Дневник княгини Варвары Духовской

К инициативам и частной жизни исторических лиц всегда особый интерес. Мы предоставляем уникальную возможность познакомиться с записками ее превосходительства Варвары Федоровны Духовской (урожденной княжны Голицыной), жены выдающегося приамурского генерал-губернатора, действующего во славу короны, своего сословия и Отечества.

Она детально и с совершенной искренностью описывает самое-самое житейское в высшем слое хабаровского общества конца ХIХ века. Перепечатываются места, касающиеся пребывания Духовских на Дальнем Востоке, особенно в Хабаровске, из части 2-й ее «случайно» опубликованных воспоминаний (С-Пб, 1900).

Воспоминания Варвары Духовской были выписаны из Санкт-Петербургской библиотеки краеведом, почетным гражданином Хабаровска Зосимом Васильевичем Востоковым в начале 1990-х годов. Воспоминания были присланы в виде микрофильма и в настоящее время хранятся в зале краеведения Дальневосточной государственной научной библиотеки. Мне удалось посмотреть весь микрофильм на специальном аппарате в Государственном архиве Хабаровского края, сканировать нужные главы на компьютер, а затем заняться переводом на современную орфографию. Перевод некоторых выражений В. Духовской с французского языка выполнила сотрудница научной библиотеки А. Воропаева.

Мария БУРИЛОВА


Из первой части1

Я родилась от второго брака князя Федора Григорьевича Голицына с Евдокией Ивановной Зарудной. У меня была кормилица, в три года появилась няня — бельгийка. Взяли в дом дочь старшего садовника, Зину, хорошенькую девочку моих лет, одели ее, как барышню, которая играла со мной весь день.

Зимы проводили в Харькове в собственном доме, а потом переезжали в имение моего отца в Харьковской губернии. Все баловали меня ужасно, учили меня делать глазки. Меня рано приучили к роскоши, но вышло наоборот, туалетами я не увлекалась. В 4 года выучилась я писать и бегло болтала по-французски. Звонким голосом распевала «Жил-был у бабушки серенький козлик». Любила слушать сказки, но все же больше меня увлекало описание домашней жизни. День моих именин праздновался широко. С малых лет я уже зарубила себе на носу слова: «Моему нраву не препятствуй». Четырех лет меня повезли в Петербург через Москву. В 6 лет мне взяли гувернантку, пожилую француженку, она мне давала уроки английского языка и музыки.

Сама шила платья куклам.

[Исполнилось 14 лет.] Я предпочитала взять тайком из громадной библиотеки отца сочинения Поль-де-Кока и зачитывалась ими.

Повезли меня за границу для окончания моего воспитания и свет показать. Берлин, Париж, Бельгия, Брюссель. Поехали на море, где научилась хорошо плавать. Я уже в 15 лет любила привлекать внимание молодых людей. Поехали в Англию: Лувр, Лондон, затем снова Париж, потом Штутгарт. Здесь впервые увлеклась молодым шотландцем, 18-летним учеником английской школы <...>, одновременно нравился молодой грек. Посетили Италию: Неаполь, Рим, Милан, Венеция. Через Варшаву возвратились в Россию<...>

Первый выезд на бал состоялся в Харькове. На зиму увезли меня в Петербург. Здесь мне немного понравился саперный офицер. Готовили меня к петербургскому балу, где будет государь. По просьбе императрицы представили ей. Государь, проходя мимо меня, заметил и стал разговаривать, потом обо мне спрашивал у моего дяди. Меня стали возить на балы.

Лето в деревне

Приехала мама и увезла меня в имение Должик. По примеру кузины Нелли захотела я лечить крестьян. Мне казалось, что все болезни проявляются тошнотой, о чем я спрашивала у каждого: «Не тошнит ли?» Однажды при катании я упала с лошади, но удачно <...> Однажды к нам приехал «богатый жених», но я не хотела ему показываться. Очень я любила хлебать деревянной ложкой людские щи, ела я их тайком, чтобы меня не поймали за таким преступлением.

Кавказ

Сергей Михайлович ДуховскойВ мае уехали мы с мама в Тифлис, где зажили приятно и весело. Познакомилась с персидскими принцами. Рассматривая как-то альбомы у Рерберг, мое внимание привлекла карточка, я спросила: «Кто этот офицер?» «Это молодой офицер генерального штаба Сергей Михайлович Духовской, состоит при великом князе Михаиле Николаевиче, брат наших соседей по имениям, самый выгодный жених на Кавказе», — ответила мне Н. Н. Рерберг и объявила, что я непременно должна покорить его сердце, что он часто у них бывает и что я скоро с ним встречусь. Эти слова «выгодный жених» сразу заковали мое сердце в железную броню, и сам С. М. при первом знакомстве показался мне таким серьезным, спокойным, а главное — никакого внимания на меня не обращал, к чему я не привыкла. Мало-помалу С. М. и я стали меньше чуждаться друг друга, ездили часто верхом. Однажды он пригласил к себе на чай и я заметила, «что я не последняя спица в колеснице для... С. М. в Должике посетил наше имение и познакомился с папа и всем понравился. С. М. вернулся в Тифлис, я глупо с ним себя повела, но после чего написала извинительное письмо. Он приехал к нам, но я избегала встречи с ним, но шаг сделан. Сели мы на кабриолет и поехали по дороге в Коджорыю. Тут между нами все и решено. Вернувшись домой, объявили мама, что мы жених и невеста. Папа дал согласие на брак. Я забыла все свои амуретки, один С. М. олицетворял для меня все приятное, радостное в жизни.

Замужество и война

На свадьбу в Должик приехало много гостей, венчались в церкви. Мужа вызвали в Тифлис, и я поехала с ним.

Приезд в Тифлис. Мужу назначили командировку для осмотра артиллерии. В ноябре отправились в Александрополь. Квартиру сняли у армянина. Она состоит из небольшой гостиной, спальни, конурки для горничной и буфета, где спал наш денщик. Не квартира, а острог, но она считается лучшей в городе.

Война с Турцией (1877)

Сергей Михайлович проявил геройство при штурме Ардагана. Под ним была убита лошадь. Он получил Георгия 2-й степени.

Переезд в Карс

В Карсе мужа не застала, он уехал в Эрзерум. Получила письмо, где он пишет о смерти генерала Шелковникова, теперь муж должен заменить его и стать военным губернатором Эрзерумской области. Мир подписан, еду в Эрзерум. Турки удивляются моей смелости <...> Квартира наша одна из лучших в Эрзеруме, роскошная. Из окон виден библейский Ефрат. Турки нас ненавидят <...> В окно квартиры русского офицера стреляли. Действуют разбойничьи шайки. Мы выехали в Тифлис.

Положение неопределенное, останемся ли мы здесь? Выехали в Москву, поселились в «Славянском базаре». Муж получил за войну ленту ордена св. Анны с мечами.

Возвращение в Петербург

Приехали накануне Рождества. Наняли три комнаты над рестораном Дюссо на Большой Морской. Муж ежедневно ходит на доклад к великому князю. В Харькове убит губернатор князь Кропоткин. Стреляли в государя <...> Хотели ехать за границу, но мужа должны назначить начальником штаба Московского военного округа, до приказа об этом мы 17 мая поехали в Должик.

26 мая [1879] приехали в Москву. Поселили нас в кавалеровском корпусе Петровского дворца. У нас целых 15 комнат со старинной обстановкой. Со многими в Москве пришлось знакомиться. 29 августа переехали на квартиру в дом Пегова, состоящую из 25 комнат, и все огромные. Штаб помещается над нами.

Рано встаем, рано ложимся. Занимаюсь музыкой, языками, ухаживаю за растениями в зале. Меня часто застают гости врасплох — в фартуке и с тряпкой в руках. Принялась я ревностно за хозяйство, не позволяю повару обкрадывать нас.

Муж записался в члены английского клуба и по субботам ездит туда обедать. Иногда у нас появляются маленькие размолвки. Многие спрашивают, почему я не выезжаю в свет. Но я довольствуюсь своей домашней жизнью.

Присутствовала на репетиции обоих Рубинштейнов, Николая и Антона Григорьевичей. Были на опере «Фиделио». Ездила на фабрику золотых и серебряных изделий Овчинникова. У них в учении 160 мальчиков: устроены классы, дортуары, библиотека, школа живописи, чистота всюду замечательная.

Был взрыв динамита в Зимнем дворце. «В Лориса стреляли возле самого подъезда его квартиры, но он не растерялся и схватил собственноручно негодяя, который через день был повешен». Предупредили графа Шувалова, что дом его будет взорван.

12 мая скончалась императрица Мария Александровна.

1880 год. В конце мая мы переехали в Петровский дворец, где квартира удобнее прошлогодней.

6 июня открытие памятника Пушкину. Мы наблюдали из окна квартиры Бутовских. Были на приеме у митрополита Макария.

500-летие Куликовской битвы <...> Муж поехал на празднества, а я в Должик. Ехавший с нами в вагоне историк Иловайский прочитал нам свою приготовленную речь. Речи мужа на празднестве напечатаны во многих газетах.

Тревожное время

[Убийство Александра II. Александр III получает анонимные угрожающие письма.] <...>

Начались избиения евреев. Ротшильд пожертвовал 20000 франков на разоренных соплеменников.

Высочайшие приезды

В июле в Москву приехал государь, он делал смотр войскам на Ходынском поле. Государь пригласил всех начальников частей на завтрак в Петровский дворец. Скобелев зашел к нам, поцеловал мою руку.

Московские развлечения. С нетерпением ждем приезда Сары Бернар. Познакомилась с артисткой театра Гламой Мещерской. Интересен был концерт в манеже в честь Глинки<...>

Большая поездка за границу (1883). Муж командируется в Италию для присутствия на летних маневрах. 18 июня выехали из Москвы. [ Лондон. Дъепп. Париж. Швейцария. Люцерн. Интерлакен и ледники. Путь... Женева. В Италии: через озеро четырех кантонов. Милан. Комо. Белладжио. Лекко.] <...>

Назначение на Амур

Давно уже ходят слухи о том, что мужа прочат генерал-губернатором на Амур, на место покидавшего скоро эту должность барона Корфа. Вдруг получается из Петербурга депеша от военного министра, вызывающая мужа в Петербург. Я совсем перепугалась, уж не назначение ли?.. Условилась я с мужем, что если речь будет идти о назначении, то он должен мне протелеграфировать два слова «новости есть». Понят­но, с каким нетерпением ждала я его телеграммы, и вот какую получила: «Новости есть, решение отло­жено до совещания с тобой!» Тут у меня руки совсем опустились, но я дала себe слово не мешать карьере мужа и на все согласиться. Вернувшись из Петербурга, муж сообщил мне, что им хотят не­пременно заручиться на Амуре, и поэтому утверждается новая должность помощника генерал-губернатора, ко­торую и предлагают ему. Пригласили мы к себе генерала Свечина, служившего помощником начальника окружного штаба на Амуре, и попросили его дать нам побольше сведений об этом далеком крае, ближайший путь к которому — через Америку. Сведения эти оказались настолько благоприятные, что муж pешился написать военному министру свое соглacие на временную должность помощника, но только c тем условием, чтобы его оставили в Петербурге до уxoдa барона Корфа. Как все это нас волнует, ни о чем другом думать не могу — ведь это второй Эрзерум!

