Словесница Искусств

Удэгейский фольклор в творчестве советских писателей

В 1930-е годы одновременно с созданием письменности и этнокультурными новообразованиями русские писатели адаптировали для широкого круга читателей фольклор коренных малочисленных народов Севера, в частности удэгейцев. Это связано с национальной политикой СССР, декларировавшей сохранение, развитие и демонстрацию культурной самобытности народов многонационального государства. Не случайно в программе единственного в регионе литературно-художественного журнала «На рубеже» появился фольклорный раздел.

При правлении регионального отделения Союза писателей создали комиссию по сбору фольклорного материала, в Хабаровске проводились вечера устно-поэтического творчества коренных народов Дальнего Востока, а в связи с подготовкой празднования двадцатой годовщины Октября вышло постановление Далькрайкома об организации сбора фольклора народов Дальневосточного края. К этой дате намечался и выпуск двухтомника о советском Дальнем Востоке, в котором важное место отводилось устному творчеству коренных народов края как одному из факторов, выделяющих культуру определенного этноса из среды других. Материалы были собраны, сборник подготовлен к изданию, но из-за трагических событий, связанных с арестом его авторов И. И. Шабанова и Е. И. Титова, он так и не увидел свет.

Одновременно планировалась публикация юбилейной серии из двенадцати коллективных сборников о Дальневосточном крае. Один из них должен был представить фольклор Дальнего Востока. Большинство материалов относилось к послеоктябрьскому периоду и отражало современность, колхозное и социалистическое строительство в национальных районах, небольшая часть содержала охотничий фольклор. Дальневосточные литераторы собрали сказки, песни, загадки, приметы ульчей, эвенков, удэгейцев, нанайцев и нивхов, а также русских, корейцев, китайцев. К сожалению, издание постигла та же судьба: Е. И. Титов был репрессирован, материалы остались неопубликованными.

В 1940 году, к юбилею советизации Дальнего Востока, работу по сбору фольклора возобновили. Запланировали издать фольклорный сборник, состоящий из трех разделов: «Сказки, легенды», «Устные сказы», «Дооктябрьский фольклор». В то время уже существовала проблема деформации фольклора при обработке. П. С. Комаров, принимавший участие в работе над книгой, призывал авторов к точности и полноте записей, говорил о недопустимости искажения в передаче собранных материалов. В 1940 году Б. А. Слуцкий, в то время сотрудник газеты «Красное знамя», записал в поселке Красный Перевал от П. З. Канчуги пять удэгейских сказок для журнала «На рубеже» — «Джонгой Марига» («Голый мужчина»), «Кулига» («Змей»), «Гэмый мамаса» («Нехорошая жена»), «Как бедный богатого обдул», «Вакцийни и шаман» («Охотник и шаман»), но материалы не были опубликованы.

Несмотря на то, что запись и обработка образцов удэгейского фольклора русскими писателями велась в течение двух десятилетий, удэгейские сказки в художественной трактовке Б. А. Можаева, Ю. А. Шестаковой, С. А. Холодного увидели свет только в начале 1950-х. Связано это с изменившейся социокультурной ситуацией в государстве. К концу 1930-х годов интернационалистская политика государства перестала существовать, а советская национальная идеология четко разделяла иерархию статусов разных народов, устанавливая приоритеты по отношению к ним. Значимость национальной самобытности отошла на второй план, поскольку начала формироваться общесоветская культурная система, которая вела к ассимиляции национальных культур.

Одной из первых публикаций фольклора народа удэ стали сказки о новом времени в обработке С. А. Холодного, переосмысленные в духе советской идеологии. Автор придерживается художественного шаблона, характерного для того времени: богатый шаман притесняет бедного, бедняк обманывает богатого. Подобный сюжет противоречил удэгейской фольклорной традиции, которая, напротив, отдавала предпочтение богатому человеку, но был актуален для общесоветской культуры, когда дореволюционная жизнь представлялась исключительно как угнетение бедных богатыми, а постреволюционная — обретение счастья бедными и наказание богатых. Под негласным запретом оказались фольклорные сюжеты, связанные с получившими статус "«пережитков» шаманизмом и мифологическими представлениями коренных дальневосточных этносов.

Важным этапом в адаптации фольклора удэгейцев стало появление сборника «Удэгейские сказки» (1955), а спустя несколько лет второго, расширенного по числу сказок издания «Железный клюв» (1959) в обработке Б. А. Можаева. Сказки, опубликованные этим автором, записаны в двух селах — Сяин и Олон Пожарского района Приморского края. Публикация не содержала «стилизации под народность», поэтому обладала несомненной коммуникативной ценностью и была высоко оценена прежде всего носителями удэгейской культуры.

Б. А. Можаев отрицал представление о народных сказках как исходном материале и о роли автора, который придает законченность фольклорному произведению. В рассказе «Трое» (1956) он писал: «Почему это непроизвольность народного творчества вы хотите подогнать под колодку определенного образца, хорошо известного вам? Разве оттого, что вы придадите сказке вашу законную систему развития сюжета, она выиграет в оригинальности? Разве ее кажущееся несовершенство не придает ей своеобразную неповторимость, которой вы хотите лишить ее? <...> Закон сюжета, строгость формы!.. Да поймите же — все это относительные понятия; реалисты под ними разумеют одно, модернисты — другое, а удэгейские сказочники — третье. А у нас читаешь, так сказать, народные сказки в обработке иных сочинителей: осетинские, тувинские, якутские — и все на один манер сказываются, похожи, как башмаки с одной колодки. И там и тут богатый притесняет бедного, и там и тут бедняки обманывают богатого; вся разница лишь в том, что у одних мулла, у других бай, у третьих шаман. В литературе же находятся умные люди, которые обобщают все это и делают мудрый вывод о бродячих сюжетах. Нет никаких бродячих сюжетов! Есть бродячие литераторы, которые оболванивают народное творчество, подделываясь друг под друга».

