Андрей Игингаевич Бельды

Портрет А. И. Бельды. Автор  Д. Романюк, (линогравюра)К сожалению, мы живем, мало уделяя друг другу внимания, потому, что больше увлечены собой. И порой случается так, что необыкновенный человек, с которым непременно следовало сблизиться, поговорить, оказывается нам недоступен. Навсегда. В душе остается чувство вины, от которого невозможно освободиться.

Был солнечный летний день. Мы стояли кружком во дворе Союза художников и курили. Подошел Володя Амельянчик и сказал мне: «Иди постой в почетном карауле. А то там никого из наших нет». Я пошел. И встал.

Хоронили Андрея Игингаевича Бельды. Я старался ни о чем не думать и не вспоминать. Потому что мне было стыдно.

Творческая судьба Андрея Игингаевича была, очевидно, предопределена свыше. Он родился в стойбище, в котором было всего семь домов. Дома стояли на берегу Амура и были сделаны из ивовых прутьев и глины. Маленький Андрей разрисовывал летом их гладкие стены. Еще он рисовал на песке и лепил из глины людей и животных. Папа Андрея был талантливым человеком. Охотник и рыбак, знаток фольклора и великолепный рассказчик. Именно поэтому судьба свела Андрея с ученым Валентином Александровичем Авориным. Экспедиция, в которой работал Аворин, собирала этнографический материал и ученые нашли целый клад в лице папы Андрея. Андрей и Валентин Александрович запомнили друг друга, потому что между ними возникла трогательная дружба ребенка и взрослого. Потом был интернат, в котором Андрей выделялся своими художественными талантами. А затем Иркутское художественное училище. То самое, в котором учились Григорий Степанович Зорин, Алексей Матвеевич и Степан Матвеевич Федотовы. Все они стали известными художниками.

Андрей Бельды не выдержал послевоенного голода в чужом городе и, к великой радости матери, вернулся домой. Маму Андрея Игингаевича звали Хунгалика, по-нанайски — червяк. Назвали ее так, чтобы спасти от злых духов. Все братья и сестры ее умирали в раннем детстве, вот отец и придумал такую хитрость, чтобы обмануть судьбу. Но она отыгралась на детях Хунгалики. Трое ее сыновей погибли во время войны под Ленинградом. Вот почему мать так радовалась, когда единственный сын устроился в родной деревне завклубом. Весной Андрей отвез свои работы в Хабаровск на выставку. Его приняли тепло, вручили почетную грамоту и ценный подарок — костюм. Директор музея Николай Иванович Туркин уговорил Андрея учиться дальше, дав рекомендательное письмо во Владивостокское художественное училище.

Портрет проводника Арсеньева Гейкера Комбока. А. И. Бельды (х.м., ДВХМ)Учеба была Андрею в радость. Летом он приезжал в родное село и, к удовольствию матери, занимался мужским делом: охотой и рыбалкой. В рисовании она прока не видела. Может ли взрослый мужчина, кормилец семьи, мазать красками по натянутой на рамку тряпке?

Однажды Андрей писал этюд. К нему подошел человек, в котором он узнал своего старого знакомого ученого Валентина Александровича Аворина. Посмотрев работы Андрея, Аворин дал ему денег и велел ехать в Ленинград. Андрей убежал тайком из дома. Была погоня. Отец с матерью догнали его в Троицком, но будущий художник уже себе не принадлежал: его вело призвание.

Окончил Андрей Игингаевич художественное училище и Академию художеств в Ленинграде. Там встретил свою любовь, там познакомился с лучшими достижениями мировой культуры и стал великолепным живописцем.

Когда я просматривал список литературы, посвященной ему, убедился, что он стал своеобразным «экспонатом», демонстрирующим достижения социализма среди коренных жителей Амура. Единственный нанаец художник! Это был главный пафос всех публикаций. Очевидно, было в этом что-то обидное, потому что Андрей Игингаевич был первоклассным живописцем, а не этнографической достопримечательностью. С ним считались, его вставляли во всякие сборники и газеты, но настоящей поддержки он так и не получил. Заказов на картины было мало. Для большинства коллег он был чужой. Может, в этом одна из причин, почему в ДВХМ нет его этюдов и картин. Кроме единственной, на которой он запечатлел образ старика, проводника Арсеньева Гейкера Комбока.

Для нанайцев с их культом предков, с их верой в загробное существование душ память об ушедших стариках святое. Картина эта была для художника особым духовным общением с хорошо знакомым и любимым им человеком. Холст получился очень сильным. Он весь течет, змеится и крутится, как амурская стремнина, и напоминает традиционный нанайский орнамент. Краски, сочные и глубокие, создают эффект только что догоревшего костра, подернутого пеплом.

Гейкер Комбока смотрит как бы сквозь нас, зрителей, и видит то, что находится за суетой времени. Он видит вечность.

Еще я помню, как меня потрясли мокрые касатки на камне, они отражали небо и солнце, а вокруг плескалась прогретая золотистая амурская вода. Этот этюд, словно из драгоценной смальты, так и притягивал мой взгляд.

Но почему же мне было стыдно стоять у гроба Андрея Игингаевича? Я был его учеником. Он вел у нас живопись, и я, «крутой» авангардист, мял, растягивал и скручивал форму в своих учебных постановках. Андрей Игингаевич тихо стоял за моей спиной, а потом, вздохнув, спрашивал: «Ну сказы, зацем ты это делаешь?». Я пожимал плечами, и он тихо отходил. Так повторялось несколько раз, на этом наше общение как учителя и ученика закончилось.

Я в силу тогдашнего своего экстремизма презирал Академию и академиков. И тонкий человек, добрейший Андрей Игингаевич был для меня представителем враждебного лагеря. Теперь-то я понимаю, что искусство имеет законы, которые есть и будут. И что Андрей Игингаевич Бельды за 10 лет своей учебы усвоил их досконально.

Когда мы стали коллегами и вместе преподавали на художественно-графическом факультете пединститута, обычно молчаливый Андрей Игингаевич несколько раз доверительно жаловался мне: «Какая тяжелая вещь — живопись!» Он тяжко вдыхал, как изнуренный тяжким трудом человек. Я вздыхал в ответ, прекрасно понимая, что он хочет этим сказать.

К Андрею Игингаевичу со всего Амура приезжали земляки. Им некуда было обратиться, негде остановиться. И они останавливались у знаменитого Андрея Бельды, выпивали и начинали привычно шуметь, как на берегу реки, громко радуясь встрече. А соседи сердились и писали доносы на Андрея Игингаевича. Когда подоспела кампания по борьбе с алкоголизмом, «братья-художники» сдали коллегу в ЛТП. Андрей Игингаевич был сломан этой машиной.

Такого талантливого и беззащитного человека следовало бы поддержать, а не растаптывать. Вот почему еще мне стыдно. Хотя, с другой стороны, против судьбы лекарства нет.

Александр ЛЕПЕТУХИН,
художник