В aпpеле поехали мы для окончательного решения в Петербург. Военный министр сообщил мужу, что барон Корф возвращается еще на два года на Амур. Это совсем меняет делo; но для очистки совести мы решились сделать визит Корфам. Барон Корф первым делом сказал мне: «Вы должны отказаться в Хабаровке от всякой роскоши, квар­тира у вас будет маленькая, неудобная. Вот когда ваш муж будет генерал-губернатором... Тогда другое дело!» Вернувшись в отель, муж написал Корфу решительный отказ. И так — мы остаемся в Москве! Какое счастье!..

Стала я брать уроки на мандолине у синьорины Чарлони — солистки (на арфе) Большого театра. Ее отец, типичный толстый итальянец, привозит ее к нам и по окончании урока опять за ней приезжает. Один молодой человек предложил акком­панировать мне на гитаре, но ничего из этого не вышло; он, оказывается, даже нот не знает, сидит в позе картины «Жестокие романсы», обнявши огромную гитару, и напевает цыганские песни, бросая на себя в зеркало влюбленные взгляды. Ревностнее, чем когда-либо, занимаюсь пением с Марией Оси­повной. У меня развилось колоратурное сопрано: мне легко дается ария Розины из «Севильского цирюльника», и вообще весь репертуар Ван-Зандт.

Шлецер, мой первый учитель музыки, который давал мне уроки, когда мне было двенадцать лет, приглашен профессором в Московскую консерваторию; он слышал мое пение и одобрил его, но сожалеет, что я забросила рояль.

Живем мы ceбе в Москве тихо, спокойно — вдруг получает муж телеграмму от генеpaла Величко, извещающую его, что скоропостижно скончался барон Корф. Значит, суждено нам ехать на Дальний Восток! Сильно взволновaлаcь я. Целую неделю мы находимся в полной неизвестности о нашей дальнейшей судьбе. По Москве ходят всевозможные слухи, говорящие pro и contra— назначения мужа вместо Корфа. В Петербурге этим также очень интересуются и называют много конкурентов мужу.

6-го маpтa ночью получает муж телеграмму от генерала Обручева: «Военный министр вызывает вас немедленно в Петербург по делам службы». На другой же день выехали мы в Питep. Муж c вокзала поехал прямо k военному министру и узнал от него, что государь остановился на нем. Итак, мы едем на Амур!.. Военный министр уже oтвез приказ о назначении мужа на подпись государю, и на следующий день он был напечатан в «Инвалиде». Вот как величается теперь муж: «Приамуpcкий генерал-губернатор, командующий войсками Приамурского военного округа и наказной атаман Приамурских казачьих войск». Быстрый скачок сделал он — из начальников штаба в генерал-губернаторы!

Муж уже начал заниматься делами Приамурского края. Заседает он также в комитете, под председательством наследника, по постройке Сибирской железной дороги.

Все приходят нас поздравлять с новым назначением. Mуж получает массу телеграмм с Амура oт его новых подчиненных; адъютанты и чиновники телеграфируют ему благодарность за то, что муж оставляет их при себе.

Заняли мы почти целую половину нижнего этажа в Гранд-oтеле. В двyx комнатах помещается канцелярия мужа; дежурят в ней новые чиновники, адъютанты и ординарцы. Много является амурцев представляться мужу, в мундирах и треуголках.

17 марта, в день Амурского праздника2 был молебен в Исаакиевском coбopе; муж в первый раз надел свой новый казачий мундир с желтыми кантами и лампасами и атаманскую папаху. В этот же день муж пригласил к oбеду всех амурцев, находящихся теперь в Петербурге...

В конце марта мы должны были ехать в Москву укладываться. Наняли укладчиков за 800 рублей, по этой сумме можно судить, какую массу вещей мы берем на Амур. Зaлa вся наполнена громадными ящиками; адьютант Шелашников повезет эти вещи на пароход Добровольного флота. Муж взял себе офицером для поручений Л. И. Серебрякова. Как счастлива я, что Aнастасия Константиновна едет с нами на Амур! М-е-Beurgier (мадам Бержье), бывшая гувернантка моей подруги Мими Трубецкой также решается нам туда сопутствовать. 8 aпpеля, по случаю нашего отъезда, в штабе был отслужен молебен; многие собрались помолиться вместе с нами. Провозглашено приамурскому генерал-губернатору и его cупрyге: «многая лета!» После молебствия А. Л. Шанявский, товарищ мужа по Академии Генерального штаба, вручил мне 3000 рублей, пожертвованные им для женской гимназии в Благовещенск. Московские хоругвеносцы благословили мужа образом; греческий архимандрит также прислал образ. Муж, в свою очередь, пожертвовал московскому окружному штабу образ преподобного Сергия, писанный в Сергиевской лавре, с кусочком раки. В 8 часов вечера дорогой на вокзал заехали мы приложиться к Иверской Божией Матери и зашли проститься с епископом Александром, который остался в Москве за митрополита: благословил он нас двумя образами. В газетах было напечатано о часе нашего отъезда, и мы зacтaли в парадных комнатах Николаевского вокзала многочисленное общество. Получила я пять букетов, один из них перевязанный эксельбантами — от офицеров генерального штабa. Розы мои наpacхват брались на память: всю меня измяли и pacтpeпали. Платформа также была полна любопытными. Прощай, Mосква!..

Открытие первого участка же лезной дороги и путешествие в Хабаровку

22-го. Муж с большой свитой поехал в село Никольское за 100 верст от Владивостока — делать смотр войскам и открыть движение по железной дороге. Путь этот соединит в скором времени Хабаровку с Владивостоком. Пpием в Никольском сделали мужу блестящий — поднесли ему два серебряных блюда с хлебом-солью. Меня также ожидали в Никольское, и жены инженеров просили мужа передать мне приготовленный ими букет. Муж очень доволен Никольскими войсками: через пять минут после произведенной тревоги артиллерия уже начала пальбу. Расположенные около Hикольского вoйска состоят из стрелковой бригады (в ней пять стрелковых батальонов, и в каждом стрелковом батальоне 1000 человек) и трех батарей. Никольское — огромное зажиточное русское село, каждая крестьянская семья имеет здесь минимум сто десятин земли. Удивительное стечение обстоятельств: мужу попался тот самый вагон, который принадлежал его брату Евгению Михайловичу на Харьковско-Николаевской дороге.

Муж поехал в Никольское в воскресенье, а я в этот день назначила прием, на котором заметила, что климат здешний очень старит,— одному полковнику я дала все восемьдесят лет, а ему оказывается только сорок пять; все говорит за то, чтобы долго тут не засиживаться. Пришлось отдавать мне много визитов; чистой пыткой для меня было ехать на горячей тройке, которая возила наследника в бытность его во Владивостокe, кучер нарядный в синей шелковой рубашке и при часах, подаренных ему наследником. Город очень разбросан, дороги ужасные, все крутые подъемы и спуски. Наш поезд совсем триумфальное шествие, народ кланяется мужу, извозчики снимают шапки.

Населен Владивосток преимущественно китайцами и корейцами, торговля почти вся в руках китайцев. Пришел как-то раз русский портной с жалобой к мужу, просит выселить двух его соперников — портных — китайцев, поселившихся с ним рядом и дешевизной отбивающих у него клиентов. Владивосток — город довольно большой: на главной улице — Светланской —очень оживленно, много катающихся дам, офицеров, но русского простонародья совсем не видно. Извозчики очень порядочные, парные с пристяжкой; — летят они с горы сломя голову; местные лошади не крупные, но очень бойкие. Тут же рядом на Светланской невообразимая безурядица, посреди улиц свиньи купаются в грязи. Климат здешний с вечными туманами и сыростью навевает тоску, процент самоубийц и умалишенных очень велик.

Пришли ко мне с визитом оба адмирала и командир «Корнилова» просить меня назначить день для бала в морском собрании. Желая мною заручиться, они говорят, что моряки перед балом специально для меня устраивают концерт. Пришлось ехать. В передней встретил нас адмирал Эгенельм с букетом и повел меня под руку в залу, освещенную электричеством. Все перед нами расступаются. Как только мы уселись, начался концерт. На эстраде играл хор сибирской флотилии, сначала на духовых инструментах, а потом на струнных. Капельмейстер дирижирует умело и музыкально. Затем поочередно пели три дамы и играл на виолончели офицер. Когда концерт кончился, Энегельм повел показывать нам военное собрание; помещение его огромное — с чудной библиотекой и читальней. Меня сильно тянуло домой, но надо было еще остаться на танцы. Уселась я на эстраде, в качестве лишь наблюдательницы. Энегельм подошел ко мне, говорит, что моряки поручили ему спросить, могут ли приглашать меня танцевать, я поблагодарила.., но — отрицательно.

Получена депеша от Шалашникова из Mаската (в Аравии); жестокий муссон занес их так далеко в сторону и раньше октября «Нижний» не может прибыть во Владивосток, а в октябре прекращаются всякие сообщения с Хабаровкой, так что ранее декабря людей наших с необходимыми вещами нечего ждать. Приятное положение! Нет у нас ни теплогo платья, ни самого необходимого для первоначального устройства в Хабаровке. Я еще бoлее упала духом. Как понятно теперь для меня слово «Spleen» (хандра).

2-го сентября. К неописанному моему удовольствию выехали мы сегодня в восемь часов утра из угрюмого Владивостока. На вокзале собралась масса провожающих. Главный строитель Уссурийской железной дороги Вяземский вручил мне букет. Путь до нашего вагона весь устлан коврами. Для нас пpиготовлен экстренный поезд с буфетом, внимательные инженеры запаслись даже горничной. Кроме свиты мужа нас сопровождают еще Вяземский, начальник дистанции, генерал Кукель, правитель канцелярии — тайный советник Тумковский, генерал Унтербергер и окружной медицинский инспектор Радаков. Едем тихо, делая не более двадцати верст в час. Дорога напоминает «Соrniche», такие же крутые зигзаги, с одной стороны море, с другой — высокие скалы. Говорят, что в этой местности водятся тигры; в экипаже встретиться с ними не особенно-то приятно, ну а на железной дороге — байдуже3. На станции Рaздольная была приготовлена мужу большая встреча, построена арка с его вензелем, всюду развеваются флаги. На платформе депутация крестьян подала мужу хлеб-соль на полотенце, на котором вышито: «Будь здоров на многие лета». От железнодорожных рабочих я получила букет. Муж обошел выстроенный батальон, поздоровался с солдатами, побеседовал с крестьянами, и затем мы тронулись дальше — почти шагом, так как насыпь от сильного дождя села, и балласт еще не положен. Муж велел ранее трех месяцев движения для публики не открывать. Случайно узнала я, что вчера на этом месте служебный пoезд сошел с рельсов, причем жена одного из служащих выскочила и сломала ногу. На насыпи видны следы, по которым скатились вагоны. Масса рабочих — манз4 и солдат — исправляют путь. Едем с большой осторожностью, на ступеньках вагонов стоят инженеры и солдаты-кондуктора.