Несколько ранее к удэгейскому фольклору обратилась Ю. А. Шестакова. Интерес к устно-поэтическому наследию удэ у нее был вызван литературной работой над повестью Д. Б. Кимонко «Там, где бежит Сукпай» и изучением традиционной культуры этого народа. Первое издание удэгейских сказок в ее переводе относится к началу 1950-х. «Переводу» Ю. А. Шестаковой свойственно использование слов, нехарактерных для фольклора удэгейцев, поэтому представители удэгейской культуры рассматривали сказки в ее трактовке как «идеологически обработанный пересказ имевшегося в распоряжении русского перевода сказки». Ю. А. Шестакова часто обращалась к фольклорному наследию удэгейцев, используя его в своих произведениях. В повести «Новый перевал» (1951) она отмечала, что «задача собирателя фольклора состоит в том, чтобы представить устное творчество народа без всяких литературных прикрас», поэтому в сказках, используемых в повести, стремилась сохранить строй речи рассказчика, синтаксические конструкции удэгейского языка.

Однако такая позиция видна только при включении фольклора в текст художественных произведений, впоследствии, уже в другой редакции, автор отступила от нее. После продолжительного перерыва, в 1970-е годы, Ю. А. Шестакова выпустила книгу сказок по мотивам удэгейского фольклора «Богатырь с Кедровой речки», куда вошли ранее уже издававшиеся сюжеты, но в новой литературной обработке: «Про сову», «Тигр и человек» и «Богатырь с Кедровой речки». Варианты сказки «Про сову» встречаются в повести Д. Б. Кимонко «Там, где бежит Сукпай», у Б. А. Можаева «Как сова зимовать в тайге осталась», варианты «Богатырь с Кедровой речки» — у Б. А. Можаева «Храбрый Нядыга», у В. Т. Кялундзюги «Сильный Егдыга», у Л. И. Сем «Зажили счастливо вчетвером». Первый вариант сказки «Тигр и человек» вошел в повесть Ю. А. Шестаковой «Новый перевал», второй опубликован в сборнике «Сказки народов Севера» (1951).

Во всех трех сказках Ю. А. Шестакова вводит развернутые зачины, где в сказовой форме приводит этнографические зарисовки быта, нравов и обычаев удэгейцев, дающие толкование сюжетам повествования. Отступая от традиционной простоты сюжета и лаконичности, автор включает в повествование художественные описания природы, внешнего вида, поведения птиц. «Сова была нарядная, в пышном оперении. Белые и дымчато-серые перья лепились перышко к перышку так густо, что, когда сова взлетала, расправив свои крылья, бесшумная такая и легкая, она была похожа на большой клубок дыма». Кроме того, она изображает чувства персонажей, наделяя их внутренними монологами. «Сова, наблюдавшая за ними с высокого дерева, слушала и возмущалась: «Какая дрянь эта утка, — со злостью думала она, — всем, всем рассказывает! Пожалуй, надо спрятаться от них».

Литературная обработка Ю. А. Шестаковой коснулась не только стилистики произведения, но и сюжета, числа персонажей. Например, количество встреченных в сказке «Тигр и человек» возрастает с одного до трех: помимо сохатого, как в первом варианте, тигр встречает изюбра и лошадь. Кстати, последний образ, чуждый фольклору коренных народов (появляется в третьем варианте сказки), помогает автору дать многостороннюю оценку человеку: так, в восприятии сохатого и изюбра, которые его не видели, но слышали, он сильный, а в глазах лошади он «...сильный. Но бывает и не очень».

В вариантах удэгейских сказок Ю. А. Шестаковой очевидна художественная трактовка сюжета русским автором. Зачастую поступки героев противоречат традиционной удэгейской идеологии. В сказке «Тигр и человек» охотник глумится над зверем, показывая свое превосходство:

«Человек взял веревку и стал привязывать тигра к стволу дерева. Обходит полосатого кота со всех сторон <...>

— Отвяжи меня! Зачем привязал? У тебя огонь страшный в руках. <...>

Опять бабахнуло! И снова дым пошел... Куты-мафа еще сильнее испугался, из глаз бегут слезы. Опять он просит отпустить его:

— Развяжи мне хоть передние лапы! Я слезы вытру!»

В культурной традиции тигр считался сородичем, «человеком» другого рода, ему нужно было оказывать особые знаки почтения. В сказке человек отступает от запретов, тем самым нарушая Закон тайги. Во втором варианте сказки «Тигр и человек» (1951) герой, желая проучить тигра, трижды стреляет мимо зверя, убивает ворона, волка, пугает медведя, и после этого стреляет ему в глаз. Вопрос о том, почему тигры человека не трогают, объясняется не законом тайги, а победой человека над природой.

Рассматривая многочисленные варианты одной и той же сказки в обработке Ю. А. Шестаковой, можно проследить, как традиционное удэгейское сказание ниманку трансформировалось в литературное произведение, написанное по мотивам удэгейского фольклора. На основе этих и других подобных произведений формировалась литература коренных народов Севера, притом процесс трансформации фольклорных материалов оказался неизбежен. Это подтверждает и С. С. Аверинцев, известный филолог и историк культуры, говоря, что «любой переход конкретного историко-культурного феномена в сферу общечеловеческих, общезначимых, универсальных ценностей неизбежно есть его отчуждение от собственной конкретности и требует некоторую толику оптического обмана».

Наталья ПОЗИНА