По материалам автобиографических записок Михаила Прокопьевича Белова и его интервью разных лет

Чувашская деревня Ой-Касы на реке Сура, что впадает в Волгу. Там я и родился в начале осени 1911 года.

Голодный двадцать первый год в Поволжье. Лепешки из дубовых желудей — я собирал со сверстниками их в лесу. Желуди были коричневые, пузатые, пролежавшие всю зиму под снегом, и мука из них была коричневая, а лепешки ничего — мы ели. В тот год я окончил трехгодичную приходскую школу. Как сейчас помню, на выпускном вечере нас угощали чаем с сахарином. Одет я был в новые холщевые штаны, холщевую рубашку, а на ногах новые лапти. Мой дедушка умел их плести и меня научил немудреному этому ремеслу. Много лет спустя я побывал в родной деревне. В лаптях никто не ходил — они стали музейной редкостью.

После окончания сельской школы я продолжил учебу в уездном городе Ядрине. В тот день, когда я покидал родную деревню, мама поднялась очень рано, чтобы напечь на дорогу ватрушек. С котомкой на спине я выхожу из дома и оглядываю пыльную улицу, где играл с друзьями в лапту. Мать идет рядом и что-то мне говорит. Доходим до широких южных ворот деревни. Она целует меня в лоб. «Иди сынок, иди», — шепчут губы, а в глазах тоска. У меня к горлу поступает комок. Я круто поворачиваюсь и, смахнув первую мужскую слезу, быстро удаляюсь от деревни. Впереди дорога, только моя дорога, освещенная ярким августовским солнцем, она уходит в бесконечную даль. Оглядываюсь назад — мать стоит и машет, машет белой косынкой... Много раз возвращался я домой, много раз провожали меня в дорогу, но навсегда запомнились те первые проводы — мать на окраине деревни, пыльная дорога, желтая стерня пшеницы. Хорошо, когда мать напутствует на дальнюю дорогу и большую жизнь.

...Земля, основа материальной и духовной жизни человечества. Ленин понимал это и в семнадцатом году бросил лозунг: «Земля — крестьянам!». Крестьянин в солдатской шинели поверил Ленину и в огне Гражданской войны штыком отстоял Октябрьскую революцию. Весна девятнадцатого года. Отец заскочил с фронта домой. Семья наша получила три десятины дополнительной земли. У нас была лошадь, и соха была. Мы вспахали и посеяли. Прежде чем проложить первую борозду на новой пашне, отец истово перекрестился и взялся за соху. Лошадь фыркнула и без понукания пошла вперед. Влажный, жирный чернозем, словно бархат, переливался на солнце. Теплые волны воздуха бежали по просторам полей. Грачи праздновали на первой борозде свое возвращение в родные пенаты. В голубом поднебесье звенела трель жаворонка. Спасибо тебе земля, что ты есть, что даешь мне веру в жизнь...

То была моя первая трудовая весна на крестьянском поле. Обед. Мать стелет белоснежную скатерть из домотканого холста, ставит жбан кваса, хлеб, крашеные пасхальные яйца. Отец наливает себе граненый стакан водки (бог знает, как мать ее сохранила), широко улыбнувшись, будто обнял весь мир, выпалил одним вздохом: «За Ленина, сынок», опрокидывает чарку в рот.

Ныне модно чернить Ленина. Самое парадоксальное: хулителями являются вчерашние ярые славители Ленина. Мой отец верил Ленину. Я верю отцу... После замены прод-разверстки продналогом и введением новой экономической политики крестьянин почувствовал себя хозяином земли... Из урожая 1923 года отец помолол первые пять пудов крупчатки, а счастливая мать пекла пироги. Мы — четыре пацана — впервые наелись досыта. Деревня гудела. Варили пиво, гнали самогон... Казалось, жизнь входит в колею...

