стала для него последней надеждой. Жена этого человека умерла, тяжело заболела дочь, и он просил о помощи. И снова разговор с духами, особые молитвы-заклинания. Француз уехал, а позднее прислал письмо, в котором благодарил нанайскую бабушку. Значит, границ для шаманского дара не существует.

Годы, годы... Стара Кода, слаба. В день нашей последней встречи она сказала, что пора уже ей в дорогу собираться. И открыла заветный сундук. Яркие халаты, рукавицы, отороченные мехом и бисером, серебряные кольца, браслеты — в красивом облачении отправится старая шаманка в «буни»...

Это случилось совсем скоро — наверное, повелителям сэвэнов хорошо известна собственная судьба. Может, о ней и была та последняя песня, которую Кода подарила мне на прощание. Матовое полотно ее бубна стало почти прозрачным в солнечных лучах, а неугомонный ветер внезапно утих, поумерив свой пыл.