В пять часов вечера приехали в Никольское. Здесь пока предельный пункт железной дороги, отсюда уже придется ехать на лошадях. Встреча тут еще торжественнее, все начальники частей стоят во фронт на платформе. Командующий войсками Уссурийского округа, генерал Копанский, довез меня в коляске до своей квартиры. Село Никольское отстоит в пяти верстах от вокзала. У волостного правления собралась толпа крестьян с прошениями; одна ветхая старушка стоит на коленях с оригинальным прошением, положенным на голову, — просьба указать ей путь в Иерусалим. Село Никольское огромное, улицы широчайшие. Семьи офицеров помещаются по большей части в простых хатах. Проезд наш производит здесь сенсацию, дамы смотрят на нас в бинокли.

Возле дома генерала Кoпанского был выставлен почетный караул.

4-го. В шесть часов утра подали нам дорожный тарантас, купленный мужем у барона Корфа. Сиденья в нем нет; втащили в него сундуки, покрыли соломой — вот и сиденье готово, вообще насчет его удобства — лучше умолчу. В нашем поезде едет семь экипажей. Проезжаем через лагерь; все войскa выстроились, приветствуют мужа, с разных сторон гремит музыка. Две сотни казаков, провожают нас на полных рысях до первой станции — одна сотня впереди нас, другая сзади. Командир кавалерийской бригады Бернов также конвоирует нас верхом. Третья сотня разослана вперед по всему нашему пути. На каждой станции сопровождают нас шесть конвойных казаков: два казака едут впереди нашего экипажа, два сзади и два по бокам. Скачут они, к великому моему беспокойству, по оврагам и кочкам, не разбирая дороги <...>

Хабаровка

Дом генерал-губернатораОт станицы Казакевичи всего лишь два часа ходу до Хабаровки. Вышли мы поздно и идем очень тихо, чтобы не прийти раньше назначенного часа — к полу­дню. Хабаровка расположена на трех холмах [почти] при слиянии Уссури с Амуром, который здесь шириной в несколько верст. На повороте увидали мы высоко на горе собор и большой генерал-губернаторский дом, с развевающимся над ним генерал-губернаторским флагом. Проезжаем мимо китайского и малороссийского поселков и приближаемся к пристани, изукрашенной зе­ленью и флагами. На горе с батарей салютуют мужу из пушек. Вся пристань битком набита народом, и войска расставлены шпалерами до самого нашего дома — совсем царская встреча. Когда мы сошли на берег, городской старшина, сосланный повстанец5, поднес мужу хлеб-соль на роскошном серебряном блюде, сказав при этом длинную речь, в которой и на мою долю досталось несколько слов, а именно, что и от моей особы хабаровцы ожидают многого... Депутации от китайского и корейского обществ также поднесли хлеб-соль. Муж получил шесть серебряных блюд, несколько металлических, деревянных и хрустальных. Мне надавали много букетов с разноцветными лентами, большею частью с надписями. Ужасно раскраснелась я от жары, а главное, от волнения и радехонька была, когда все подношения кончились и мы двинулись в сопровождении всей толпы к собору. Для нас был приготовлен экипаж от стрелкового батальона, так как купленная мужем у баронессы Корф тройка разбила вчера коляску, испугавшись музыки на репетиции нашей встречи. Я упросила мужа идти лучше пешком. От пристани поднялись мы круто в гору. На всем пути муж здоровался с войсками, со всех сторон гремела музыка. Подошли мы, наконец, к собору, где благочинным с двумя священниками и двумя дьяконами был отслужен молебен по случаю нашего приезда. Один из дьяконов просто оглушил меня своим необыкновенно ревущим басом. Благочинный отец Александр был раньше миссионером, он состоял при наследнике во время его путешествия через Сибирь и имеет от наследника золотой наперсный крест, богато украшенный изу­мрудами. Собор очень большой, иконостас металлический, весь посеребренный; певчие на хорах чудно пропели концерт Бортнянского. Еще в Москве муж заказал серебряный венок барону Корфу, похороненному в соборе, и сам положил теперь венок на его могилу. При выходе из собора, почти вплоть до нашего дома, были расставлены воспитанники разных учебных заведений, а именно: два женских училища, мужская прогимназия и малолетнее отделение кадетского корпуса (один лишь третий класс). Из каждого училища выбран самый маленький человечек для подношения мне букета, под ноги бросали мне цветы. Но все впечатление ра­душной торжественной встречи испортил чиновник В.: в ту самую минуту, когда вступали мы в дом, подскакивает он ко мне и с радостным лицом говорит: «А вы знаете, пароход „Нижний“ погиб!» Ужасная эта весть совсем меня огорошила; ничего не вижу, не слышу, что кругом меня делается, с трудом удерживаю слезы. Видя мое волнение, муж послал скорей за офицером, от которого В. слышал о погибели наших людей и всего нашего багажа. Оказывается, что о несчастье с «Нижним» и разговора не было, а только прошел слух, что «Нижний» близ Адена попал в сильный шторм. Муж послал те­леграмму во Владивосток агенту Добровольного флота, прося его навести справки о том, где находится в настоящее время «Нижний»; к вечеру получился ответ, что «Нижний» вышел из Соlombо. Слава Богу! Я снова воспрянула духом.

Чувствую себя точно в гостях — в громадном чужом доме, не знаю, куда голову приклонить. Долго просидела в грустном раздумье в неуютной спальне, не снимая шляпы. Вечером в честь нас была устроена иллюминация. Как раз против нашего дома горел разноцветными огнями огромный щит с буквами «С. В. Д.» Весь бульвар иллюминирован огненными гирляндами. После обеда мы вышли на ве­ранду и долго любовались восхитительным видом на Амур. На бульваре под нами — большое оживление, масса гуляющих. Муж подбил и меня пройтись по бульвару. С трудом протискиваясь в толпе, дошли мы до памятника Муравьеву-Амурскому, который стоит на высоком пьедестале и господствует над всем городом. На возвратном пути послушали мы великолепный хор музыки, игравший в павильоне близ военного собрания. Публика этим временем успела узнать, что мы находимся среди нее, и — все перед нами начали расступаться и кланяться, что побудило меня скорее вернуться домой. Долго еще сидели мы на бал­коне мезонина, где поместились Серебряковы, — слушали музыку. Ночь провела я очень дурно, так как воздух в Хабаровке зимой и осенью сух до невозмож­ности, — совсем дышать нечем.

Зима 1893 — 1894 гг. и лето 1894 г.

Варвара Духовская за столом справаС каким нетерпением ожидаем мы прибытия «Нижнего»! Так трудно обходиться без своей при­слуги. В доме у нас остались два денщика барона Корфа и прачка-каторжная, отравившая своего мужа и живущая теперь гражданским браком с садовником, также каторжным, сосланным за утопление сво­ей любовницы. Вся прислуга в Хабаровке — или каторж­ные, называющие себя «обязанными», или родственники их. Слесарь-татарин Шахбеков, поправляющий у нас замки, воспитывался в первом кадетском кор­пусе одновременно с мужем, он зарезал своего отца, почему и попал в здешние негостеприимные края. Лучший здешний брадобрей именует себя круглым сиротой совершенно правильно: он отправил собственноручно ad patres обоих своих родителей.

Комнат в нашем доме пропасть — легко даже заблудиться. Передняя наполнена ординарцами, вестовыми и казаками. Огромный атаманский зал разделен аркой на две части; на передней стене, над большими портретами государя и наследника, прибита доска с надписью, гласящей, что в этом доме наследник пробыл несколько дней. В малом желтом зале стоит пре­старелый, разбитый эраровский рояль; настройщик приезжает сюда лишь раз в год из Благовещенска и берет 20 рублей за настройку. Сад небольшой, с ма­ленькой оранжереей и теплицами. Круглый год у нас цветы и овощи, за обедом, ежедневно, перед каждым прибором ставится букетик. Провизия здесь очень дорога, особенно молочные продукты: бутылка сливок стоит рубль. Нам привели из Благовещенска двух коров с телятами — здешние коровы без телят не доятся, но молока дают они очень мало. За конюшней и за конвойной командой присматривает ординарец мужа — хорунжий Бодиско, а за домом — чиновник Орлов. Тройка, купленная у Корфа, совсем не выезжена, постоянно носит и рвет постромки, ни за что не решусь на ней ездить.

На третий день нашего приезда муж принимал всех начальников частей и чинов окружного штаба, а на следующий день — все гражданское ведомство. Я назначила приемные дни по четвергам от 3 до 5. Каждый четверг являются все новые личности: но между ними, увы, нет друзей и царит ненавистный для меня официальный дух. Общество здесь очень большое, но для всех я — жена начальника. Так тяжело, так недостает мне мамы, Юлии Бутовской и Марии Осиповны Коган! В первый же четверг была у меня началь­ница женского училища Рамзайцева с пятью учительницами (все жены офицеров). Рамзайцева — собственно и учредительница этого женского училища, которое началось с шести девочек, приходивших к ней на дом заниматься. Когда учениц у нее стало больше, занятия начали происходить в адъютантском доме. Те­перь строится новое здание для училища, которое, мы надеемся, скоро переименуется в женскую прогимназию; очень бы хотелось нам устроить в ней интернат. В настоящее время в трехклассном училище находится 38 учениц; все учительницы преподают безвозмездно. Министерством народного просвещения отпускалось прежде на пособие лишь 1000 рублей в год, а муж выхлопотал теперь 37000 ежегодно на пособия всем учебным заведениям, в вверенном ему крае. Я только что избрана почетной попечительницей училища, и вслед за тем получаю по почте официальное письмо от мужа с просьбою принять председательство в комиссии, собранной для обсуждения о преобразовании училища в четырехклассную прогимназию.

Ворвалась ко мне раз гольдячка, принявшая христианство, жалуется, что при размене у кабатчика 1500 рублей тот дал ей пачку денег, но кредитки оказались только сверху, а внутри пустые бумажки:

Оказывается же, что она сама вошла в сделку с кабатчиком, который за 250 рублей должен был дать ей 1500 рублей фальшивыми кредитками, вот он и надул ее зело, и она поделом наказана.

Избрали меня также председательницей драматического кружка. В нашей зале происходила баллотировка директоров, суфлера и членов, в состав которых попало и несколько дам. На заседании музыкального общества происходил выбор трех директоров, хормейстера и секретаря. В один день у нас было три заседания: военный совет, заседание тюремного комитета и музыкальное заседание.

Муж, осматривая подробно тюрьму, увидел в ней поселенца, который был арестован за кражу осетра. Целых три года тянулось его дело, и только теперь приговорили его к девятимесячному заключению; жена его успела умереть за это время, и с ним в тюрьме в одной каморке живут четверо его малолетних детей, совсем зачахших от спертой тюремной атмо­сферы. На сумму благотворительного общества нанята теперь женщина для присмотра за этими несчастными малютками, которых перевели в собственный домик их отца.

