Вера Жакова

Раньше в журналах и газетах не раз печаталась переписка патриарха советской литературы Максима Горького и благовещенской школьницы Веры Жаковой. Получив от нее список прочитанных книг, Горький тут же откликался телеграммой: «Перестаньте читать, иначе вы сойдете с ума». Но Вера читала запоем и запоминала все прочитанное наизусть, причем не только стихи, но и прозу. Позже я видела в Благовещенске библиотеку, благородное здание бывшего Дворянского Собрания, составляющее с окружающим парком такой ансамбль, что там могли жить все Верины герои классической русской литературы.

Вера явилась к нам в музей Изобразительных искусств в качестве корреспондента газеты «Пионерская правда», в которую Горький откомандировал ее из Благовещенска. Курносая, в очках с жидкими, прямыми, как солома, волосами, зачесанными круглой гребенкой над огромным прекрасным лбом, в измятом, несвежем платье, Вера вскочила на стол и стала показывать нам и обомлевшим сотрудникам античного отдела листы роскошных цветных репродукций с только что открытых помпеянских фресок «Альдебрандинская свадьба», присланных ей Горьким, которых ни мы, ни они никогда не видели. К вечеру Вера пленила весь музей: старичка Адарюкова, заведующего античным отделом, тем что она знала родословную героев Илиады лучше его самого; во французском отделе она покорила всех своим произношением. Учительницей французского языка в Благовещенске у Веры была внучка Ершова, автора сказки «Конек-горбунок», жившая только в Благовещенске и Сорбонне. Возвращаясь из Сорбонны, она даже не удосужилась взглянуть на Москву.

Вере давали на дом книги, которые не выносились из одного отдела в другой. При всей своей неброской внешности она была неотразима. Казалось, внутри у нее была лампочка, и когда она загоралась, все озарялось, в ее восторженном сиянии меркли любые красавицы.

Я видела как она гипнотизировала слушателей своей эрудицией, своим энтузиазмом, будь то аудитория приехавших на симпозиум ученых, или партийных деятелей, узников тюремных застенков или летчиков. В ее подол сыпались авторучки, блокноты, зажигалки, все что попадало под руку. Зная что наш музейный актив единственный, она организовала слет музейных активов и достала для нас автобус. В то время мы на свой первый пионерский слет шли пешком по улице Горького от Волхонки до стадиона «Динамо». Нас, представителей музейного актива, встретили в Шереметевском музее в Останкино, показали его, а потом напоили молоком из бокалов 18 века. Возвращались мы с розами Останкинского зеленхоза.

Вера жила не столько в реальном мире, сколько в мире своих иллюзий, в мире героев книг и искусства. Сегодня она была в роли Ифигении Эврипида, завтра становилась маркизой Помпадур, а то превращалась в «Христову невесту» Нестерова. Но в один из дней она сразила нас окончательно, объявив, что выходит замуж за инвалида, немецкого коммерсанта, имеющего в Берлине четыре дома, который вчера с ней познакомился и сделал предложение. Она представила нам, как, надев жемчужные подвески, упадет перед мамой на колени и покается в грехах. Только грехов у нее никаких не было, потому что влюблялась она только в героев романов. Отрезвила ее Люба Фогельман, не потерпевшая такого предательства социалистических идеалов. Она хлестала ее веником, а Вера бегала вокруг стола и визжала от страха.

Необыкновенными способностями Веры, ее талантом нельзя было не восхищаться. В остальном она была такая же как мы. Жила по принципу: «Надо от жизни лучшее брать!». Жизнь пройдет так быстро, как пелось тогда в модном шлягере.

Встреча с Горьким, приехавшим из Италии, была радостной, хотя его окружение всячески третировало Веру, пытаясь не допустить к нему. Убедившись, что в своих увлечениях Вера непостоянна, он сам дал ей тему для книги. Когда Верина книга о зодчих Древней Руси была напечатана, Горький поручил ей написать историю Горьковского края, давая субсидию по мере работы, и отправил ее в Горький для сбора материала. Вера приезжала ко мне из Горького совершенно преображенная, красивая, модно одетая, но грустная и подавленная, как будто что-то в ней угасло. Она предостерегала меня, чтобы я не верила людям, в первую очередь мужчинам и умоляла приехать в Горький хотя бы на неделю, так как ей очень и очень плохо. Ни я, ни все, к кому она обращалась, не откликнулись на ее просьбу. Даже тогда, когда мы прочитали в одной газете о скоропостижной, в другой — трагической смерти Веры. Нашу инертность и не любопытство нельзя оправдать. Но то, что к ее смерти приложили руку недруги Горького, сомнений нет.