После окончания восьмилетней школы отец сказал мне: «Учись дальше, мы тут как-нибудь перебьемся». Я поступил в лесотехнический техникум в городе Мариинск-Пасаде. Много лет спустя в этом же техникуме учился мой земляк, будущий летчик-космонавт Андриан Григорьевич Николаев. Когда он вернулся со второго полета в космос. Меня тогда распирало от гордости. Еще бы — полетел свой — чуваш, и меня тоже потянуло к Дороге Диких Лебедей. Так называет мой народ Млечный Путь. Написал фантастический роман «Улыбка Мицара» и посвятил его космонавту номер три Николаеву. Послал книгу в Звездный Городок... С космонавтом Адрианом Николевым лично не знаком, хотя он приезжал в Хабаровск... Удивительно другое, сама книга с космосом «познакомилась»...

Когда вышла «Улыбка Мицара», в Москве собрались на совещание писатели, работающие в жанре приключений, фантастики и детектива. Пригласили и меня. Руководил этим совещанием приключенец и фантаст Сергей Абрамов, среди почетных гостей — космонавт Георгий Гречко. Увидев на выставке книгу, он взял ее с полки и сказал, что книга побывала в космосе. Оказалось, что космонавт помнит про граненый стакан, описанный в романе, помнит, для каких целей брали этот стакан в дальний полет космолетчики. Кто-то из участников семинара поинтересовался тогда у Гречко: «А можно ли в космосе водку пить?» Космонавт, со свойственным ему юмором, ответил: «Конечно можно, но... только где ее там взять?»

Один из запоминающихся героев «Улыбки Мицара» отважный космопроходец Игнат Лунь имеет черты характера реального человека. Правда, имя у него другое — Сигизмунд. Я, тогда «правоверный» комсомолец, ходил с полярниками по Карскому морю. Было это очень давно — в 1935 году. Получил как-то раз команду от капитана корабля сопроводить научного сотрудника арктической экспедиции Сигизмунда Луня на остров Вилькицкого. Сели в бот и отправились через залив, где Обь впадает в Карское море, к острову. Лунь сошел на берег и отправился в глубь острова. Я остался ждать его на берегу у бота. Остров был наносный и затапливался приливом. Вскоре начал опускаться туман. Мне стало страшно — я ведь начинающим был еще тогда мореплавателем. Смеркается... Сижу час, другой... Чего только не передумал за это время. А что предпринять не знаю... Вдруг из тумана вырастает фигура Луня. «Слава Богу! — говорю. — Я уж думал все кончено». Эта моя встреча с Лунем была единственной. Вскоре Сигизмунд Лунь во время одной из экспедиций пропал. В поисках его участвовали знаменитые полярные летчики Водопьянов и Мазурук. Но тщетно. Никаких следов гибели не было тогда найдено. Официальная версия звучала так: палатка Луня и его спутника была установлена на льдине, которую оторвало и унесло в Карское море... Вот так появился в романе «Улыбка Мицара» Игнат Лунь. Про роман рассказал, но это происходило, когда я уже был профессиональным писателем. А в молодости...

1929 год. Начало величайшей трагедии русской земли. Коллективизация и ликвидация кулачества шли одновременно. Учусь в лесотехническом. Нас, студентов, бригадами гоняли по Заволжью в поисках кулаков. Бригадирами ставили бывших чоновцев, старше нас лет на десять-двенадцать. Их принимали в техникум без экзаменов по партийным путевкам. В деле раскулачивания они были безжалостны. Когда мы, молодняк, пытались как-то протестовать, бригадиры говорили нам: «Мы учим вас, щенков, классовой борьбе». Двое из нас не выдержали — повесились, трое сбежали из отряда, семерых, в том числе и меня, исключили из техникума... Правда, в анкетах потом я про это не писал, как потом и не писал другого, объяснял уход из техникума тем, что сплавное дело стало меня мало интересовать, и поэтому мол, решил переменить учебное заведение... И поменял. В городе Горьком, тогда Нижнем Новгороде, я стал учиться в планово-экономическом институте на факультете промышленного планирования. Но и там окончить учебу не удалось — через три года институт перевели в Самару, а осенью 1932 года меня призвали в Красную армию...