Ровно в 12 часов против нашего дома раздается пушечный выстрел; в это время у нас садятся к завтраку, но я не схожу вниз — все утро провожу наверху в спальне, читаю, играю на мандолине. К обеду муж оставляет всегда дежурного адъютанта и чиновника. По вечерам я часто музицирую в 4 руки с М. О. Шанявским. Почта приходит из России три раза в месяц; как только завидится издали почтовый пароход, на каланче вывешивают один флаг — для почты, приходящей из Владивостока, два флага — из Благовещенска и три флага — из Николаевска; часто случается, что старая почта приходит после новой. Письмо от моей матери, посланное 1-го июля, я получила лишь 26 сентября. Поддерживать сношения с Россией можно только теле­граммами, — вопросы в письмах не стоит делать, так как получивши ответ, уже забудешь, о чем спрашивала.

Приходится мне отдавать много визитов, причем я всякий раз донельзя взвинчиваю себе нервы, так как до­роги убийственные. Улицы немощеные — грунт здесь крепкий, как камень. В Хабаровке существует лишь одна прямая улица Муравьевская, а по обе стороны ее все горы и овраги; улицы эти так и называются: Артиллерийская Гора, Средняя Гора, Военная Гора. Город совсем не освещен и по ночам ездить не безопасно, того и гляди угодишь в яму. Здешние извозчики совсем бары: от 12 до двух они изволят отды­хать, и в эти часы надо обходиться без извозчиков — ни одного не найдешь. Лучшие магазины здесь Чурина, Богданова, Плюснина, Эмери и китайца Тифонтая — в них все можно достать, начиная от гвоздя до дамской шляпы, имеются также закуски и колониальный товар.

Шайка поджигателей; у Радакова злоумышленники облили крыльцо керосином и ночью его подожгли, но примчавшаяся в несколько минут вольная по­жарная команда скоро потушила пожар.

<...> Получена телеграмма, что по выбору мужа назна­чается ему в помощники генерал Гродеков. Я так этому рада! Теперь нам легче будет отсюда уехать. Муж просит Гродекова приехать весной с первым пароходом.

Продолжаю сильно хандрить, решительно никого видеть не хочется: когда выхожу из дому, еще грустнее становится, лучше дома, я забываю тогда, что на­хожусь на конце света. В октябре реки здесь начинают замерзать, и почта приостанавливается на несколько недель, изредка только, на вьюках и на лодках, до­ставляется корреспонденция, но в каком виде! — пи­сьма подмочены и разорваны, ни одного слова разобрать нельзя.

(...) Как долго не доходят сюда известия! Адъютант мужа Алсуфьев, пробывший больше года в командировке, только вернувшись в Хабаровку, узнал, что Корф умер и что у него теперь новый начальник. Здешний край так велик, что, прожив несколько времени в его трущобах, можно совсем одичать. Двоюродный брат мужа Осколков (монах) приехал сюда с Афона строить монастырь, но он предъявляет слишком много требований — не меньше десяти тысяч десятин земли, — и поэтому постройка монастыря затягивается.

Военное собрание отделано заново, и лакеи облачены в ливреи; два раза в неделю устраиваются там карточ­ные вечера с музыкой. В зале общественного собрания странствующая труппа дает теперь ежедневно представления. Нам прислали две афиши на белом атласе, но я ни за что не пойду, боюсь расплакаться! Всякое напоминание общественной жизни действует на меня в здешнем заточении очень тяжело.

Как-то раз в воскресенье, после обедни, пятнад­цать гольдов-христиан, в одежде из рыбьей кожи, пришли к мужу с челобитной; ужасный запах распространился от них по всему дому. Гольды эти всему удивляются, пальцем показывают на картины и на мебель, особенное внимание обратили они на паркет. Трудно будет мужу приручить этих дикарей, кото­рые кочуют зимой в дремучих лесах, живут охотой на зверя, убивая его стрелами, ездят на собаках и счет ведут не на деньги, а на соболи. На днях у гольдов большой праздник (медведя); целый год они кормят косолапого Мишку и в конце концов съедают его. Напоили мы гольдов чаем в буфете, уходя, они забрали с собой весь оставшийся хлеб и сахар; из окон нам видно, как они мчатся карьером по льду на двух нартах, запряженных собаками.

Генерал Гродеков телеграфирует из Петербурга, что по Высочайшему повелению Хабаровка переименовывается — в город Хабаровск. Вот уж шаг вперед! Надо также надеяться, что скоро будут проложены колесные дороги между Хабаровском и сосед­ними селами, тогда баснословные цены на разные продукты немного поубавятся.

Холода стоят лютые, каждый день— более двадцати градусов мороза, по этому случаю муж приказал поставить часовых в передней. Несмотря на сильный мо­роз, холод не особенно чувствителен благодаря пол­ному отсутствию ветра. У нас в доме пятьдесят печей, и топка начинается с четырех часов утра.

Вот уже несколько дней по улицам Хабаровска ходит ночью высокое белое привидение и пугает горо­жан; полиция наконец его сцапала, это оказался солдат на ходулях, завернутый в белую простыню. Так и недоискались причины, побудившей его изображать из себя ходячее пугало.

Донауров подарил мне свою обезьяну макаку, с которой его денщик никак не мог справиться; она была привязана к ручке кухонной двери и делала всегда пробу блюд, которые мимо нее проносились; особенно полюбила она котлеты и прыгала прямо в блюдо, забирая в каждую руку по котлете и тем же временем захватывая несколько картофелин но­гами, затем проворная мартышка моментально вскакивала на самый верх двери и доканчивала свой обед. Устроили мы для макаки большую проволочную клетку в комнате рядом с ванной, первый день она при­ходила в настоящее бешенство, а потом притихла, но стала тосковать; тогда мы дали ей в компанию щенка, с которым она нежно нянчилась, обнимала его, цело­вала, но все не переставала кричать и рваться из клетки. Мы ее выпустили из заточения и заперли дверь на ключ; на другой день, прибирая комнату, лакей вложил ключ в свое обычное место, а хитрая макака вынула его и спрятала наверху перегородки, отделяющей эту комнату от ванной.

Напала я здесь на отличную портниху, вдову артиллерийского офицера, сосланного в Сибирь за растрату казенных денег и служившего капитаном на каком-то пароходе, после его смерти вдова осталась без куска хлеба и стала заниматься сначала акушерством, а потом обшиванием здешних модниц.

26 ноября — праздник сибирского чудотворца Иннокентия. Большая партия гольдов приехала поздравить мужа с местным праздником и привезла ему в подарок губы лося. Утром у нас в столовой был отслужен молебен перед киотом с образами, ко­торыми перед нашим отъездом благословили мужа в Москве. Собралась помолиться с нами вся наша многочисленная дворня, состоящая из двадцати человек.

Идут у нас деятельные приготовления для лотереи-аллегри. Много частных лиц и почти все магазины присылают мне вещи для выигрышей, которые будут также щеголять у нас живностью, а именно: лошадь, корова, два теленка, медвежонок, двенадцать поросят и пара кроликов. Я просила полковника Александрова упомянуть об этом в анонсах об аллегри, которые будут развешаны у входа общественного собрания, любезно предложенного городом для разыгрывания аллегри. В атаманском зале несколько длинных столов покрыты выигрышами, с утра до вечера их сортируем. Александров прислал мне крутить десять тысяч билетиков; во всем Хабаровске не оказалось колечек и пришлось перевязывать билетики ниткой.

В городе появилась эпидемия кори, по случаю чего Рамзайцева просила распустить на две недели училище. Аллегри откладываем до Рождества, приходится опять закупоривать все выигрыши в ящики.

Перед самыми моими именинами мама телеграфирует, что вызвана в Должик по случаю болезни брата моего Мити, который схватил воспаление легких на охоте. Вслед за тем получена депеша, что брат скончался. Как-то не верится, что нет больше на свете этого жизнерадостного, в полном расцвете жизни человека. На третий день праздников муж устроил бег гольдов на лыжах и на собаках. Десять нарт по двенадцати собак каждая скакали по Амуру на призы. На берегу реки сооружен павильон, весь украшенный флагами, где мы сидели во время бега. Я не выдержала искушения и прокатилась с Тумковской в нарте. Трудно было усидеть на низеньких узких санках; собаки наши скакали во весь карьер, а сзади наезжали на нас другие нарты, и я все боялась, что задние собаки схватят меня за ноги и старательно прятала их. В тот же вечер мы пошли в военное собрание. В зале разбросаны столики, вокруг которых сидела публика, на эстраде пел любительский хор, затем сыгран был струнный квартет и в заключение Шанявский прелестно воспроизвел Шопена.

26 декабря, в половине двенадцатого утра, я поехала с Анастасией Константиновной в общественное собрание на аллегри. Началось оно ровно в двенадцать часов, а в три часа уже все билеты в пяти колесах были распроданы. Аллегри дал чистого сбору около 2800 р. Я сама выдавала выигрыши, молодежь, со­стоящая при муже, помогала мне. Народу было очень много, преимущественно солдаты и китайцы, играл хор военной музыки. Вечером мы отправились на любительский спектакль в военном собрании; публика состояла лишь из членов драматического кружка и военного собрания. Я поразилась нарядному виду залы и изяществу дамских туалетов. В антракте мы пили чай в гостиной.

30 декабря в нашем атаманском зале была устроена елка для гимназисток и для кадет; мы обедали по этому случаю в три часа, а в пять стали уже собираться дети с их родителями. Сначала мальчики и девочки попарно прошлись по залу полонезом, а затем я начала раздавать девочкам подарки, разло­женные кругом елки, а муж наделял ими кадет.

Новый 1894-й год большая часть хабаровцев встретила в военном собрании, а мы, по обыкновению, в постели. Приема у нас в этот день не было. Вечером я музицировала с М. И. Шанявским и с Дзярским, батальонным офицером, окончившим Варшавскую консерваторию. Мы засели за наше трио с семи часов вечера до полуночи, я совсем замучила своих кавалеров, и муж уверяет, что к концу вечера они даже похудели и что после окончания каждой пьесы они умоляющими глазами смотрели на меня, не пора ли кончить. Дзярский занимается также композиторством и посвятил мне серенаду для мандолины, скрипки и рояля.

В продолжение зимы я два раза принимала участие в концертах в военном собрании в пользу благотворительного общества; играла на мандолине под аккомпанемент Мечислава Иосифовича и участвовала также в квартете.

Каждое воскресенье бывают у нас парадные обеды с хором музыки. На одном из них присутствовал приезжий важный китайский генерал. Перед обедом Бодиско ударил в там-там, и мы тор­жественно, под звуки марша, пошли к столу. Китаец все присматривался, как едят европейцы; он принял ломтики белого хлеба также за блюдо и старательно разрезывал их на тарелке ножом и вилкой. Этот генерал считается в своей стране пророком, в противоположность пословице: "Nul n’еst рrорhete dans son рауs»6. Он изучил мистическую индийскую науку у факиров. Через переводчика китаец этот сказал мужу, что у нас будет сын, что он это видит по моим глазам. Уезжая, он оставил нам свою фотографию и на ее обороте китайскими иероглифами написал, что жена его — самая высокопоставленная дама в Китае, а он — самый храбрый генерал китайской армии (скромностью, как видно, не блещет).

