Строчка в биографию страны

Олег Головко«Олег Головко — поэт БАМа» — под такой шапкой газета «Комсомольская правда», выходившая в 1970-е годы огромным тиражом, в одном из своих номеров представила подборку стихотворений поэта, который жил и работал в городе Тында. И это абсолютно верно, он тогда был самым заметным и популярным стихотворцем на всей протяженности строительства — от Байкала до Амура.

О том, что на БАМе появился первый и единственный поэт, член Союза писателей СССР, я узнал из газеты «Амурская правда». В одном из ее октябрьских номеров за 1974 год была напечатана фотография, сделанная на фоне книжных полок, довольно молодого человека (ему в то время было тридцать четыре года), одетого в светлый модный джемпер. В тексте говорилось, что Олег приехал с Украины, но до этого окончил в Томске институт инженеров железнодорожного транспорта, работал на Западно-Сибирской железной дороге. В Томске вышла и первая его поэтическая книга «Радио на сосне», когда автор был еще студентом. Факт удивил: в таком поистине юном возрасте в советское время в государственном издательстве выпустить свой сборник — это было почти невозможно! Здесь же напечатали и несколько стихотворений, в которых чувствовалась авторская индивидуальность — напористость, жизнерадостность, оптимизм.

Как вышел первый сборник Головко, мне рассказал недавно в подмосковном Реутове поэт, прозаик, драматург Станислав Федотов (он, кстати, жил в Благовещенске в конце 1990-х годов, возглавлял писательскую организацию). Станислав Петрович был знаком с Олегом еще в Томске. Они встречались, не раз выступали вместе перед читателями. Оказывается, в то время местное издательство задумало выпустить несколько книжек молодых поэтов, и Олег попал в их число. Станислав Петрович прочитал мне и стихотворение Головко на украинском языке, адресованное детям. Сказал, что Олег прислал ему текст, когда уже вернулся с БАМа на Украину, и что оно сразу запомнилось.

А мое знакомство с Головко произошло летом 1977 года на организационном собрании Амурской областной писательской организации. Нас, молодых и не очень, прозаиков и поэтов, как тогда называли, членов литературного актива, тоже пригласили на это мероприятие. Олег Головко выделялся среди тогдашних амурских «маститых» писателей: Николая Фотьева, Александра Побожего, Игоря Еремина и других. Во-первых, он был младше всех по возрасту, во-вторых, высокий, стройный, черноволосый, одет с некоторым шиком — в белой рубашке со строгим галстуком и, главное, держал себя непринужденно, общался запросто со всеми, в том числе и с нами, пока не входившими в Союз. Говорил он с характерным украинским акцентом, смягчая гласные и нажимая на согласные звуки. Тогда мы только обменялись рукопожатиями, а дальнейшее знакомство, переросшее, как теперь могу определить, в ненавязчивую мужскую дружбу, произошло летом 1978 года, когда из-за не очень-то благоприятных обстоятельств я из Благовещенска попал в Тынду и стал работать в общетрассовой газете «БАМ».

Первое заседание литературной студии «Звено», которую Олег создал сразу же, как приехал в Тынду, я помню хорошо. Проходило оно в тесном кабинете редакции газеты «БАМ». Присутствовали будущий драматург и публицист Иван Шестак, он же редактор газеты, поэты Владимир Гузий и Тамара Шульга (все трое в будущем будут приняты в Союз писателей), Геннадий Кузьмин, Владимир Юринский, Виталий Лукашенко (они выпустят свои стихотворные сборники), офицер железнодорожных войск Александр Симаков, кто-то еще. Читали стихи, обсуждали их, спорили и балагурили. Тон творческому разговору задавал Олег. Он особо не критиковал, а делал точные замечания, подсказывал, часто переходил на дружеские шутки, пересыпая русскую речь украинской мовой. В его облике и поведении ничего не было от мэтра, хотя среди младших товарищей по перу он вполне мог бы себя считать таковым.