Мое поколение мужало в годы первых пятилеток. Нас манили огни новостроек, романтика неоткрытых земель, белые просторы Арктики. В город Тобольск, в Омское управление Главсевморпути я приехал в конце мая, а в начале июня на теплоходе «Микоян» в составе Карской экспедиции уже плыл по Иртышу и Оби в Северный Ледовитый океан. Так началась моя северная одиссея, которая длилась вплоть до 1946 года... Сколько изъезжено, пройдено! Полуостров Ямал, острова Белый, Вилькицкого, Диксон, Шокальского, бухта Амбарчик, Колыма, Сусуман... Во мне бушевала неуемная жажда познания жизни. Профессии? Матрос, старшина кают-компании на корабле, сотрудник политотдельской газеты «Ударник Арктики», нормировщик, бурильщик, экономист, золотоискатель... Это были гипертрагедийные тридцать шестые-седьмые-восьмые годы, затем страшнейшая война. Выстоял, выдержал российский народ, победил. И Сталин вновь улыбался нам с Мавзолея. Победителей не судят! И мы простили тогда Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмой, расправу с соратниками, первые дни поражения. Думали, понял он силу народа и возврата к потокам крови довоенного времени не будет... Увы! Начались новые репрессии...

Военный 1944 год застал меня старшим экономистом промкомбината Западного горнопромышленного управления в поселке Сусуман. Вызов в политуправление Дальстроя стал для меня неожиданным. Принял меня сам начальник, мой однофамилец Белов, сказал: «Михаил, надо менять профессию». Работая на приисках, я изредка писал статьи на экономические темы в газету. Очевидно, начальство их заметило. Так экономист в приказном порядке стал журналистом. Если б не было того приказа, может, и не было этой исповеди... Два года я работал спецкором, редактором Магаданского радио, а летом 1946 года по приглашению писателя Василия Ажаева приехал в Хабаровск. Приглашение было послано в связи с присуждением мне премии за радиоочерки «Колымские этюды» в конкурсе Хабаровского краевого радио «Лучший рассказ года». В Хабаровске намеревался побыть дней десять, а потом ехать дальше на запад — к себе на родину. Но навсегда остался на Дальнем Востоке... Восемь лет радиожурналистики пролетели как один день...

Нет, книг я супруге своей, Александре Николаевне, не посвящал, но в повести «Экспедиция инженера Ларина» в образе Саши многое взято от нее. Когда мы познакомились, Александра работала в Хабаровском филиале института ТИНРО. Она великолепно плавала, была стройной, загорелой и очень спортивной — на спор могла переплыть Амур. Не влюбиться в нее было невозможно! Я-то сам не купался... вообще на Амур-то даже не ходил. Все некогда было... Работа, командировки... А тут пригласили на левый берег, и я все воскресенье пробыл на солнце. Сгорел на солнцепеке как головешка...

В этот момент к разговору подключилась жена М. П. Белова — Александра Николаевна:

— Ты про пикник рассказываешь. Про первый день нашего знакомства? Ой! Миша, давай лучше я расскажу... Вы знаете, он так меня тогда опозорил... На тинровском катере мотористы и капитан — молодые ребята были, девчонок — наших сотрудниц — с собой взяли, я-то постарше их была... Как пристал катер, мы все купаться помчались. Только отплыли от берега, слышу, мотористы с катера кричат: «Шура! Шура! Вернись... Твой ухажер тонет!» — «Как тонет!» Не поверила. Обернулась, смотрю, он в воде барахтается. Вроде как в шутку. А оказалось — Михаил-то действительно плавать не умел. А туда же, за нами поплыл. Все ж, добрался до берега... День прошел. Мы купаемся — он на берегу. Вечером посмотрели на него — сгорел наш Михаил. Прошло немного времени, приходит ко мне на работу и говорит: «Знаешь, Шура, я научусь лучше тебя плавать, я буду чернее тебя, и я на тебе... женюсь!» Он же чуваш, а они упрямые. Стал, чуть ли не каждый день, на работу ко мне приходить. Из командировок телеграммы слать. Одну за одной, по одному слову: «Люблю!» Принесут телеграмму — девчонки зовут: «Иди! Жених опять любовное послание прислал!» А я все отмахиваюсь... Какой, говорю, он мне жених... Взяли меня со всех сторон в шоры: «Ты что! Такой человек звонит, а она даже к телефону не подходит...» Начальник услышал про телефон, подзывает меня и пальцем грозит: «Смотри, Александра, он ведь журналист, на радио про нашу работу, про ТИНРО рассказывает... Ой, смотри! Если подведешь нас...»