Японская комната преобразована теперь в мой «студио», который прислуга называет студень. Стоит тут наш рояль, привезенный из Москвы. Занимаюсь я также здесь итальянским языком, который мне легко дается, и я читаю уже без дикционера, принимаюсь теперь за испанский язык. Вообще здешняя жизнь без занятий была бы нестерпима. Я так благодарна всем тем, которые помогают мне коротать здешние дни. Один из наших знакомых нагадал нам по картам, данным ему факиром в Америке, что в продолжение недели у нас в доме будет покража, и что же — муж заметил, что в его письменном столе не хватает несколько сот рублей; уж месяц тому назад исчез ключ от этого стола, сделали новый, но муж давно не проверял кассы, и вот что оказалось. Пришлось производить обыск у нашей прислуги, и в кармане сюртука нашего вестового Филимона нашелся ключ; он сознался, что крал деньги, понемногу, и всегда во время нашего обеда. Бухнулся он, бедный, в ноги, но простить его не было возможности, из-за примера для остальной при­слуги, и его увели на гауптвахту. Военный следователь производил следствие, и Филимона присудили на два года в исправительную роту. У нас снова начало пропадать столовое серебро и многие другие вещи; подозрение этот раз пало на нашего ламповщика, и действительно, в квартире нелегальной избранницы его сердца найдено много нашей столовой посуды, но серебро она успела уже распродать.

Только раз за всю зиму выпал глубокий снег и продержался до самой весны. Чудная здесь зима, без единого пасмурного дня, но в комнатах ужасно сухой воздух; на ночь мы развешиваем мокрые про­стыни, но это мало помогает.

По воскресеньям хожу к обедне в собор и стараюсь стать как можно незаметнее, за колонной; мне решительно не молится, когда на меня смотрят. Очень звучный в соборе колокол, за который заплачено 4500 р. Протоиерей Александр служит в соборе очень торжественно, а в общежитии он большой весельчак и балагур. Дьякон — личность совсем романическая, родился в Америке от белого отца и черной матери, в юности был мичманом на американском судне и два раза перетерпел кораблекрушение; после первой морской аварии он очутился во Владивостоке. В непрекрасный день сидит он в отрепьях на пристани и раздумывает о своей горькой доле; несчастный вид его привлек внимание проходившего мимо коммерсанта-американца, который, узнав, что мичман умеет стряпать, нанял его к себе поваром; но волк все в лес глядит, так и моряк на воду, удрал он от своего коммерсанта опять в Америку. Второе кораблекрушение было еще более фантастическое: просидел он восемь дней с двумя товарищами на льдине без всякой пищи; голод заставил этих несчастных съестъ сапоги, но этого мало, было решено, что один из них должен пожертвовать своей собственной персоной для съедения; жребий пал на будущего дьякона, которому было предоставлено застрелиться. Только что собирался он спустить курок, как видит — что-то большое черное ползет на льдину, это оказался морж, которого тут же убили и питались его мясом, пока не были спасены проходящим мимо пароходом. Мичман в благодарность за чудодейственное спасение дал клятву принять духовное звание. Судьба вторично забросила его во Владивосток, где он и исполнил свое обещание.

С первого января стала выходить в Хабаровске газета «Приамурские ведомости», созданная мужем, до сих пор здесь не было печатного слова. Зарождается также экономическое общество, где цены гораздо ниже, чем в магазинах, сахар, например, вместо 25 к. стоит — 17 к.

Муж издал приказ о том, что солдаты, окончившие здесь службу, могут оставаться еще на три года в крае, нанимаясь по разным работам, а затем они будут отправляемы на родину на казенный счет. Этим можно будет вытеснить каторжную и китайскую прислугу.

Масленица прошла очень оживленно; в один и тот же вечер в военном собрании и в общественном давались маскарады. В прощальную субботу в военном собрании была folle jounee;7 днем, после блинов, многочисленное общество ездило на тройках за восемь верст пить чай, на Красную Речку, а вечером в общественном собрании лектор Лапин читал назидательную лекцию о любви. На плацу для народа устроены качели. Я всю Масленицу просидела дома — никуда не тянет. Чтения в военном собрании привлекают много публики; я тоже поинтересовалась пойти послушать, как доктор Перфильев трактует о бактериях и микробах.

На Страстной неделе мы говели, а к заутрене пошла в собор. Разговлялись у нас более восьмидесяти человек; во всю длину атаманского зала был накрыт обильный пасхальный стол. Рамзайцева пре­поднесла мне подушку, вышитую ее ученицами, и два яйца, на которых искусно вырезаны имена всех учительниц училища. На второй день Пасхи представ­лялись мужу все офицеры гарнизона, и я, как любопытная дщерь Евы, смотрела на них в дверную сква­жину. Наружностью выделялся между всеми красивый, совсем еще безусый мальчик, и в этот же день меня поразила весть, что он застрелился из-за каких-то денежных недоразумений.

...Проездом с Сахалина заехал сюда английский беллетрист De Windt, большой друг Пьера Лоти; за обедом он сидел рядом со мной. В память о нашем кратковременном знакомстве он прислал мне из Лондона интересный автобиографический роман своего сочинения.

Познакомилась я также с проезжим морским офицером Клюпфелем, который играет на Cornet a piston8, на мандолине и отлично рисует; в два дня он написал мне картину масляными красками, изображающую угрюмое Берингово море. Получила я в подарок от гольдов двух живых соболей и енота; соболи злющие, так и норовят укусить через решетку клетки, которую мы поместили во дворе, напротив окон спальной. Енот делается совсем ручным, весь день находится у Феоктисты, а на ночь его также запирают в клетку. Макака стала так буянить, что ее пришлось спровадить в людскую, но и там она не унимается, сцарапала со стен все фотографические карточки, вынула весь пух из подушек и, к довершению всего, вытащила из кармана сюртука одного из вестовых портсигар и искрошила его на куски. Мы решились отдать ее обратно Донаурову.

Проездом в Америку давал здесь концерт тринадцатилетний скрипач, донской казак, Костя Думчев, ученик Ауера. Он весь вечер играл один в двух отделениях; смычок у него чудный, тон богатый и беглость поразительная. Перед отъездом из Петербурга этот мальчик-феномен играл в Ливадии, во дворце, и удостоился получить в подарок от государя часы с бриллиантами.

В марте начались у нас палы (лесные пожары) — весь горизонт в огне. Весной все ожило; с при­стани нового пароходного общества поминутно раздаются свистки пароходов. По вторникам, четвергам и воскресеньям в киоске против нас играет военная музыка; приятно слушать ее, сидя в удобной качалке на веранде (невидимкой), и смотреть на прохо­дящую мимо публику — совсем заграничный курорт.

В саду у нас настоящий зверинец. Тифунтай (Тифонтай) подарил мне оленя, генерал Копанский прислал двух белых лебедей, гольд принес молодого орла, которого мы тут же выпустили на свободу, но он все назад прилетает и садится на крышу, выжидая ежедневной порции — большого куска сырого мяса, посреди двора ставится тарелка с водой, в которой он купается. Генерал Какурин, уезжая в Россию, подарил мне совсем дикую козочку, совсем ручную, днем она ходит по саду, а на ночь ее загоняют в ограду во дворе.

17 мая мы поехали на акт в женское училище. На подъезде ждала меня Рамзайцева с букетом, она преподнесла мне большую фотографическую группу всего интерната, с персоналом учительниц, вделанную в плюшевый бювар с моим вензелем. После молебна я раздавала ученицам награды. Из училища поехали на экзамен в городскую женскую Алексеевскую школу.

В конце мая к большому моему ликованию приехала М. О. Коган с детьми; я опять принялась с ней за пение.

Зима 1894 — 1895 годов

Варвара Духовская у елки. Напротив справа – С.М. ДуховскойПришел в Хабаровск пароход, везший на барже сто шесть каторжных женщин. Переселяют их на Сахалин, где женщин, сравнительно с мужчинами, очень мало.

Из России прибыло сюда тридцать семей переселен­цев-хохлов. С первой партией приехали только жен­щины и дети. Поместили их пока в бараках. Пере­селенцы здесь перезимуют, а затем начнется раздача им земли. В России на семью редко дается более полутора десятин, а здесь — целых пятьдесят. Муж желает населить переселенцами деревни вокруг Хабаровска — в надежде, что они будут снабжать город разными продуктами, которые здесь баснословно дороги. В настоящее время нельзя достать свежего мо­лока, а в замороженном виде оно стоит по пяти копеек за фунт.

С проведением железной дороги Хабаровск сильно развивается, понаехало множество инженеров. Теперь уж можно доехать во Владивосток в четыре дня.

Стараниями мужа женское училище наконец пре­образовано в прогимназию. 30 августа было освящение нового, только что достроенного здания. По окончании торжественной обедни в соборе мы отправились в гимназию пешком, на всем нашем пути стояли шпалерами войска. Строитель прогимназии, инженер Монковский, приветствовал меня у входа с букетом, самая маленькая из воспитанниц интерната также поднесла мне цветы. На освящение приглашены были ро­дители и родственники учениц, которые облеклись уже в форменные коричневые платья. Молебен слу­жили перед образом св. великомученицы Варвары, заказанным Рамзайцевой одному художнику, который написал лицо св. великомученицы с моей фотографической карточки.

Монковский затем вошел на кафедру и прочитал отчет о постройке здания; за ним Маргаритов, попечитель учебного округа, ска­зал речь. Муж также произнес несколько прочувствованных слов. Перед нашим уходом священник окропил все комнаты святой водой. Интернат устроен на двадцать две девочки, все очень чисто и уютно; в дортуарах перед каждой кроватью лежит на столике Евангелие. В собор обратно мы пошли крестным ходом с новыми хоругвями, заказанными через маму в Петербург. В этот день у нас был парадный завтрак в атаманском зале на сорок пять персон, во время которого телеграфом получено известие, что мужу пожалована Александровская лента. Вечером муж уехал на целый месяц во Владивосток и в Посьет. Я ежедневно получаю казенные телеграммы, уведомляющие меня о месте нахождения мужа. 11 сентября была годовщина нашего пребывания в Хабаровске, и муж телеграммой благодарил меня за совместное наше здесь житье.

Во время отсутствия мужа я поехала одна на приемный экзамен в гимназию. Интернатки привезены боль­шею частью издалека, даже некоторые с Сахалина. Одна семилетняя девочка, уроженка Уссурийского края, совсем с ума сходит от тоски по дому; у нее это доходит до галлюцинаций — она разговаривает с отсутствую­щей матерью и жалуется ей, что с нее головку сняли и спрятали в шкапик; доктор обещает, что острый период тоски скоро пройдет.

На заседании благотворительного общества решено строить детский приют, и постройка здания предложена полковнику Александрову. Тифунтай пожертвовал на это доброе дело 1000 р., а богатая жительница Верхнеудинска Голдобина, находившаяся в это время в Хабаровске, дала на постройку приюта шесть тысяч рублей; в благодарность ее избрали в пожизненные члены благотворительного общества.