Встречались мы часто, и не только на занятиях «Звена». Я жил в общаге мостовиков, в которой даже не было душа, поэтому по субботам порой наведывался в квартиру Олега, чтобы помыться. Заходил по вечерам и в будни, и почти никогда не заставал хозяина одного. В двухкомнатной, а может быть, и трехкомнатной квартире на улице Красная Пресня, на которой построили первые в Тынде высотки, всегда кто-то гостил — приезжающие на БАМ, так сказать, творческие личности, местные стихотворцы, а вообще Олег принимал всех. Такая широкая у него была натура. Естественно, не обходилось без веселящих и горячительных напитков. Порою гости ночевали, а утром Олег поднимал всех спозаранок, ибо ему нужно было идти на службу, в дирекцию строительства БАМа. Он брился, надевал чистую рубашку, галстук; никогда я не видел его в неподобающем виде даже после самых бурных вечерних застолий. Он говорил, что железная дорога требует дисциплины и что никогда не опаздывает к началу рабочего дня. Эта пунктуальность меня удивляла и восхищала; подобными качествами, насколько я знаю, большинство поэтов не отличается.

Недавно я нашел в одном из бамовских блокнотов такую запись: «Неделя у Головко». Вспомнил: это произошло, когда я переходил из редакции газеты «БАМ» в «Мосты магистрали». Из одного общежития меня уже «попросили», а второе еще не предоставили, и Олег великодушно меня приютил.

Из тындинских поэтов Олег особенно выделял юного Владимира Гузия, относился к нему поистине по-отечески. Насколько помню, Володя работал тогда в одном из подразделений дирекции БАМа, устроил его туда Головко. Много позже Гузий отблагодарит своего наставника поэтическими строчками. В сборнике «Чукчуду» (2008) имя Головко встречается дважды. Вот четверостишие из стихотворения «Пушкинский праздник в Тынде»:

И, странички листая,
Широко-широко
Прямо с жару читает
Сам Олег Головко.

А эта цитата из стихотворения «Тындинские поэты»:

И стоит мне зажмуриться,
То сразу вижу, как легко
Хмельной апрельской улице
Стихи читает Головко.

В бамовский период стихи Олега Головко часто печатались в газетах, журналах, сборниках, в том числе и центральных, но он почему-то не выпустил ни одной книжки, хотя, уверен, в Амурском отделении Хабаровского книжного издательства его рукописи дали бы зеленый свет. Причина, вероятно, в том, что поэт жил так стремительно и полно, что не находил времени собрать воедино свои стихотворения, откладывая издание сборника на потом. Уехал Олег из Тынды в 1979 году в Кременчуг. Для многих амурских литераторов это стало неожиданностью. Для меня тоже.

В 1982 году я перебрался в Белгород и время от времени вспоминал Олега, зная, что он живет по дальневосточным масштабам почти рядом. Однажды по делам я был в Харькове, ждал вечернюю электричку. Иду по вокзалу. Навстречу высокий, элегантно одетый человек с такой знакомой улыбкой разводит руки для объятия: «Черкесик! Живой! И трезвый!» Жмем руки, обнимаемся. Берем в буфете бутылку минеральной воды. Олег рассказывает, что приехал в Харьков вычитать верстку своего будущего сборника стихотворений, а вообще работает на Южной железной дороге. А еще с юмором добавляет, что после БАМа, наверное, с год похмелялся, но теперь вообще не употребляет спиртного.

Я рассказал ему о своем житье-бытье. Олег подписал мне книгу, вышедшую в 1984 году в Киеве на украинском языке, «Поїзди надії» («Поезда надежды») с таким автографом: «Другу по Бамовским эпопеям Валерию от Олега. 9.09.1987 г.». А в следующем году пришел пакет из Кременчуга. В него была вложена новая книга «Струны тайги», на которой такая надпись: «Валерию Черкесову в память о днях метельных. Искренне Олег Головко». В сборнике фотография Олега, сделанная на БАМе. Он в шапке и полушубке, припорошенных снегом. Сборник я, конечно же, прочитал на одном дыхании. В 1989 году в Воронеже вышла моя книга «Заповедь», в ней один раздел посвящен моей бамовской эпопее. Естественно, я отправил ее в Кременчуг.

А потом стала разваливаться великая страна, и переписка наша прекратилась. В начале 1990-х годов на Белгородчину для участия в Днях литературы был приглашен поэт из Кременчуга, имя не помню. Он-то и рассказал о трагедии, произошедшей в семье Головко. Сын Олега, вернувшись со службы в армии, ехал на мотоцикле и разбился насмерть. Вероятно, эта беда стала главной причиной, из-за которой оборвались наши эпистолярные отношения.