И вновь Михаил Прокопьевич:

— Мне в жизни повезло невероятно, что я встретил ее — свою Александру Николаевну. Мы часто с ней вспоминаем случай, который произошел в 1948 году в самом начале нашей семейной жизни. В тот день я перевозил ее к себе в дом.

— Какой там «дом»? — опять не выдержала Александра Николаевна. — Громко сказать, что дом! Так, развалюшка покосившаяся на Украинской слободке, где-то за нынешним дендрарием. Зато стол Михаил уж постарался накрыть! Закуска какая! Картошка, помидоры, огурцы... Три бутылки шампанского... Извини, Миша, перебила...

...У начальства кое-как выпросил машину. На полчаса дали шикарную «Победу». По дороге нас останавливает обеспокоенный мужчина. Умоляет помочь доставить его жену в роддом. Время пользования «Победой» истекает, а роддом, как назло, оказался где-то у черта на куличках — все равно поехали. Когда будущих родителей отвезли до места, водитель нашей «Победы» повернулся к нам и говорит: «Это хорошая примета. В такой торжественный день для вас откликнуться на призыв о помощи. Это значит, жить вы будете счастливо и любить друг друга будете долго-долго». Примета оказалось верной...

С того самого 1948 года физкультурой занялся, плавать выучился, регулярно бегать начал. Даже игру такую придумал: сто двойных шагов пробегу — отложу в голове карту одной масти — шестерку, еще сотню шагов — семерку... и так до туза. Потом масть меняю... и так каждый день обязательно колоду карт «пробегал». Еще большим теннисом года четыре занимался, очень нравилось... Играли в теннис во дворе дома Гоглидзе, был в Хабаровске такой начальник Управления НКВД по Хабаровскому краю. Очень большой по тем временам начальник. На весь Дальний Восток власть его распространялась. Особняк его стоял на углу улиц Шеронова и Карла Маркса, напротив здания Партийной школы. Забор высокий, а за ним садик очень ухоженный и площадка теннисная. В особняке этом жил еще, вроде бы, и племянник Гоглидзе. Точно не помню. Так вот мы с ним играли в теннис... Иногда и сам Сергей Арсентьевич Гоглидзе подключался. Красивый такой мужчина, приятный в общении... Однажды меня, хоть и беспартийного, но как корреспондента радио, пригласили на пленум, где этого Гоглидзе из партии исключали... Потом его в Москву отозвали, а потом, после смерти Сталина, расстреляли за измену Родине.

В 1954 году я уже выступил в новом качестве — редактора экономической литературы Хабаровского книжного издательства. Должность требовала иных по качеству знаний экономики и технологии промышленных предприятий, а также специфики издательского дела. Учеба на шестимесячных курсах в Институте повышения квалификации Министерства культуры СССР в Москве. Так я стал дипломированным редактором. К тому времени я уже написал две повести. Первая из них так и не вышла в свет. До сих пор лежит в моем письменном столе. Как и всякий начинающий литератор, я был уверен, что написал добротную вещь. Поэтому послал ее тогдашнему редактору журнала «Новый мир» Константину Симонову. «Повесть пока не состоялась, — написал ответ Симонов, — но что-то все же есть в повести...» Вот это «что-то есть» и заставило взяться за новую повесть, «Полюс холода». Потом появились одна за другой книги: «Экспедиция инженера Ларина», «Когда пробуждаются вулканы», «Восьмая тайна моря», «Улыбка Мицара», «Ночной выстрел», очерковые книги — «На земле Камчатской», «Романтики живут на Востоке», «Тысячник», «Бурильщик Павел Репин» и другие.

Если сжать прожитое мною время и пройденные пространства, то останется сгусток жизни, а в нем — исстрадавшаяся земля и память от встреч с людьми, живущими в наших краях — замечательно красивыми, сильными и мужественными...

Публикацию подготовил Виктор БУРЯ