Строится также Александро-Ксенинский приют на десять инвалидов, благодаря великому князю Але­ксандру Михайловичу, который пожертвовал навсегда свое годовое офицерское жалованье на это богоугод­ное заведение. Наших четырех инвалидов мы сдали Красному Кресту и поместили их пока в госпитале. Бывшее их помещение перестраивается в публичную Николаевскую библиотеку, в которую государь пожертвовал множество книг; из Петербурга прислано уже 8000 томов. 6 декабря было открытие библиотеки, по окончании молебна муж послал государю благодарственную телеграмму и на другой день получил милостивый ответ.

Были мы на открытии народных чтений в город­ской мужской школе; доктор Перфильев читал с туманными картинами о крушении царского поезда близ Харькова в 1888 году. Перед началом чтения на полотне показался портрет государя, ученики пропели «Боже, Царя Храни!», и публика стала кричать «ура!»

Митрополит Палладий собрал в Петербурге большое пожертвование на сельские церкви в Приамурском крае. Прислано нам несколько огромных ящиков с церковной утварью, образами, лампадками, ризами; для сортирования этих вещей выбрана особая комиссия.

Государь опасно заболел в Крыму; в дежурной у нас висят ежедневные бюллетени. 21 октября мы узнали горькую весть о кончине государя.

После панихиды в соборе происходила присяга императору Николаю II и наследнику — великому князю Георгию Александровичу. Присутствовали мы также на панихиде в женской гимназии и в городском училище. Креп весь раскуплен, и в магазинах не осталось больше ни одного аршина.

...Ужасно сильные были в этом году морозы; ночью доходили они до тридцати градусов по Реомюру.

В первый день Рождества пять молодых хохлушек-переселенок пришли к нам колядовать по ма­лороссийскому обычаю. 26 декабря аллегри прошел у нас еще удачнее, чем в прошлом году.

Хунхузы (китайские разбойники) стали наводить панику на железнодорожных служащих; напали они на одну станцию и перерезали всю семью старосты, по потерянному ими знамени узналось, что это были китайские солдаты. Вообще что-то стало смутно на китайском горизонте.

1 января [1895] у нас опять была елка для кадет и гимназистов, собралось до ста пятидесяти детей; в антрактах между танцами один из учителей город­ской школы показывал им волшебный фонарь. Накануне елки Рамзайцева одела дворника гимназии Дедом Морозом, каждая девочка должна была передать ему билетик, на котором написано, какой она желает получить подарок на елке. Многие писали: «Милый Дед, я хочу куклу», но были и такие, которые пожелали зеркало.

На крещенское водосвятие зимующие в Хабаровске хохлы-переселенцы вырубили во льду громадный крест, выкрасили его и поставили стоймя на реке.

У китайцев каждый месяц начинается новолунием, следовательно, один год имеет двенадцать месяцев, а следующий тринадцать; месяцы названия не имеют, а прямо: первая луна, вторая луна, и так далее. Празднуют они теперь свой новый год 14 января, всю ночь расхаживают по улицам на ходулях, с разноцветными фонарями в руках.

На Масленице опять появились нарты с собаками для катания по Амуру; на берегу устроен теперь павильон с теплой комнатой для отогревания и дамской уборной.

Уморительное случилось приключение с хохлами-переселенцами в пасхальную ночь: возвращаясь к себе домой после заутрени, слышат они с кладбища крики: «Спасите!» Одни говорят, что это нечистая сила, а другие, что надо идти на помощь кричащему. Оказывается, что в выкопанную пустую могилу упал пьяный бродяга вместе с козлом, которого он где-то стащил. Храбрая партия хохлов, связав кушаки, бросили один конец в могилу и кричат пьянице вылезать, велев ему первоначально прочитать «Отче наш» и «Верую», дабы убедиться, что это не при­воротень. Пьяный сначала привязал к кушакам козла, и когда хохлы увидали козью бороду и рога, то со всех ног бросились бежать, и пьяный был вытащен только утром.

В Хабаровске вышла вся белая мука, и мы должны пить чай с черным хлебом. Появился разносчик с гипсовыми фигурами на лотке, их мастер — итальянец работает тут же в Хабаровске. Продавец-китаец навез из Сингапура большую партию ананасов и продает их по 70 к. за штуку.

В конце марта началась езда на колесах, а потом снова выпал снег, Амур тронулся только 11 апреля.

Приехала в наши отдаленные места оперная труппа, делающая tournee по Сибири. Импресарио г-жа Корбут-Каминская — пианистка и заменяет своей игрой оркестр. Желая ознакомить публику со своими артистами сна­чала в концерте, она была у нас с просьбою посетитъ устраиваемый ею музыкальный вечер в военном собрании. Мне понравились тенор Васильев, баритон Тальзатти, сопрано Станиславская (певшая в петербургской «Аркадии») и mezzo soprano Морелли. Дали они затем на сцене общественного собрания по одному акту из «Фауста», «Фаворитки» и целую оперетку. Каминская в ужасном горе, что дорогою у Мефистофеля испортилось трико и что нового в богобоязненном граде Хабаровске добыть нельзя. В первый раз за два года я была в театре, на бенефисе Станиславской и Васильева, давали оперу «Галька». Бенефицианты получили массу цветов и несколько ценных подарков, между которыми был и выигрышный билет. Публики было очень много, надо было за неделю записываться на билеты, некоторым пришлось даже стоять вдоль стен.

Баритон Тальзатти вместе с тем и рояли умеет настраивать; несколько дней сряду занимался этим он у нас.

<...> В новой богадельне помещается уже десять инвалидов, одному из них 109 лет, но на вид ему не более семидесяти, выглядит он моложе своих товарищей, совсем еще бодрый, живой и ходит один по улицам; в двенадцатом году он ездил форейтором9 у одного богатого помещика.

В городском музее прибавилось много интересного; отталкивающее впечатление производят гипсовые бюсты разных убийц, окончивших жизнь на каторге. Особенно ужасен бюст каторжника, убившего и съевшего своего товарища; его присудили к ударам плетью, после которых он через два дня умер.

Взяли мы к себе в дом четырнадцатилетнего гольда Буцона, который служит за столом в оригинальном гольдском костюме; его отец привел представить нам своих двух жен, принесших мне в подарок вышитые ими богатые гольдские костюмы. Опять стали пропадать деньги у наших денщиков, и мы решили устроить ловушку домашнему вору: сделали на бумажном рубле черточку и оставили его на ночь на буфетном столе, а на другой день нашли этот рубль в кармане гольдской рубашки Буцона — пришлось его спровадить.

Между Японией и Китаем начала разыгрываться кровопролитная война. Полковник Соковнин послан в Токио, откуда он доносит мужу все сведения о войне. Японцы при первой же стычке разбили китайцев и потопили несколько китайских броненосцев. Двадцать тысяч китайцев побросали ружья и пере­шли в неприятельскую армию. Говорят, что японцы страшно истязают пленных, в Порт-Артуре они вырезали всех женщин и детей.

Между Японией и Китаем наступило трехнедельное перемирие, но это не помешало тому, что китайский вице-король Лихунчан, посланный в Японию для мирных переговоров, был ранен в лицо выстрелом из пистолета. Он ни за что не соглашался, чтобы его лечил японский доктор, и для него специально выписали немецкого врача.

Только что обрадовал нас Соковнин извещением о том, что протокол мира подписан, как получается от него новая депеша, гласящая, что Япония отказывается ратифицировать мир. Россия вместе с Германией и Францией требует, чтобы японские войска освободили занятую ими Маньчжурию, но японцы кобенятся, подымают нос. Вот как один из живущих в Хабаровске японцев выразил свое мнение о могуществе японского войска: «Для одного японца надо четырех русских и десять китайцев». Ходят слухи, что Россия займет Маньчжурию. Муж получил шифрованную депешу из Петербурга от главного интенданта, спрашивающего, сколько потребуется фуражу на случай войны. У нас большой переполох; муж ужасно озабочен, по ночам не спит — вся ведь ответственность на нем. Если наши войска уйдут в Маньчжурию, мы останемся здесь совсем беззащитными. Муж получил приказание подготовлять Приамурский округ к военному положению, к двадцатому апреля должна быть готова мобилизация. Я лью обильные слезы, вспоминаю Эрзерум, и на сердце становится еще тяжелее.

На заседании благотворительного общества признано необходимым устроить курсы для приготовления сестер милосердия, врачи взялись читать им лекции даром. Придется сформировать общину сестер.

Приехали сюда три губернатора: Унтербергер, Мациевский и Арсеньев, каждый вечер они совещаются у нас. С семи часов утра до одиннадцати ночи в нашем доме огромное сборище генералов и офицеров; в обеих залах за отдельными столами идет усилен­ная работа, пишут и разбирают шифрованные теле­граммы, которые так и летают между Хабаровском и Петербургом. Телеграфная линия таки не выдержала, испортилась, и несколько дней мы были без депеш; важная шифрованная телеграмма, посланная Ванновским, шла целых шесть дней.

Муж устроил у себя ночные дежурства: дежурные, то есть деночные, ночуют в персидской на тахтах. На­ступила всеобщая дамская паника; многие служащие отправляют свои семьи обратно в Россию, но я ни за что не двинусь отсюда, хотя муж и поговаривает, что я могла бы уехать сухим путем (морем это невозможно из-за японских военных судов, крейсирующих близ Владивостока).

Китайцы, живущие в Хабаровске, также заволновались, распродают свои дома, лавки. Муж, желая их успокоить, созвал сорок двух китайских старшин и объявил им, что Россия не даст их в обиду, и заставил их вместе с собой кричать «ура» русскому царю.

У всех жителей отбираются лошади для артиллерии и обоза, а офицерам выдаются пособия для покупки верховых лошадей и разных необходимых походных вещей. На уличных столбах появились объявления, что если кто из запасных не явится, то будет предан военному суду. На плацу протоиерей служил молебен, после которого муж сказал войскам несколько слов о предстоящем походе; толпа запасных как один человек кричала: «Мы готовы, мы пойдем!»

Составлен уже полевой штаб, Суботич назначен дежурным генералом, Серебряков комендантом главной квартиры, Шанявский — дипломатическим чи­новником.

Наша эскадра пришла в Чифу; в случае надоб­ности она может отрезать сообщение японской армии, находящейся теперь в Маньчжурии.

Получен, наконец, ответ Японии, который рассматривается и будет, верно, признан неудовлетворительным; но, ура! 25 апреля [1895] морской министр Чихачев телеграфирует мужу, что Япония уступила всем нашим требованиям и объявила уже Китаю, что уступает ему Маньчжурию. Итак, мир подписан, но округ наш остается еще на военном положении, вероятно, боятся вероломства Англии.

В Японии сильное возбуждение против России, все русские посольства и консульства охраняются войсками. Из Николаевска получено известие, что два английских крейсера спустили у берега шлюпки. Неужели опять наступит тревожное время?

Наконец, мы совсем успокоились, муж получил распоряжение распускатъ запасных, расформировывать полевой штаб и снимать всюду мины: дежурства ночные также окончены, и мы вздохнули свободно.

В Петербурге распространился ложный слух, что муж будто бы приказал выселять всех японцев из Приамурского края; на запрос об этом он ответил генералу Обручеву, что не только японцы не выселя­ются, но, напротив того, едут к нам целыми артелями, более шестисот человек, на железнодорожные работы.