В начале 2015 года я получил письмо из Благовещенска от Игоря Игнатенко. Он составлял подборку амурских поэтов для антологии военной поэзии, которая должна была выйти в Сибири, и попросил: мол, ты живешь поближе к Украине, уточни, здравствует ли Олег Головко, ибо уже много лет ничего о нем не ведаю. Я обратился к нынешним землякам − детскому поэту и прозаику Вячеславу Колеснику, зная, что тот переводил стихи Головко. Однако, как оказалось, стихи он взял из харьковского сборника поэта «Пливе щука з Кременчука» (1990), а с автором он не списывался. Попросил поэта Станислава Минакова, который долго жил в Харькове, навести справки через своих знакомых украинских литераторов, но и он ничего не выяснил.

А в конце лета 2016 года я зашел на один из украинских сайтов и обнаружил некролог. В нем сообщалось, что 10 июня в Кременчуге на 76 году жизни умер Олег Головко. Увы, не было даже упоминания о том, что он был самым известным поэтом во времена строительства Байкало-Амурской магистрали...

Олег приехал в Тынду, когда стройка только разворачивалась. И одним из первых стихотворений, которые он здесь написал, было такое:

Еще не поднялся палаточный
                                    дом,
Еще ни кола, ни двора,
Еще только чайник над первым
                                    костром
Да первый удар топора.
Еще от мошки мы спасались
                                    в дыму,
Но кто-то уже указал —
Углем на березе стрелой
«На Амур!»
И рядом стрелой
«На Байкал!».

Вероятно, тогда же сочинилось и стихотворение, заканчивающееся так:

И наградой за труды,
Счастья не тая,
Смотрит в зеркало воды
Улица моя.
И теперь меня друзьям
Отыскать легко −
У меня ведь адрес:
БАМ,
Тында,
Головко.

Стихотворения Олега печатались во многих изданиях: в газетах «БАМ», тындинской районной — «Авангард», в железнодорожной «Забайкальской магистрали», в «Амурской правде» и «Амурском комсомольце», в альманахе «Приамурье мое» и журнале «Дальний Восток», в других изданиях. Возможно, когда-нибудь найдется заинтересованный исследователь его творчества, соберет все вместе и получится настоящая поэтическая летопись великой стройки. Пока же самая большая подборка бамовских стихотворений Головко (более пятидесяти) напечатана в сборнике «Струны тайги», в разделе «Тында».

Открывается она, как я понимаю, программным стихотворением Олега «Благодарствую, БАМ!» − эта строчка рефреном повторяется в тексте несколько раз. А завершается стихотворение так:

Благодарствую, БАМ,
За друзей закадычных и строгих,
Что горбом постигали
Высокое слово «судьба»,
И за эти стихи,
И за все испытанья дорогой,
И за то,
Что еще предстоит,
Благодарствую, БАМ!

Вот, пожалуй, главное, что дала поэту поистине великая стройка. Да, для Олега она была такой — и в жизненном, и в творческом отношении.

Поэт рассказывал о том, что сам видел, в чем участвовал, что испытал, а также о людях, с которыми встречался и дружил. Об этом говорят и названия стихотворений: «Ночная укладка», «Десант на Кувыкту», «Станция Кошурниково», «Золотинка», «В Моготе», «Путеобходчик», «Раечка с БАМа», «Саша Рябцев», «Таня Денисова» и другие.

Кстати, Татьяну Денисову знали многие на стройке, я в том числе. Она часто выступала перед строителями, исполняла негромким, но задушевным голосом песни — свои, а также Юрия Визбора, Александра Городницкого, Булата Окуджавы и других бардов. Вот как о ней написал Олег:

Когда опять чертовски
Начну в тайге хандрить,
Найду отряд московский,
Вагончик «33».
Скажу, что словно рана,
Изводит грусть в ночи,
− Денисова Татьяна,
Меня ты излечи.
... ... ...
Любой из нас так мало
Увидел, испытал:
У нас еще начало,
Начало из начал.
И первые досады,
И робкие шаги,
И первые десанты
Уходят в глубь тайги.
Ах, что это такое,
Кудесники-врачи,
Что сердце молодое
Взволнованно стучит,
Что солнце средь тумана
Морозного встает,
Когда в тайге Татьяна
Денисова поет.

Помню, девушка часто пела и тексты Вадима Егорова:

Друзья уходят как-то невзначай,
друзья уходят в прошлое,
как в память,
и мы смеемся
         с новыми друзьями,
а старых вспоминаем по ночам,
а старых вспоминаем по ночам.

К слову, Вадим приезжал на Белгородчину на фестиваль поэзии и авторской песни «Оскольская лира». Мы познакомились, и я рассказал ему о Татьяне Денисовой. Бард улыбнулся: «Я с Таней знаком, мы дружим».

Вот строки еще одного стихотворения, которому предпослан эпиграф «Рябцев Александр Вячеславович родился 13 мая 1975 года». Запись в книге регистраций загса поселка Тындинского Амурской области«:

Смотрит Саша Рябцев,
брови хмуря,
Словно осознал, о чем тут речь,
Словно говорит, что на Амуре
Дел амурных сроду не пресечь.
Он в своей коляске —
как на троне:
В день рожденья
всюду знаменит...
При сухом при бамовском
законе
Хорошо шампанское шумит!

Олег опоэтизировал и, казалось бы, самые прозаические, сугубо бытовые события:

Отрекшись от гула и гама,
От сотен проблем и забот,
Начальство дирекции БАМа
Торжественно в баню идет.
Там шпарит движок, не смолкая,
И лампа мерцает звездой,
Там баня по четным — мужская,
И даже с горячей водой.

Перечитал я стихотворение «Первая баня», и словно опять оказался в старой Тынде, в той самой единственной в то время бане, в которой всегда были длинные очереди, зимой народ толпился даже на улице.

Цитировать Головко можно много, но я ограничусь еще тремя стихотворениями. Первое — игривое, в духе Олега — «Строганина»:

Говорит мне строго Нина,
Чтоб на ус я намотал:
− Кто не ведал строганины —
У хантайцев не бывал.
Я давно уже не знаю
Столько шума и гостей:
Всё соседи прибывают,
Все ко мне пододвигают
Строганину всех мастей.
Я уже благодарю.
Я уже почти не пью.
Я машу кулаком,
Словно рыба плавником.
И плывут мои глаза,
Словно два больших язя,
То на пиво,
То на Нину,
То опять − на строганину.

Реальная, написанная с юмором картинка северного застолья и сейчас остается живой и по-хорошему трогает душу.

Между прочим, в «Струнах тайги» строка «Я уже почти не пью» напечатана по-другому: «Я уже едва курю». Это, как я думаю, редакторская правка. Книга вышла в разгар горбачевской антиалкогольной кампании, поэтому и появился «трезвый» вариант строки. Я же цитирую так, как читал поэт.

Второе стихотворение называется «Соавторы». Олег осознавал, в чем и в ком источник его вдохновения, его поэзии, и выразил это так:

Мои соавторы,
Мои приятели,
Вам просто некогда
Идти в писатели.
Вам нужно рельсов нить
На край земли вести.
Как с вами славно жить
По справедливости!

Легко мне дышится,
Весь мир мне слышится,
И ни строки, друзья,
Без вас не пишется.

Сегодня, перечитывая стихи Олега Головко, понимаешь, что не все они равноценны, есть строки, написанные, так сказать, на злобу дня. Но, конечно, не они определяют значение его поэзии, а главные, к примеру, такие:

Ушли, как раньше уходили,
Палатки сняли — и ушли.
Хмельной багульник сохранили,
Смолистый стланик не сожгли.
И долго ветками кивали
Деревья робкие вокруг,
Как будто бы припоминали
Прикосновенья наших рук.

***
Недавно, я еще раз перечитывая самую полную антологию стихов о БАМе «Цветы багульника» (Новосибирск, 2004), составленную Владимиром Гузием, в которой напечатаны стихотворения ста тридцати поэтов, многие из них непосредственно участвовали в строительстве: рубили просеки, укладывали рельсы и шпалы, возводили города и поселки. Почему-то вспомнились строки автора знаменитой песни романтиков «Бригантина» Павла Когана, погибшего во время Великой Отечественной войны: «... Впопыхах плохие песни мы сложили о поразительных делах».

Может быть, эти слова в какой-то степени относятся и к бамовским поэтам. Да, мы часто писали впопыхах, второпях, стремясь, как могли и умели, запечатлеть этапы и события стройки, порою стихи получались излишне пафосными и «барабанными», далеко не все они выдержали испытание временем.

И все же, мне думается, более правильно и справедливо будет охарактеризовать бамовскую поэзию словами Олега Головко: «Мы вписали нашу строчку в биографию страны».

Валерий ЧЕРКЕСОВ