Государь разрешил мужу приехать осенью по делам службы в Петербург — ликую! Усиленно заняласъ я укладкой; интересно смотреть, как аккуратно исполняют свое дело трое нанятых японцев, укладчиков, но работают они ужасно медленно — все надо их подталкивать. В июле полили непрерывные теплые дожди, сырость в воздухе ужасная, волосы, лицо, платье — все влажное. После дождя здесь совсем не чувствуется освежение воздуха, все так же парит, и зелень и цветы не издают никакого аромата, уж, действительно, каторжная страна! Недалеко от нас, на Амуре, устроена купальня, но муж предпочитает ездить купаться в артиллерийский лагерь. Городской сад все украшается, кругом него построена новая красивая железная решетка, а в начале бульвара поставлены солнечные часы. Два раза в неделю в павильоне играет хор музыки и поет хор песенников. Около девяти часов вечера музыканты бьют повестку, пускаются три ракеты и хор музыкантов проходит с одного конца сада до другого, играя «Зорю» и «Коль славен»; вернувшись обратно в беседку, они поют «Отче наш» и оканчивают зарю гимном. Для разнообразия устроили раз зарю на воде; наняли маленький пароход, тащивший на буксире баржу, разукрашенную цветными фонарями, на которой играл хор музыки, вышло совсем феерично: Амур, освещенный полной луной, раздающиеся на нем звуки музыки, вся эта обстановка так напоминала мне далекую Венецию.

Прибыл во Владивосток на итальянском крейсере «Христофор Колумб» племянник короля Гумберта герцог Абруццкий и пробыл там два дня, но до нас не доехал, зато посетили нас два француза — M-r Lalo — корреспондент журнала L’Illustration, возвращавшийся в Париж из Японии, и французский военный агент в Токио — Le Vicomte de Labry, в красивом голубом мундире (Сhasseur d’Аfrique).

Из Баку прислано мужу кресло, в котором он сиживал двадцать пять лет тому назад, в бытность свою начальником штаба на Кубани, уезжая оттуда, он оставил это кресло молодому казачьему офицеру, прося его при первой возможности переслать — и вот через двадцать пять лет офицер этот, уже генерал, исполнил просьбу мужа.

Морской министр телеграфирует, что до Кобе в распоряжение мужа дается пароход добровольного флота «Хабаровск», построенный специально для морских поездок приамурского генерал-губернатора.

[Выехали из Хабаровска торжественно, 24 августа 1895 года. С ними — Серебряковы, Шанявский и Донауров. Морские праздники во Владивостоке. Японское море и Шанхай. Гонконг. Сайгон. Сингапур. Суэцкий канал. Европа: Ницца, Марсель, Париж. Участие в коронации Николая II. Духовской представляет императору две депутации из Хабаровска — гражданскую, в основном купеческую, и казачью. В обратный путь засобирались в июне 1896 года.]

По железной дороге до Имана и на пароходе в Хабаровск

1 августа. Туман, проливной дождь, грязь невылазная. С вечерним экстренным поездом едем сегодня в Хабаровск. До вокзала дошли пешком по проложенным дощечкам, темнота кромешная, солдаты фонарями освещают нам путь. С нашим поездом едет вагон-столовая и кухня.

3-го. Дождь продолжает лить как из ведра и размывает все больше и больше путь, шпалы тут уж совсем под водой, из-под них брызгают фонтаны, мы идем точно по жидкому тесту. На Имане мы пересели на пароход «Граф Путятин», присланный сюда специально для мужа. В станице Графской нас встретил целый линейный батальон с хором музыки, а также многочисленная толпа китайцев.

На пароходе с нами едет конвойная команда из опасения хунхузов, которые что-то начали пошаливать. На днях к станице Покровской подплыла китайская шаланда с разными товарами; казак с женою и два корейца имели неосторожность зайти в нее. Купцы оказались разбойниками, связали несчастных покупателей и вознамерились тут же их и пристрелить, но один из хунхузов вступился за них, напугав тем, что за убийство русских им не сдобровать. На розыски пропавшей казачьей парочки была послана охотничья команда, которая на­чала перестрелку с хунхузами, семь из разбойников убито, семнадцать взято в плен, а остальные пять-десять со своим атаманом разбежались. С нашей стороны убит один солдат и один ранен. Эти хунхузы большею частью китайские солдаты, бежавшие во время японской войны; все они вооружены ружьями и кинжалами. На пойманных разбойников надеты кандалы; в Покровское ожидается прибытие из Мохо китайского генерала Джао Мяна, которому их и сдадут.

В станице Казакевичевой, в маленькой церковке, отслужили мы молебен и ровно в шесть часов вечера «Граф Путятин» под генерал-губернаторским брейт-вымпелом полным ходом подошел к Хабаровской пристани нового пароходного общества. Приближение наше было возвещено раскатами пушечных выстрелов, заиграл хор музыки 3-го Сибирского батальона и раздалось громкое «ура». Густые толпы народа покрывают всю набережную и пристань, вдоль улиц до самого нашего дома вытянуты шпалерами войска в новом обмундировании, кажущиеся издали вьющейся лентой. Выстроен весь саперный батальон, две батареи и другие войска. Я получила множество роскошных букетов, а муж — хлеб-соль на серебряном блюде. Сотня уссурийского дивизиона должна была сопровождать наш экипаж, но мы направились к нашему дому пешком, с многочисленной свитой; за нами густой сплошной толпой следовало городское население. На всем пути, кроме войск, выставлены техническое и железнодорожное училища, два городских и кадетский корпус. У нашего дома муж пропустил церемониальным маршем почетный караул с хором музыки и казачью сотню. Все крыльцо усы­пано цветами, по одну сторону его стоят приютские дети с попечительницей m-me Куколь-Яснопольской, вручившей мне букет из роз и хлеб-соль на вышитом полотенце, а с другой стороны гимназия, воспитанницы бросают мне под ноги цветы. Начальница гимназии дала мне букет, обвязанный широкой розовой лентой, на которой напечатано золотыми буквами: «Ура! Вы опять с нами». Помощница моя по благотворительному обществу Е. З. Зиновьева вручила мне букет из белых роз, в середине его из анютиных глазок сделаны мои инициалы «В. Д.» На ленте букета, поднесенного мне городом, напечатана надпись: «Городское общество приветствует Вас». В этот раз приезд мой в Хабаровск носит совсем другой характер: я приезжаю домой, в среду знакомых мне приветливых лиц.

Атаманский зал весь наполнен чинами гражданских управлений. Первым делом мы отслужили молебен в новой нашей домовой церкви, устроенной в мезонине, в той комнате, где помещался государь, бывши еще наследником, в 1891 году. Вечером весь Хабаровск был иллюминован, в городском саду играла музыка и пели песенники.

Жизнь в Хабаровске

10 августа, накануне освящения нашей домовой церкви, была отслужена всенощная в присутствии всех состоящих при муже; православные, католики и лютеране подходили к кресту. Церковь прелестная, вся с иголочки, иконостас деревянный, резной, сахалинской работы, пожертвованный сахалинскими мастерами; рисунок и работы его замечательны. Паникадило, сделанное из разноцветных стеклянных лампадок, и такие же стенные канделябры проливают мягкий ласкающий свет. В алтаре два больших окна с про­зрачным изображением на стекле Явления Божией Ма­тери святому Сергию и Вознесения Христова. На аналое стоят образа св. Сергия и великомученицы Варвары, благословение преосвященного Георгия, архиепископа Забайкальского. К освящению церкви прибыл из Благовещенска архиерей Макарий; с ним вместе служили обедню несколько священников в богатых светлых ризах и два голосистых дьякона. Служба про­должалась с девяти часов утра до часу, пели архиерейские певчие. Макарий и священники, опоясавшись белыми передниками, мыли престол и жертвенники перед началом литургии, а затем покрыли их кисеей. По окончании богослужения у нас был ранний обед на тридцать персон; во время тостов за здоровье духовенства вместо обычного туша певчие пели «многие лета». После обеда от двух часов до четырех у меня был прием, на котором перебывала масса новых лиц, между прочим, весь состав прибывших офицеров саперного батальона.

Здесь теперь много молодоженов благодаря тому, что офицерам позво­лено жениться до двадцати семи лет без реверса10 с тем условием, чтобы они ехали служить на Амур. Да, без золочения пилюли мало кого приманишь в здешние благодатные края!

Каждое воскресенье у нас бывает обедня, поет хор саперных солдат. Во время урагана на Красном море Феоктиста дала слово, если только наше плавание окончится благополучно, пожертвовать занавес на царские врата нашей домовой церкви; она исполнила те­перь свое обещание. Муж получил из Московской Сергиевской лавры чудный образ преподобного Сергия, почти до потолка вышиной. За хоругви, пожертвованные мужем в хабаровский собор, которые заказывала в Петербурге мама, он получил бумагу с благословением от синода.

В начале сентября стало очень холодно, так что надо было замазать все окна. Полили беспрерывные дожди. В Никольском большое наводнение; злой тайфун пригнал море на 50 верст на сушу, много домов снесено, и вода поднялась на четыре сажени, люди спасаются на крышах; нам дали знать, что погиб один офицер. В Раздольном также все потоплено и много китайцев потонуло. Крестьяне совсем разорены; хлеб, дрова — все унесено водой. Станица Пол­тавка буквально находится под водой; стоящая там сотня казаков вплавь гнала лошадей на гору, после чего казаки взобрались на крышу казарм; вода в комнатах поднялась на четыре аршина, и командир сотни, потеряв всякую надежду на спасение, бросил в воду бутылку с запиской, извещавшей об их погибели. Государь пожертвовал десять тысяч пострадавшим от наводнения.

В Хабаровске усердно даются спектакли и концерты с этой же благою целью. Рамзайцева устроила в военном собрании интересный концерт с участием лучших здешних музыкальных сил; пели m-me Ивановская, жена инженера, и сапер Викентьев, Дзярский играл на скрипке, военный инженер Жеребцов на рояле, доктор Романовский на виолончели, полковник Осовский великолепно прочитал стихи.

Одна только m-me C... играла на рояле по нотам и, перевернув нечаянно две страницы ра­зом, замерла, закрыв лицо руками. Концерт этот завершился хором саперных солдат, одетых в богатые малороссийские костюмы, которые пропели стройно несколько хохлацких песен.

15 августа было большое гуляние в городском саду, с двумя хорами музыки и тремя хорами песенников. Вечером вдоль берега ездил по Амуру пароход, буксирующий иллюминованную разноцветными фонарями баржу, на которой играл оркестр.

Китайский праздник прошел также очень оживленно; ночью, при полной луне, китайцы спускали с крутой горы на Амур несколько тысяч плавучих огоньков всех цветов радуги: вся набережная китайской слободки ярко была иллюминована и пускались ракеты. Мимо нашего дома, при сильной перестрелке, прошла оригинальная китайская процессия огненных драконов.

В Хабаровске поймано несколько хунхузов из разбежавшейся разбойничьей шайки, взято также в полицию 900 беспаспортных китайцев. По этому по­воду приезжал наш знакомый китайский генерал Джао Мян, поднесший мне в подарок несколько кусков шелковой китайской материи и чудные вазы; мне как раз снился перед этим прибыльный сон, будто у меня выросли усы.

Военное собрание отделано совсем заново, и устроено несколько комнат для приезжих. Экономическое общество только что получило большую партию товаров прямо из-за границы, между которыми много модных дамских вещей. Товары были выставлены несколько дней в зале военного собрания; на этой выставке перебывало почти все хабаровское дамское население и я в том числе. По расчету экономического общества за первый год его существования было раскуплено товара на 31 тысячу рублей, а в этом году уже на 107 тысяч.

В магазинах Чурина и Эмери получен большой выбор парижских шляп, и цены сравнительно очень недорогие. У купца Плюснина, старосты собора, случилось большое несчастье: его сын с двумя приказчиками поехал кататься на парусной лодке по Амуру, и налетевший неожиданно ветер перевернул их суденышко, все они погибли, через три дня только найдены их тела.

Тифонтай привел к нам с визитом свою новую жену, привезенную им из Шанхая; она довольно миловидна, но страшно накрашена, и ноги изуродованы в кулачок, совсем копытца; с трудом может она ходить, да и то лишь с помощью своего мужа. Совсем животные, без мысли, эти китаянки: ноги у них изуродованы, дабы они меньше ходили, и ногти на руках отпущены как когти, дабы они не могли работать. Наряд у жены Тифонтая очень богатый, а на голове убор из изумруда (ее имя в переводе озна­чает изумруд). У Тифонтая много жен, между ними есть и русская дебелая девка; самую старую жену японку он недавно отправил назад, на родину, в полную отставку. Сначала первой женой у него считалась китаянка, но когда от второй жены, японки, родился сын, она стала первой; от китаянки у него много дочерей, одна из них поступила в нашу женскую гимназию.

Несколько гольдов (христиан) приходили к мужу просить его благословить в соборе молодого гольда из стойбища Джонара и невесту его, взятую из стойбища Агбейбища. Последнее время многие гольды стали принимать христианство.

В Хабаровске часто стали мелькать туристы со всех концов мира; прибыла французская ученая экспедиция, вслед за ней явился французский военный инженер, который встретился у нас за завтраком со старостой Парижской русской церкви — Сабашниковым.

7 октября было у нас два торжества: день именин и рождения мужа и храмовой праздник нашей домовой церкви, сооруженной мужем во имя мучеников Сергия и Вакха. Обедню служили два священника, один из них совсем молодой, родившийся на Сахалине от ссыльного поляка, женатого на православной; он только что посвящен, волосы у него еще не обросли, и вид он имеет католического патера.

Правительство ассигновало на Амурский округ 12 миллионов для постройки казарм и для усиления Владивостокской крепости, возведенной из третьеклас­сной во второклассную. Муж назначен председателем этой строительной комиссии, а помощником его — генерал Турбин, приехавший в Хабаровск с дочерью Натальей Николаевной. Выписала я из Петербурга, по его примеру, концертино и самоучкой скоро выучилась играть на этом мелодичном инструменте. С Мечисла­вом Иосифовичем успешно занимаюсь итальянским и испанским языком; взялся он также безвозмездно преподавать в женской гимназии английский язык и музыку. В окружном штабе открыты курсы китайского языка, Мечислав Иосифович делает большие успехи.

В середине октября сделался поворот к зиме, и в конце этого месяца пошла шуга по всей ширине Амура. В середине ноября Амур стал, выпал снег, и началась езда на санях. В городском ночлежном доме в холодные ночи собирается до ста бездомных бедняков.

Новый приют наш, наконец, открыт, помещается в нем теперь восемь девочек и два мальчика: один из них лежит недвижим в креслице, разбитый параличом. Дети сами прибирают комнаты, стирают белье и присматривают на кухне. При выходе из приюта у них, по крайней мере, будет готовый кусок хлеба, всякий с удовольствием наймет их в прислугу. Попечительница приюта, m-me Куколь-Яснопольская, прикладывает много старания, и порядок у нее прямо образцовый.

В приюте на елке муж спросил одну из девочек, как она назовет полученную в подарок куклу, и та, подумав немного, сказала: «Варей». В такие годы и уже дипломатка! Много было увеселений на праздниках: в кадетском корпусе танцевальный вечер с живыми картинами, в 10-м батальоне солдатский спектакль, а в общественном собрании огромная елка для двух городских училищ, на которой детям давались подарки и обильное угощение с замороженными мандаринами на первом плане.

В середине января, в день китайского нового года, представлялись мужу более сорока китайцев с двумя приезжими китайскими офицерами. Вечером мимо нашего дома проходила большая китайская процессия: несли громадного бумажного дракона, величиной в 15 сажен, освещенного внутри китайскими фонарями, это страшилище извивалось во все стороны и раскрывало огромную пасть. Как раз перед нашими окнами остановились два китайца, костюмированные зелеными львами, при звуках дикой музыки начали между собой драку. Проносились также паланкины, будто бы с сидящими в них китаянками, а это китайцы, одетые в женские костюмы, несут на плечах паланкины, и устроено так, что ног их не видно.

На Военной Горе в открытом балагане любители-китайцы дают драматические представления; пьесы по большей части исторические, действия происходят три тысячи лет назад. Актеры денег за представление не берут, считая это за бесчестие, и перед этим балаганом стоит несметная толпа китайцев.

В конце января производилась перепись хабаровских жителей, оказалось, что много китайцев живут на лодках, не имея никакого пристанища.

На Муравьево-Амурской улице существует вывеска «Театральный парикмахер», а самого-то здания театрального нет, спектакли изредка даются наезжими труппами в общественном собрании.

Прибыла сюда малороссийская труппа и наняла себе сборный оркестр, состоящий из шести человек. На одном из представлений, на котором присутствовал муж, оркестр должен был сыграть во время антракта: "Songe apres une nuit de bal»11, а виолончелист внезапно исчез. Это оказался беглый каторжник, сосланный на Сахалин за убийство и бежавший уже один раз, бросившись в кандалах в реку. Он был пойман вторично в Петербурге, на Невском, разъезжающий в карете, переодетый барыней. Бежал он вторично, но уже по направлению к Сибири, и нанялся во Владивостоке кочегаром на па­роходе, перевозившем каторжников; по ночам он незаметно отлучался и пел куплеты в местном кабачке. Убийца этот очень красив, элегантен и говорит на нескольких языках. Владивосток ему скоро надоел, он перебрался в Хабаровск и с фальшивым паспортом унтер-офицера Измайловского полка нанялся музыкантом в хор окружного штаба. Играл он на малороссийском спектакле в двух шагах от мужа, сзади которого сидел Таскин, бывший сахалинский окружной начальник. Каторжнику показалось, что Таскин его узнал (на воре и шапка горит) и указывает на него полицмейстеру, он и удрал. Ночевал он в деревне близ Хаба­ровска, а утром вернулся обратно в город с крестьянином, у которого нашел пристанище, и пока тот делал покупки на базаре, он укатил в его санках, а куда неизвестно. Так и след его простыл!

Получила я в подарок от одного чиновника, только что вернувшегося с Сахалина, почтовую передовую собаку с кличкой Кай, что по-гиляцки означает пес, очень большая она, белая с черными пятнами, а глаза светло-голубые, надет на ней оригинальный хомут с надписью на бляхах: «Сахалинская почтовая собака». Прибежала она сюда из Николаевска в семь суток, сделав 1100 верст; из Александровска (на Сахалине) она везла в Николаевск почтовую нарту в двадцать пудов, впереди одиннадцать собак. Кай этот оказался весьма неблаговоспитанным, и мы поспешили отдать его обратно.

Сгорела дотла Хабаровская почтово-телеграфная контора: несчастие это случилось ночью, и я до утра просидела на окне в буфете, следя за ходом пожара, а муж до пяти часов утра пробыл на самом пожаре. Почту перенесли пока в общественное собрание, и через два часа телеграф уже работал. Убытку этот пожар наделал на двадцать тысяч, не считая самого здания. Сгорели также все почтовые марки, хорошо, кто заблаговременно ими запасся.

Приехал на службу в наши дальние края родствен­ник мужа, полковник Алымов с женой и маленькой дочкой, в которой души они не чаяли; дорогою на Великом океане девочка заболела и по прибытии во Владивосток — умерла. Отец недолго пережил ее, всего лишь на несколько недель, он скончался в Раздольном, и несчастная вдова его должна была вернуться в Россию одна-одинешенька.

Жена командира саперного батальона М. Н. Третьякова — отличная музыкантша, ученица Годара. Играла она в концерте на двух роялях с Мечиславом Иосифовичем, репетиции происходили в нашей зале и доставляли нам истинное наслаждение.

Умер отец Мечислава Иосифовича, который очень но нему грустит; я так рада, что мы хоть немного можем заменить ему семью.

Говели мы на первой неделе Великого поста в нашей домовой церкви. Муж разрешил всем, лично состоящим при нем, говеть у нас, а также и интернату женской гимназии; приобщающихся собралось много, около ста человек. Проездом из Канады в Европу прибыл в Хабаровск петербургский военный английский агент полковник Waters; при нем муж делал смотр войскам в зимней амуниции; солдаты облачены в полушубки, а на ногах у них неуклюжие боты, приняла было передового барабанщика за эскимоса.

[С 20 апреля 1897 года Духовской с ближайшими чиновниками — М. П. Щербиной, М. И. Шанявским и адъютантом Страдецким — совершил объезд Сахалина, Камчатки и Командорских островов. По Амуру плыли на пароходе «Атаман», затем путешествовали на пароходе «Хабаровск».

Поздней осенью Духовские расстались с Хабаровском. 7 декабря выехали из Владивостока с ледоколом. А там, в Питере, — «назначение мужа в Туркестан. По правде сказать, я очень счастлива покинуть навсегда Сибирь».]


  1. Большие сокращения указаны угловыми скобками с многоточием; пояснения — в квадратных скобках. Не покушаясь на индивидуальные выражения автора, старинная орфография переводится на современную. — М. Б.
  2. Амурские обеды деятелей Амурского края, начало которым было положено графом Муравьевым-Амурским с 1861 года. Обычай затухал, с 1872 года обеды проходили ежегодно для участников освоения Амурского края. — Прим. М. Б.
  3. (Укр.) — все равно, безразлично. — М. Б.
  4. Манзы — местное название китайцев, в буквальном переводе «беглые», «бродяги» — китайцы, жившие на русской территории в пределах Южно-Уссурийского края П. Ф. Унтербергер. Приамурский край 1906 —1910 гг. С-П.1912.С.70.
  5. Городской староста — дворянин Станислав Исидорович Бахалович.
  6. «Нет пророка в своем отечестве»
  7. Безумный день (фр.)
  8. Корнет-а-пистон (фр.) — духовой мундштучный инструмент с поршневым механизмом
  9. Всадник на передней лошади. — Прим. М. Буриловой
  10. Реверс — денежное обеспечение, которое требовалось российскими законами от молодых офицеров при вступлении в брак.
  11. «Приснился бал» (фр.)